Русские анархисты. 1905-1917 - Пол Эврич

Те же самые темы доминировали и на I конгрессе «Набата», который пять месяцев спустя, в апреле 1919 года, собрался в Елизаветграде. Незадолго до его открытия Сеня Флешин, выступив в журнале конфедерации, задал тон собранию, осудив коммунистов за то, что они воздвигли «китайскую стену между собой и массами». Конгресс, вторя возмущению Флешина, осудил тот факт, что некогда свободные и независимые рабочие комитеты революционной России были поглощены профсоюзами, «сугубо официальным, административно-политическим и даже полицейским аппаратом новых хозяев-эксплуататоров, то есть государством». Делегаты заявляли, что стараниями большевиков советы тоже превратились в инструмент государственной власти, который необходимо заменить разнообразными неполитическими комитетами – заводскими и крестьянскими, домовыми и квартальными, а также культурно-образовательными.

Делегаты обрушили огонь критики на своих же товарищей, огульно обвинив и «советский анархизм» и пананархизм братьев Гординых. Более того, они осудили «фракционную ограниченность» анархо-синдикалистов (которые отказались присоединиться к конфедерации) и отвергли предложение послать делегацию на III Всероссийскую конференцию анархо-синдикалистов, которая должна была состояться в ближайшем будущем. Эти беспрецедентные нападки на группы своих товарищей анархистов конечно же резко ограничили возможности «Набата» добиться единства движения.

Но по одному важному вопросу конфедерация «Набат» была полностью согласна с большинством своих братьев-анархистов: самая главная задача движения заключалась в защите революции от натиска белых, пусть даже это означает временный союз с коммунистами. Так же как Курская конференция за год до этого, съезд в Елизаветграде решил бойкотировать Красную армию, объявив ее авторитарной организацией, руководимой «сверху» в типичной военной манере. «Набат» же возлагал свои надежды на «партизанскую армию», которая спонтанно возникнет из гущи революционных масс.

И скорее всего, ядром такой революционной армии, по мнению лидеров конфедерации, похоже, станут партизанские отряды, которые действовали на Украине под командованием Нестора Махно.

Нестор Иванович Махно родился в 1889 году и был младшим сыном в бедной крестьянской семье, жившей в большом украинском селе Гуляйполе, расположенном в Екатеринославской губернии между Днепром и Азовским морем[37]. Когда ему только-только миновал год, умер отец, оставив на руках матери пятерых маленьких детей. В семилетнем возрасте Махно уже работал, выпасая соседских коров и овец, а потом трудился батраком и рабочим на литейном заводе[38]. В 1906 году, в семнадцатилетнем возрасте, он присоединился к группе анархо-коммунистов Гуляйполя. Два года спустя Махно предстал перед судом за участие в налете террористов, который стоил жизни сельскому полицейскому. Суд приговорил его к смертной казни через повешение, но из-за крайней молодости смертный приговор Махно был заменен на неопределенный срок каторжных работ. Сидя в Бутырской тюрьме в Москве, Махно доказал, что его невозможно заставить подчиняться тюремным правилам, и в течение девяти лет заключения его часто заковывали в кандалы или бросали в одиночку. В 1910 году, когда Петр Аршинов попал в Бутырку за контрабандную доставку анархистской литературы в Россию, два непокорных арестанта быстро подружились. Аршинов, который был старше и лучше образован, чем полуграмотный крестьянский парнишка из Гуляйполя, объяснил Махно основы анархистской доктрины, после чего тот утвердился в преданности Бакунину и Кропоткину.

Амнистия Временного правительства в марте 1917 года освободила Аршинова и Махно из тюрьмы. Аршинов, оставшийся в Москве, стал активным членом Московской федерации анархистов, а Махно вернулся в свою родную деревню на Украине. Здесь ему сразу досталась ведущая роль в делах сельской общины. Он помогал организовывать профсоюз батраков и стал его председателем. Прошло не так много времени, и его избрали главой местного профсоюза плотников и металлистов, и, кроме того, он вошел в состав Гуляйпольского Совета рабочих и крестьянских депутатов. В августе 1917 года Махно, как глава Совета, набрал небольшой отряд вооруженных крестьян и занялся экспроприацией поместий местного дворянства, чьи земли раздавал бедным крестьянам. С этого времени жители деревень стали считать его кем-то вроде Стеньки Разина или Пугачева, пришедшего, чтобы воплотить в жизнь их древние мечты о земле и воле.

Тем не менее следующей весной деятельности Махно был резко положен конец. Советское правительство подписало Брест-Литовский договор, и Украину оккупировали крупные силы австро-немецких войск. Махно, как и его товарищи анархисты, был возмущен этим непростительным компромиссом с германским империализмом, но его партизанский отряд был слишком слаб, чтобы оказать действенное сопротивление. Вынужденный искать спасения, он добрался до Волги, откуда двинулся на север и, перебираясь от города к городу, в июне 1918 года оказался в Москве, где к тому времени собралось много ведущих российских анархистов.

Во время своего краткого визита в Москву у Махно состоялась вдохновившая его встреча с предметом его поклонения князем Петром Кропоткиным. Они долго говорили о сложной ситуации на Украине, но Кропоткин мягко отказался давать Махно конкретные советы, что надлежит ему делать по возвращении в родные места. «Этот вопрос связан с большим риском для вас, товарищ, – сказал старик, – и только вы сами можете правильно решить его». Когда Махно встал, собираясь прощаться, Кропоткин добавил: «Вы должны помнить, дорогой товарищ, что наша борьба не знает сентиментальности. Самоотверженность, сила духа и воли на пути к намеченной цели преодолеют все». Моральные качества Кропоткина произвели на Махно неизгладимое впечатление, как и на всех либертарианцев, которым доводилось встречаться с князем. А его прощальные слова, которые Махно приводит в своих воспоминаниях, помогли ему выстоять и в Гражданскую войну и в те одинокие и грустные годы, что последовали за ней.

Во время пребывания в Москве Махно был принят и Лениным, который расспрашивал его об отношении украинских крестьян к новому режиму, о военной ситуации на юге и о разнице между пониманием революции у анархистов и большевиков. «Большинство анархистов думают и пишут о будущем, – заявил Ленин, – не понимая настоящего. Это то, что отделяет нас, коммунистов, от них». Хотя анархисты «самоотверженные» люди, продолжил Ленин, их «беспочвенный фанатизм» мешает им видеть и настоящее, и будущее. «Но я думаю, что вы, товарищ, – сказал он Махно, – реалистически относитесь к самому насущному злу нашего времени. Если бы только хоть треть анархо-коммунистов были как вы, мы, коммунисты, были бы готовы при определенных, хорошо известных условиях[39] объединиться с ними для создания свободных объединений производителей».

Махно возразил, что анархисты – не утопические мечтатели, но реалистически мыслящие люди действия; ведь, как он напомнил Ленину, именно анархисты и эсеры, но отнюдь не большевики, нанесли поражение националистам и правящим классам на Украине. «Может, я и ошибаюсь», – ответил Ленин и затем предложил Махно помочь ему вернуться на юг.

После этого разговора Махно остался под впечатлением сильной личности Ленина, но ни в малой мере не потерял враждебности к тому явлению, которое он решительно окрестил «бумажной революцией», созданной социалистами-интеллектуалами и бюрократами. Даже те анархисты, которых он встречал в Москве – Боровой, Рощин, Гордин, Сандомирский и другие, – произвели на него впечатление людей книги, а не действия; какое бы уважение ни вызывали их человеческие качества и знания, казалось, они загипнотизированы своими же собственными словами и резолюциями и лишены воли бороться за свои идеалы.

Махно вскоре оставил этот большой город, столь чуждый его крестьянскому темпераменту, и вернулся в Гуляйполе, от земли которого он черпал свою силу и которое питало его страсть к непосредственности и свободе.

В июле 1918 года, когда Махно прибыл в Гуляйполе, этот район был занят австрийскими войсками и милицией (вартой) их украинской марионетки гетмана Скоропадского. Все еще оставаясь беглецом, Махно пробрался в деревню, где узнал, что во время его отсутствия дом матери был сожжен, а брат Емельян, инвалид войны и ветеран, расстрелян[40]. Практически за сутки Махно организовал партизанский отряд и под черным знаменем анархизма провел ряд дерзких налетов на австро-венгров, «гетманцев» и усадьбы местных помещиков. «Мы победим, – гласила одна из его первых прокламаций к крестьянам юга, – не для того, чтобы следовать примеру прошлых лет и вручать нашу судьбу какому-то новому хозяину, а для того, чтобы взять ее в свои руки и строить наши жизни по своему собственному разумению и пониманию правды».