Руны - Эльза Вернер

— Значит, опять расцарапаемся! Милая история!

Впрочем, заслуженная кара постигла Курта не сразу, потому что, придя в пасторат, они застали молодых девушек уже готовыми идти в церковь, но по тому, как Инга поздоровалась с молодым моряком, уже было видно, что его ждет. Редеру она демонстративно дружелюбно подала руку и сказала самым любезным тоном несколько слов, которых он, к сожалению, не понял; Фернштейн же не удостоился ни взгляда, ни слова. Инга смотрела мимо него, точно его и вовсе тут не было.

Тем пристальнее смотрел на нее Курт, объясняя, почему Бернгард придет позднее. Она была сегодня очаровательнее, чем когда-либо. Маленькая Инга привезла с собой большой чемодан с нарядами, предназначавшимися для Бергена; там они выполняли свое назначение, кружа голову бедняге Акселю Ганзену, пока невеста не сбежала от него вместе с чемоданом и не направилась с ним в Рансдаль. Теперь она щеголяла в этих туалетах по берегу фиорда на удивление рансдальцам и к легкому недовольству пастора.

Гильдур была в своем воскресном черном шелковом платье и светлой соломенной шляпе, украшенной только лентами, тогда как на ее молодой родственнице был туалет из легкого батиста с нежным розовым узором по белому фону и шляпа с розами. Это было слишком элегантно для здешней обстановки, но удивительно шло ей, и Курт видел это.

«Кажется, она вырядилась специально для предстоящей сцены суда! — подумал он про себя. — Неужели же мне, черному грешнику, питать почтение к этому розовому мотыльку? Но, в самом деле, она очень хорошенькая, и если Филипп будет продолжать так бесстыдно таращить на нее глаза, то окончательно спятит с ума».

Действительно, Редер не спускал глаз с молодой девушки. Он делал попытки завязать разговор с помощью нескольких отрывистых норвежских фраз; однако из его стараний ничего не выходило, несмотря на то, что Инга с трогательным терпением ждала результатов его усилий. Она поощряла его улыбками и обращалась с ним поразительно приветливо. Курт знал, что все это делается с единственной целью рассердить его, и, к удивлению, это все-таки его сердило до такой степени, что он испытывал преступное желание свернуть товарищу шею или сбросить его в фиорд.

Появился пастор, и все двинулись в церковь.

Прихожане были уже в полном сборе, только Бернгард немного запоздал; он пришел вместе с Гаральдом, когда орган уже играл, и началось пение. Чтобы не мешать, оба остановились пока в дверях.

Между тем по безлюдной улице Рансдаля быстро проехал удобный, легкий, горный экипаж принца Зассенбурга. Он сам правил великолепными лошадьми; рядом с ним сидела Сильвия, а сзади размещался слуга. Они остановились перед церковью, принц выпрыгнул из экипажа, помог выйти Сильвии, и они быстро прошли в храм.

Пели уже второй куплет гимна, когда дверь тихо открылась. Гаральд, стоявший к ней спиной, не заметил этого, но видел, как Бернгард вдруг вздрогнул и перестал петь; тогда он обернулся, и увидел только что вошедших принца Зассенбурга и баронессу Гоэнфельс. Церковь была переполнена, но у самой кафедры на первой скамейке, оставалось два свободных места, и принц повел туда Сильвию; они поздоровались легким поклоном и сели.

— Отчего ты не поешь? Потерял голос? — буркнул Гаральд под музыку органа.

Бернгард не ответил; его глаза не отрывались от только что вошедшей пары. Что значило это появление? Зассенбург никогда не бывал в рансдальской церкви, а для Сильвии проповедь на норвежском языке была непонятна. Они знали, что служит пастор Эриксен и что его дочь, разумеется, будет присутствовать, и все-таки приехали. Или, может быть, именно потому они и приехали?

Гаральду, очевидно, пришла в голову та же мысль, потому что он насмешливо проговорил:

— Надо полагать, этот визит относится к твоей невесте и пастору. Что-то смахивает на всемилостивейшее признание! Только немножко поздно!

— Тс-с… мы в церкви! — остановил его Бернгард так же тихо, но, бросив на него сердитый взгляд; когда же начался третий куплет гимна, то его сильный баритон присоединился к общему хору.

Гаральд замолчал, но его глаза со странным выражением остановились на товарище детства; тот не обратил на это внимания и, воспользовавшись короткой паузой после пения, быстро прошел через церковь и встал около своей невесты. В его поступке было что-то вызывающее, точно он хотел показать всем, где его место. Он простоял там до конца службы.

На кафедру вышел пастор. Он уже раньше увидел двух гостей; принца он знал и догадывался, кто сидящая рядом с ним дама, но для него это был приятный сюрприз, который он объяснил себе как знак примирения.

Рансдальский приход был довольно солидный, но церковь представляла простое деревянное здание без всякой отделки, с большими, светлыми окнами по обе стороны и с единственным украшением в виде алтарного иконостаса. Мужчины и женщины, наполнявшие этот скромный дом Божий, были грубые, по большей части сильные, закаленные непогодой и тяжелым трудом люди, многие, чтобы посетить церковную службу, должны были совершить длинное путешествие в лодке, но это никого не заставило остаться дома, пришли все. Они сидели молча и серьезно, внимательно глядя на пастора, и солнечный свет окружал мягким золотым сиянием эту трогательную в своей простоте картину. Так же проста и незатейлива была проповедь пастора: «Если я говорю языком человеческим и ангельским, а любви не имею…» Пастор Эриксен не был талантливым оратором, и почти тридцатилетняя жизнь в Рансдале не расширила его кругозора, но он хорошо знал, что нужно было его крестьянам, и давал им это советом, благословением и примером. Призыв к любви и кротости бывал иногда не лишним в среде этого сурового народа, огрубевшего в вечной борьбе с природой в горах и на море и считавшего слабостью всякий душевный порыв. Гаральд Торвик, стоявший у церковных дверей, воплощал в себе дух этого упрямого и своевольного народа, и его губы не раз дрогнули горькой насмешкой при словах пастора.

А между тем эти слова сегодня звучали особенно тепло. Появление чужестранцев казалось пастору вестником мира, и когда он закончил проповедь словами: «… но любовь превыше всего», взоры его кротких глаз со счастливым выражением остановились на дочери и молодом человеке рядом с ней, который скоро должен был стать его сыном.

По окончании службы принц Альфред и Сильвия пошли из церкви на кладбище. Гаральд Торвик, уже стоявший на погосте с несколькими мужчинами, поклонился; принц был хозяином судна, на котором он служил, а баронесса Гоэнфельс пользовалась его уважением с тех пор, как проявила свою смелость во время бури. Но сегодня он окинул ее каким-то мрачным, пытливым взглядом, а затем перевел его с тем же выражением на Бернгарда, только что пришедшего со своей невестой.