Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

— Понимаешь, что это значит? — после недолгого молчания продолжала Эдит. — Это значит, что некоторое время он, скорее всего, ухаживал за ней сам, а потом она ушла, и он занял ее место. То есть ее похитили не тогда, когда она была совсем слаба, а после того, как она немного окрепла. Выходит, она сбежала по доброй воле.

Бартоломью не мог решить, хорошо это или плохо.

— Но зачем ее похищать? Почему она не осталась здесь? Для чего Абиньи понадобилось устраивать этот маскарад? И почему Филиппа и Жиль не захотели довериться нам и рассказать, что происходит?

Эдит похлопала его по руке.

— Странные нынче времена, Мэтт, — сказала она. — Освальд сказал мне, что один его подмастерье повесился два дня назад, потому что случайно прикоснулся к зачумленному. Он так боялся заразиться, что предпочел сам наложить на себя руки. Не задавай слишком много вопросов. Я уверена, в конце концов ты найдешь Филиппу. И Жиля тоже.

Но даже если это произойдет, подумал Бартоломью, уже никогда не будет так, как прежде. Если Эдит права и Филиппа ушла из их дома по своей воле — значит, она не доверяет ему и поэтому не может открыть причину своего поступка. То же самое можно сказать и о Жиле.

Эдит поднялась.

— Мне нужно сделать кое-какие дела, — сказала она. — Ты знаешь, что у нас на сеновале живут деревенские ребятишки, которые остались без родителей? Там тепло и сухо, и мы можем проследить, чтобы они были сыты. Те, что постарше, помогают нам в огороде, а с малышами я вожусь здесь. Нам не хватает людей, Мэтт. Мы умрем с голоду, если не будем работать в поле.

Бартоломью не удивляла ни практичность сестры, ни ее тщательно скрываемая благотворительность. Она не хотела ранить достоинство детей, предоставляя им еду и кров просто так, и потому давала им разнообразные мелкие поручения, чтобы у них создавалось впечатление, будто они отрабатывают свое пропитание.

Стэнмор отправился в Кембридж на небольшой повозке, чтобы Бартоломью с Греем не пришлось идти пешком. Ричард тоже присоединился к ним. Он сидел сзади и расспрашивал Грея о жизни студентов в Кембридже, сравнивая ее со своими впечатлениями об Оксфорде.

Бартоломью сошел у церкви Святого Ботолфа, чтобы повидать Колета, а остальные поехали дальше на Милн-стрит.

Коленопреклоненные монахи выстроились в ряд перед алтарем, и Бартоломью отметил, что их стало меньше прежнего. Однако Колета там не оказалось. Бартоломью отправился в пансион Радда на поиски, но привратник сказал ему, что тот куда-то ушел спозаранку и до сих пор не вернулся. Бартоломью слегка воспрял духом. Может быть, Колет пришел в себя и снова стал навещать больных?

Привратник при виде выражения надежды на лице Бартоломью покачал головой.

— Нет, он как был помешанный, так и остался. Натянул капюшон прямо на лицо и сказал, что идет за черникой. В такую-то пору! В последнее время он каждый день так говорит. Потом вернется и сидит в церкви, слюни пускает.

Бартоломью поблагодарил его и зашагал обратно в Майкл-хауз. По пути ему встретился мастер Барвелл и поинтересовался, нет ли каких-нибудь вестей от Абиньи. Бартоломью покачал головой и спросил, не казалось ли Барвеллу в последнее время, что Жиль чем-то испуган. Тот почесал голову.

— Да-да. Теперь припоминаю. В пансионе шумно, и он вечно вздрагивал и озирался. Я думал, он чумы боится. Несколько наших студентов в таком же состоянии, да и мастер Колет, я слышал, не в своем уме.

— Ничего особенного не случалось?

Барвелл снова задумался.

— Да ничего такого. Он просто нервничал. Бартоломью поинтересовался здоровьем Седрика Стэплтона, после чего они разошлись, и Бартоломью вернулся к себе в комнату. Он тщательно огляделся по сторонам, чтобы понять, не побывал ли здесь Абиньи, но мелкие кусочки тростника, которые он тайком разложил в вещах Жиля, остались на месте. В комнату ворвался Грей, полный энтузиазма, которого заметно поубавилось, когда Бартоломью отправил студента купить различных трав и снадобий у городского торговца травами. После одного несчастного случая того прозвали в округе Джонасом-отравителем — он перепутал и неверно подписал пузырьки со своими зельями.

Затем Бартоломью отправился взглянуть на пациентов в спальне коммонеров и обнаружил, что за ночь трое из них умерли. Роджеру Элингтону не полегчало, но не стало и хуже. Дряхлый отец Джером утром начал жаловаться на жар и теперь метался на тюфячке рядом с Элингтоном. Бартоломью не знал, хватит ли у старика сил и воли сопротивляться недугу.

Пока больные спали, Бартоломью отправился в каморку, которая раньше принадлежала Августу, а теперь использовалась для хранения чистого белья и одеял. Он тщательно закрыл за собой дверь. Ставни были затворены, но за много лет дерево разбухло и покоробилось, и плохо прилегающие створки пропускали внутрь достаточно света.

Бартоломью забрался на подоконник и принялся разглядывать потолок. Прежде он никогда не обращал внимания на потолок в южном крыле. А он оказался очень красивым, с затейливой резьбой, украшавшей панели темного дуба. Как бы внимательно Бартоломью ни приглядывался, никаких признаков люка не находил. Неужели Уилсон солгал? Бартоломью спрыгнул с подоконника и зажег свечу, прихваченную из зала для лазарета. Забравшись обратно на подоконник, он поднял свечу и снова пригляделся. Однако так ничего и не заметил.

Тогда он положил на потолок ладонь и легонько надавил — и с удивлением почувствовал, как дерево подалось. Он поднажал еще, и вся панель осталась у него в руках. Ему пришлось бросить свечу, чтобы удержать тяжелую дубовую доску, иначе она огрела бы его по голове. Бартоломью осторожно опустил панель на пол чердака, вновь зажег свечу и осторожно просунул голову в люк.

Сначала он ничего не мог разглядеть, потом мало-помалу понял, что за люком, как его назвал Уилсон, скрывалось не что иное, как лаз на чердак. Он сам не очень представлял, что ожидал увидеть — наверное, узкий потайной ход с пыльными ответвлениями. Не выпуская свечи, он подтянулся и с изумлением понял, что Уилсон, выходит, оказался способен проделать то же самое.

Он не мог выпрямиться в полный рост, поэтому передвигался пригнувшись. Огонек свечи был слишком слаб, чтобы осветить весь чердак, и углы его тонули в глубоком мраке. Вдобавок ко всему в воздухе стоял неприятный запах, как будто целые поколения мелких зверьков находили сюда дорогу, но не могли выбраться назад и погибали. Бартоломью одернул себя. У него разыгралось воображение. Чердак был практически пуст; деревянный пол покрывал толстый слой пыли, там и сям потревоженный недавними посетителями. Бартоломью осторожно двинулся вдоль южного крыла. Сквозь небольшие отверстия в полу просачивался свет, но предназначались ли они для освещения или для того, чтобы подглядывать за обитателями нижнего этажа, сказать он не мог. Над спальней коммонеров он явственно различил голос бенедиктинца — тот шепотом утешал Элингтона, а в глазок над комнатой, которую некогда занимал Суинфорд и где умер д'Эвен, он сумел даже прочитать слова в открытой книге, которая лежала на столе. В самом конце чердака он обнаружил второй люк. Бартоломью заметил его благодаря массивному металлическому кольцу. Когда он потянул за кольцо, под люком оказалась дальняя лестница. Уилсон с легкостью мог забраться на чердак, пройти до второй дверцы и, спустившись вниз, скрыться у себя в комнате. Равно как и убийца Пола, Монфише и Августа.

Бартоломью закрыл люк и вернулся обратно, тщательно оглядывая пол в поисках каких-то еще входов и выходов. Таковых не обнаружилось, но в дальнем конце, где южное крыло примыкало к залу, он заметил крошечный лаз. Бартоломью протиснулся в него и очутился в тесном проходе, где было так пыльно и затхло, что он едва мог дышать. Проход изгибался, и за поворотом Бартоломью уперся в глухую стену. Он ковырнул камни и известку ногтем. Они были старыми — ход замуровали много лет назад. Бартоломью склонился, чтобы взглянуть, нет ли на кладке следов недавнего вмешательства, но ничего не обнаружил. Ход, должно быть, когда-то шел сквозь толщу западной стены зала и выводил, возможно, на галерею сзади. Он смутно припомнил, как сэр Джон жаловался, что старинную дверь переделали в нынешнее уродливое окно, так что, возможно, потайной ход замуровали именно тогда. Как бы то ни было, крепкая стена, перекрывавшая проход, была построена давно и не могла иметь отношения к загадкам дня сегодняшнего.

Он развернулся и принялся протискиваться по узкому проходу обратно. Добравшись до того места, где ход поворачивал, он заметил, что на уровне его колен один из камней вынут, а в образовавшуюся выемку что-то втиснуто. Он осторожно склонился и извлек находку. Там оказалось ужасающе грязное зеленое одеяло, от которого исходил столь мерзкий запах, что Бартоломью инстинктивно отбросил тряпку прочь. Когда одеяло оказалось на полу, что-то привлекло взгляд врача. Это была подпалина размером с его ладонь.