Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

— Простите, простите, — пробормотал он. — Я расскажу, но вам придется пообещать, что вы не будете сердиться.

— Этого обещания я не дам, — холодно отрезал Бартоломью.

Грей вздохнул.

— Ладно, — сдался он. — Там лекарство для моей матери. Она тоже в монастыре. Когда я вырос настолько, что смог заботиться о себе сам, она приняла постриг. Но теперь она тяжело больна, и каждую неделю я приношу лекарство, чтобы облегчить ее страдания.

Он вызывающе взглянул на Бартоломью, прежде чем продолжить.

— Это одна из причин, по которым я должен был пробиться к вам в ученики. Я зарабатывал уйму денег, ухаживая за больными чумой богатеями, но Джонас отказывался продавать мне лекарство. Я воровал его у Роупера, пока учился у него, а теперь ворую у вас.

Он остановился и воинственно посмотрел на Бартоломью, ожидая его ответа. Бартоломью тоже остановился и вгляделся в лицо этого странного юноши.

— Почему ты просто не попросил меня? — спросил он мягко.

— Потому что вы вечно заняты и потому что моя мать в богатом монастыре. Я думал, что вы предпочтете отдать лекарство какому-нибудь бедняку.

Бартоломью был потрясен. Неужели в глазах студента он был настолько бесчувственным?

— Я никогда не отказывал в лекарствах никому, будь он богат или беден, — сказал он.

Внезапно Грей утратил всю свою воинственность и уставился в землю.

— Я знаю. Простите меня, — проговорил он дрожащим голосом. — Просто мне было легче украсть, чем попросить.

Бартоломью понял, что именно поэтому Грей убедил его сходить в монастырь Святой Радегунды — не ради того, чтобы расспросить о Филиппе, а чтобы передать лекарство матери. Может быть, из-за недуга матери он так ужасно вел себя утром.

— Может, мне посмотреть ее? — предложил он.

Грей поморщился.

— Я был бы только рад, но эта старая мегера аббатиса никого не впустит и не выпустит, а моя мать слишком больна, чтобы можно было ее перенести. Это лекарство единственное, которое помогает.

— А что за лекарство? — спросил Бартоломью.

Грей ответил.

— Господи, парень! — вспылил Бартоломью. — Концентрированные опиаты могут быть сильнодействующим ядом! Не удивительно, что Джонас отказался продавать его тебе! Оно действительно обладает болеутоляющим действием, но, если принять слишком много, она может умереть!

Грей вздрогнул и отступил на шаг.

— Я понимаю, — сказал он виновато, — но я знаю, сколько ей можно. Я видел, как Роупер давал это лекарство своему сыну, когда он страдал такой же болезнью. Я отмеряю порошок и раскладываю по маленьким пакетикам, чтобы Имельда могла давать его матери.

— Боже правый! — простонал Бартоломью. — Чем я заслужил такое наказание? — Он поглядел на Грея. — Полагаю, тебе известно, что мои запасы подходят к концу и я ломал голову, пытаясь понять, куда они подевались. Поэтому ты решил мне открыться?

Студент опустил голову, чтобы спрятать глаза.

Бартоломью зашагал дальше. Юноша поплелся следом. С одной стороны, Бартоломью вздохнул с облегчением — значит, не его лекарства стали причиной смерти Элфрита. С другой стороны, его тревожило, что Грей стащил у него сильнодействующее средство и кому-то его прописал.

— Ты бесчестный негодяй, Грей. Ты лжешь и воруешь, и я не могу тебе доверять. Сейчас мы вдвоем пойдем к Джонасу и пополним запасы этого злосчастного снадобья. Потом я сам отмерю его для больной, и мы вместе сходим и обсудим с Имельдой, что еще можно предпринять, чтобы помочь твоей матери. Есть множество других способов добиться излечения или облегчить проявления болезни.

Смекнув, что сейчас последует лекция, Грей вприпрыжку бросился нагонять Бартоломью, чтобы ничего не упустить. Ему придется немало потрудиться, чтобы вернуть себе доверие наставника, но он, по крайней мере, знал, что тот согласен дать ему эту попытку.

Бартоломью меж тем поглядывал на идущего рядом Грея — лжеца и воришку. Скорее всего, полагаться на студента было нельзя. За исключением родных, в целом мире не было ни одной живой души, которой Мэттью мог бы довериться.

В Майкл-хауз Бартоломью с Греем вернулись уже в сумерках. Дождь превратил утоптанную землю двора в трясину, а медового цвета камни, из которых были сложены стены зданий, в меркнущем свете казались грязными и унылыми. Они похожи на черепа, внезапно подумалось Бартоломью, — с пустыми глазницами-окнами и сломанными зубами-дверями. Он сурово одернул себя, пораженный столь мрачными мыслями. Он стал слишком часто думать о смерти.

Как нарочно, на крыльце лестницы, ведущей в лазарет, появился отец Уильям. Он тащил какой-то длинный предмет, зашитый в одеяло. Бартоломью подошел помочь.

— Кто там? — спросил он, берясь за угол одеяла и помогая Уильяму перетащить ношу через грязь. Интересно, что сказал бы он о подобном обращении с телом коллеги до того, как разразилась чума и он свыкся с такими вещами?

— Гилберт, — коротко отвечал Уильям, словно не замечая грязных луж, по которым они волокли тело. — Как и хозяина, изоляция не спасла его от смерти.

В конюшне, превращенной в покойницкую, стоял густой дух смерти и разложения, и Уильям бросился на воздух так поспешно, что упал. Бартоломью помог ему подняться.

— Матерь Божья! — воскликнул монах, поднимаясь на ноги; к носу он плотно прижимал широкий рукав рясы. — Слава Господу, что у нас нет лошадей! Они бы пали от этой вони! — Он торопливо зашагал прочь, на ходу обернулся и крикнул Бартоломью: — Избавьтесь от трупов, доктор! Займитесь своей работой!

Бартоломью вернулся в конюшню, прикрывая нос и рот плащом. Уильям был прав: запах стоял невыносимый. Подошел привратник, который слышал крик монаха. Он сказал, что телеги не приезжали за телами уже несколько дней; ничего удивительного, что трупы начали попахивать. Бартоломью вытряхнул из тачки тростник, чтобы можно было погрузить на нее покойников. Им придется самим отвезти тела коллег к чумной яме, раз официальные телеги не приезжают.

Подошедший помочь Грей то и дело давился и стонал, и Бартоломью велел ему подождать на улице. То, что он делал, вызывало у него отвращение. Эти неподатливые тюки, плотно зашитые в грубые казенные одеяла, были людьми, которых он хорошо знал. Пятеро студентов, двое коммонеров, а теперь еще и Гилберт. Восемь человек, которые были его друзьями и коллегами.

Однако завернутых в саваны тел оказалось девять. Он нахмурился и пересчитал еще раз, по одному называя имена умерших. Должно быть, он кого-то забыл.

Он взял первого покойника за ноги и потащил его во двор, где у пустой тачки ждал Грей.

— Кто из наших умер после того, как мы похоронили Уилсона? — спросил Бартоломью.

Вопрос, похоже, застал студента врасплох.

— Я думал, вы ведете учет, — сказал он. Заметив недовольное выражение, которое промелькнуло на лице Бартоломью, Грей принялся перечислять имена.

— Восемь, — подытожил Мэттью. — Кто умер перед Уилсоном?

Грей назвал всех остальных — в общей сложности девятнадцать человек. Он решил, что это камешек в его огород, и начал отпираться:

— Вы велели мне отвезти их к чумной яме, я и отвез. Спросите Кинрика. Он помогал мне. Мы отвезли всех до единого!

Бартоломью поднял руку, чтобы положить конец возражениям студента.

— Я тебе верю, — сказал он. — Но у нас, похоже, обнаружилось лишнее тело.

Грей взглянул на то, которое Бартоломью все еще держал за ноги.

— Наверное, кто-нибудь из горожан подбросил его нам, чтобы мы отвезли его в яму вместе с остальными, — предположил он.

— Вряд ли, — усомнился Бартоломью. — Разве что вдобавок он еще и украл одно из наших одеял.

Грей и Бартоломью переглянулись, потом уставились на конюшню. Бартоломью поволок тело назад.

— Лучше сделать это в укромном месте, — через плечо бросил он Грею. — Не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, что я делаю. Ты не принесешь лампу?

Грей умчался и через миг вернулся с лампой, прихватив иглу с нитью. Он зажег огонь и закрыл двери от любопытных глаз.

— Вы режьте, а я буду зашивать, — сказал он, с трудом сдерживая подступающую к горлу тошноту и собираясь с духом перед неприятным делом.

Бартоломью хлопнул его по плечу и сделал короткий надрез по шву первого савана. Там оказался Гилберт. Бартоломью немного посидел, глядя на мертвое лицо, более умиротворенное, чем у большинства пациентов, но все равно почерневшее от чумы. Грей, стоявший рядом на коленях, подтолкнул его локтем.

— Скорее, — подстегнул он учителя, — а не то кто-нибудь придет и спросит, чем это мы заняты.

Он принялся зашивать одеяло, а Бартоломью перешел ко второму телу. Это оказался один из студентов-юристов, которые учились у Уилсона. Бартоломью пытался не думать об очередном покойнике, чье лицо виднелось из-под грубых саванов-одеял, и сосредоточиться на деле. Третьим опять был студент, а четвертым — один из пожилых коммонеров. На пятом он замешкался. Одеяло было точно такое же, как и у других, но тело под ним казалось странным на ощупь — хотя он не мог сказать, чем именно. Чутье говорило ему, что это и есть подкидыш.