Руны - Эльза Вернер

Сильвия великолепно поняла значение этих слов, но ничего не ответила.

Альфред наклонился к ней и страстным, дрожащим голосом продолжал:

— Я уже так давно жду! Неужели вы не дадите мне, наконец, этого права? Сильвия…

Он хотел взять девушку за руку, но та быстро отдернула ее.

— Ваша светлость! Мы не одни!

Это было сказано не обычным насмешливым, шаловливым тоном, которым она до сих пор встречала попытки принца к объяснению; ее восклицание прозвучало неуверенно, сдавленно, и это придало ему решимости.

— Мы не одни, — произнес он, — но мы можем отослать экипаж вперед. Мне очень хотелось бы показать вам ту лесную тропинку, которая ведет к верхнему мосту через Ран; она красива, а вы еще не видели ее… Вы позволите?

Сильвия продолжала молчать; она смотрела не на принца, а вдаль, но ее взгляд имел какое-то застывшее, мрачное выражение. Зассенбург остановил лошадей — он решил не отступать — и, передавая поводья слуге, произнес громко и твердо:

— Мы здесь выйдем и пойдем через лес пешком. Поезжай вперед и жди у верхнего моста. Прошу вас, баронесса!

Сильвия медленно повернулась к нему все с тем же застывшим выражением. Принц уже стоял на дороге и протягивал руки, чтобы помочь ей выйти из экипажа; одно мгновение он держал в объятьях ее стройную белую фигуру, затем она проворно спрыгнула на землю и сказала:

— Хорошо, пойдемте.

Лицо принца вспыхнуло от оживления, наконец-то она согласилась выслушать его! Они сошли с широкой проезжей дороги и свернули в сторону, в прохладный, душистый сосновый лес, еще окропленный утренней росой и местами пронизанный солнечным светом. Сильвия прошла вперед по узкой тропинке, но через минуту Альфред шагал уже рядом с ней.

— Взгляни на меня, Сильвия! — тихо попросил он. — Дай мне сначала прочесть в твоих глазах руны моей судьбы!

Она невольно вздрогнула. Руны судьбы! Эти слова внезапно пробудили в ее душе воспоминание о том часе в Исдале, когда она, ничего не подозревая, с насмешкой спросила, какую судьбу предсказали руны загадочной надписью ее несчастному дяде, и получила от Бернгарда суровый, мрачный ответ: «Смерть!» По ее телу пробежала дрожь; ей захотелось убежать, ей показалось, будто из чащи леса отдаленное эхо донесло это страшное слово, но теперь было уже поздно — путь, по которому они шли, тоже был указан судьбой, жребий был брошен.

14

К визиту Сильвии и принца в пасторате отнеслись по-разному. От всего сердца был рад ему лишь пастор Эриксен; он предполагал, что на этот визит было получено разрешение министра, и потому видел в нем окончание семейной распри. Одного только он не понимал: почему его будущий зять отнесся так холодно к предупредительности родственников и избегает всяких разговоров об этом. Зато он отвел душу перед Куртом, который волей-неволей должен был слушать, хотя его голова была занята совсем другим.

Из окна рабочего кабинета пастора был виден садик, в котором Инга и Филипп продолжали выяснять свои отношения. Очевидно, это им не удавалось, потому что через некоторое время они позвали Христиана Кунца: Курт был так занят своими наблюдениями, что иногда совершенно не слушал пастора и отвечал невпопад. Он испытывал величайшее желание выскочить в сад и положить конец этому разговору, но пастор все не отпускал его.

Между тем жених и невеста были в гостиной. Бернгард стоял у окна, скрестив руки, Гульдур же прибирала в комнате; потом она подошла к жениху и сказала вполголоса:

— Ты не в духе? Ты, кажется, не рад их приезду?

— А ты рада ему? — спросил он, не изменяя позы.

— Твоя кузина была очень мила со мной, и мне, конечно, следовало бы быть ласковее, но мы не можем говорить без переводчика, оттого я и была так молчалива.

Бернгард обернулся и обнял невесту за плечи.

— Ты вела себя именно так, как следует, моя умная, гордая Гильдур! Ты не ударила перед ними в грязь лицом… благодарю тебя!

Это была похвала, но в тоне Гоэнфельса слышались волнение и гнев. Вдруг он бурно привлек к себе невесту, и несколько горячих поцелуев обожгли ее губы. Она с изумлением, почти растерянная, вырвалась из его объятий и воскликнула:

— Бернгард, что с тобой?

— Что со мной? Разве я не могу поцеловать свою невесту?

— Ты никогда не целовал меня так.

Действительно, холодный, мимолетный поцелуй, который она получала от жениха встрече и расставании, был вовсе не похож на эту почти дикую ласку.

Гоэнфельс возразил деланно шутливым тоном:

— Ты должна принимать меня таким, какой я есть. Я не гожусь в галантные кавалеры, как дамский угодник принц Зассенбург, который всегда весь к услугам своей дамы.

— Своей дамы? В самом деле, он так сопровождает Сильвию, точно имеет на это право. Они обручены?

— Пока еще нет, но что это будет, кажется, нельзя сомневаться. Однако довольно о них. У меня есть к тебе просьба, Гильдур, большая просьба… Ты выполнишь ее?

— С удовольствием, если смогу.

— Разумеется, сможешь. Наша свадьба назначена на конец октября, но зачем, в сущности, мы будем так долго ждать? Что мешает нам обвенчаться через месяц? Скоро я отправлюсь с Куртом в давно задуманную поездку на север; тем временем в Эдсвикене все будет подготовлено, и как только я вернусь, мы отпразднуем свадьбу… Ты согласна, не правда ли?

Он говорил торопливо, стремительно, слова буквально слетали с его губ.

Гильдур была так удивлена, что в первую минуту не знала, что ответить.

— Но почему? — спросила она, наконец. — По какой причине?

— Потому что… потому что в таком случае Курт мог бы быть на нашей свадьбе. Он самый дорогой мой друг, и мне не хотелось бы, чтобы он отсутствовал в такой день.

— Отпуск Курта Фернштейна кончается через месяц, а вы предполагаете путешествовать именно столько времени.

— Так мы вернемся раньше. Скажи только «да», а все остальное, все уладится.

Но Гильдур покачала головой и сказала спокойно и решительно:

— Нет, Бернгард, нельзя.

— Почему? Неужели для тебя так важно все это шитье да вышиванье для приданого? Что не будет готово, то можно сделать потом, когда ты станешь моей женой; времени у тебя будет достаточно, а устройство Эдсвикена я беру на себя. Все вещи давно уже заказаны, и надо только написать в Дронтгейм, чтобы их выслали раньше. Не оставляй меня одного в долгие, темные, осенние месяцы, а не вынесу их! Ты ведь уже принадлежишь мне; я хочу, ты чтобы была полностью моей.

В настойчивости Бернгарда чувствовалось скорее лихорадочное нетерпение, чем любовь; может быть, другую невесту это расположило бы к уступчивости, но Гильдур осталась при своем мнении.