Банкир - Петр Катериничев

Напряжение последних суток спало. Теперь, когда Кришна мертв, можно спокойно довести дело с расшифровкой дороховских бредней, и не просто проконтролировать, но и использовать для своих целей так кропотливо собранные банкиром невероятные средства.

Магистр нажал кнопку вызова. Валериан Эдуардович появился через пять минут. Карие глаза, казавшиеся огромными под толстыми линзами, смотрели внимательно, словно со скорбным укором: «Что еще надо от скромного гения вашему сиятельству?»

— Сколько вы спите? — неожиданно спросил Магистр.

— Пять-шесть часов.

— В вашем положении это много. Сократите до четырех.

— Во сне мозг продолжает ту же работу, что и в бодрствовании, только подходы меняет…

— Надеетесь, что вам, как Менделееву, приснится полная табличка? Где все будет разложено по полочкам-ящичкам?..

— Я работаю достаточно напряженно. Когда организм решит, что для лучшего результата нужен перенапряг, перегрев, он сам избавится от сна. Этого нет необходимости делать искусственно.

Магистр поднес стакан к лицу, закрыл глаза, вдохнул аромат… У кого же он читал? Кажется, у Антокольского… «Великие люди близки к сумасшествию. Только из натянутой струны мы можем извлечь чудесные, гармоничные звуки, но вместе с тем ежечасно, ежеминутно рискуем, что струна порвется». Рисковать такой струной, как Валериан? А почему нет? Рискует же он. Магистр, собой! А Валериан со всей своею шайкой живет в холе и неге, как у Христа за пазухой, практически пока ничего не отдавая взамен… Магистр открыл глаза:

— Хотите коньяка. Валериан?

— Благодарю, я не употребляю спиртного.

— А что употребляете? Героин? Морфий? Кофеин? К тому же вы, кажется, даже не курите…

— Мозг есть совершенно сконструированная система и не нуждается в сторонних стимуляторах.

— Ваши сотрудники тоже так считают?

— К сожалению, не все. Многие полагают трудовую дисциплину понятием не обязательным.

— Что?! — Магистру на миг показалось, что он ослышался. — Знаете, что записал в свое время Мишель Монтень по этому поводу?

— Он был плодовитый писатель, — пожал плечами Валериан, поджав и без того узкие губы.

— И все-таки… «Мелочное и настороженное благоразумие — смертельный враг великих деяний». Может, вы и не гений. Валериан? И я зря вас кормлю?

— Дисциплина не есть самоцель, но ступенька на пути к цели. Нет ничего труднее, чем организовать творческую группу из людей самостоятельно и независимо мыслящих.

— Может быть, их и не стоит организовывать?

— Без этого поставленных задач не решить. У каждого из них — довольно своеобразная специализация.

— Валериан, вам бы в первом отделе работать, на режимном предприятии…

— Разве у нас не такое?

— Нечто похожее, — хмыкнул Магистр. Валериан и его научные задроты искренне полагали, что участвуют в некоем сверхсекретном государственном проекте. — Валериан Эдуардович. — Магистр смотрел в увеличенные толстенными линзами карие глаза человечка внимательно и очень спокойно. — Вы хотя бы можете назвать слово или понятие, от которого можно «танцевать» при поиске «ключа»?

Есть что-то, что повторяется в материале?

Если человек и задумался, то лишь на мгновение… Опустил веки, прикрыв глаза и словно вглядываясь в бесконечную темень собственной души, произнес:

— Снег.

Магистр остался один. Налил в стакан коньяк, опустился в глубокое кресло, вставил кассету в диктофон и нажал воспроизведение:

То не сластью на пиру сахар колотый —Красит небо поутру землю черную…Мне бы ветер бы вдохнуть, да в Царь-колоколСловно душу переврать в гладь озерную.Мне бы саблей раскрошить место лобное,Словно стужей, опалить смутой голову…Да в простуженной душе топь холодная,Стынет небо в образах — цвета олова.Ах, душа моя легка — ночь студеная,Ворожит грачиный грай по-кладбищенски,Плахи выщербленный край — доля темная,Да сановный, сонный рай — царство нищее…Полирует воронье кости голые,Сизо небо расчертит черной челядью —Расплетай язык по ветру, дурень-колокол,Снег по наледи мети лютой нелюдью…Застучит разрыв-тоска, стынь капельная,Слышу: оттепель грядет, сласть простудная…Мне ж разбойный пересвист — колыбельная,Неподсудна голова безрассудная!Беспробудна из ковша ласка скудная,Чаша горькая полна поминальная —Безобразила, греша, власть паскудная…Бесконвойна, как душа, степь бескрайняя…Степь — сиреневая шаль — вязнет замятью,А душа летит поверх — ведьмой голою,Ледяную ночь круша стоном — памятью,Превращая стылый наст в сахар колотый.

Часть вторая

СНЕГ

Глава 21

…Девушка была похожа на тростниковую флейту. И еще — на рубин под дождем. В темноте он казался черным, но стоило капле света или влаги попасть на его грани — рубин оживал, становился теплым и густым, как малиновое вино.

— Зачем мне это нужно? — Ее волосы рассыпались по плечам, а глаза казались пьяными…

— Ты изумительна…

— Мне это не нужно…

— Ты изумительна…

— Разве? Ну да, волосы. Если постричь, я буду самая обыкновенная.

— Не-а.

— Не знаю, что мне Нужно.

— Тебе нужен я.

— Ты много на себя берешь.

— Сколько могу. Она закрыла глаза:

— Ты знаешь, мне вода снилась. Мутная. Будто я по пояс в этой воде… Ты понимаешь в снах?

— Не всегда.

— Это, говорят, к болезни. Или — к разочарованию.

— Почти одно и то же. Боишься?

— Боюсь. И так горло болит.

— Пройдет.

— У меня давно болит.

— Леченая ангина проходит за семь дней, а нелеченая — аж за неделю.

— Все шутишь… Гланды, наверное, нужно вырывать. А это больно.

— Не-а. Глотать потом немного больно, а так — неприятно просто.

— Ничего себе — неприятно просто…

— Нужно, когда рвут, дышать по-собачьи, животом, в полвздоха.

— Я не хочу по-собачьи…

…А глаза ее вдруг стали как горный хрусталь…

— Я замерзла… Я почему-то постоянно мерзну… Ты тоже?..

— Да…

…Она была как тростниковая флейта…

— …Я тебя измучила…

— Мне очень хорошо с тобой.

— Все ты врешь. Просто… Просто не могу расслабиться.

— Почему?

— Потому. Я не очень подхожу для этой роли…

— Какой роли?..

— Интересно, а что ты будешь врать сегодня дома?

— Я не буду врать.

— Прекрати…

— Просто — недоговариваю… — Он потянулся к ее волосам…

— Не надо. Не хочу. Тебе плохо со мной, и я ничего не могу поделать…

— Почему?..

— Не знаю. И так себя примеряю, и так… Ты же все равно не мой.

— Твой.

— Ага. И чей-то еще.

— Да.

— Вот так… И погода эта дурацкая…

— Хочешь снега?

— Хочу.

— Это запросто…

— Хочу. Много. Чтобы засыпал все… Чтобы елка была, и серпантин, и дом теплый, и музыка пусть играет, и шампанское…

— Я тебя люблю…

— Что?..

— Я люблю тебя…

— Значит…

— Ты плачешь?

— Ну почему, почему… Почему они все меня только ругают… Или — воспитывают… И всем всегда, всегда не до меня… Я тебе не надоела?

— Нет.

— Значит, скоро надоем. И чего ты со мной связался…

— Ты изумительная девочка.

— Все ты врешь… Я обыкновенная. Смотрю иногда на себя в зеркало — ничего особенного… Правда, волосы… Если наверх, вот так… Тебе так нравится?

— Ты очень красивая.

— Да?

— Правда.

— Может быть… Только… не говори мне это так часто.

— Я не часто.

— Ну да… У тебя же… заботы.

— Да.

— Не так все как-то… И Володьку жалко… Получается — я его обманываю…

— Разве?

— Хотя — нет. Он ведь — мальчик, а ты — как папа.

— Не такой я старый.

— Я не о том. Ты ведь понимаешь…

— Ага. Она встала.

— Погоди, не одевайся… — попросил он.

— Холодно… Так не люблю эту дорогу… Отсюда — домой… А ты не боишься?

— Нет.

— Я ведь могу влюбиться в тебя…

— Да?..

— Вот так. — Она подошла близко, он почувствовал ласковое тепло ее кожи, потянулся… Девушка тряхнула волосами, отстранилась:

— Нет, не надо. Не хочу.

Включи лучше телевизор.

— Я его разобью!

— Нельзя. Он тоже чужой… А жаль…

…Снег пошел тихо, без малейшего ветерка, словно боялся испугать кого-то… Мерцали фонари, а он все падал и падал… И казался хрупким и постоянным, словно был всегда. И не таял.

Открываю глаза и вижу снег. Словно я вдруг, сразу, переместился в другое измерение, в другой год; в другой век… Оглядываю потолок, беленые стены, фотопортрет Хемингуэя в темной ореховой рамке… Встаю. Михеич, по обыкновению, варит во дворе чай, на костерке из щепочек. Умываюсь. Смотрю на себя в зеркало.

Впалые щеки, всклокоченные волосы, короткая густая бородка плотно укрывает подбородок. Будь загар погуще, да нос поорлистей — сам принял бы этакого субъекта за «лицо кавказской национальности», да еще с самыми сугубыми намерениями. Попытка сделать это самое лицо добрым, состроив себе жизнерадостный оскал в международном стиле «чи-и-из», успехом не увенчалась.