Маннергейм - Леонид Власов

Утром, после часовой артиллерийской «обработки» позиций врага, полки 12-й кавалерийской дивизии бросились в штыковую атаку. Она была столь стремительной, что противник обратился в бегство. Было захвачено много пленных и 10 пулеметов.

Во время боя, который вели полки Маннергейма, «всадники» полковника Половцева самовольно покинули свои позиции и ушли в тыл, а бригада Краснова «наблюдала» схватку, сидя в окопах.

Когда бой окончился, разъяренный генерал потребовал от командиров туземных бригад подробных объяснений, почему они не выполнили приказ. Опустив головы, два полковника, как мальчишки, наказанные розгами, начали оправдываться. Суть их оправданий была в том, что «всадники» категорически отказались идти в атаку в пешем строю и офицеры сделать с ними ничего не могли. «Это же дикие люди», — с горечью заявил полковник Краснов.

Завершения блестяще проведенному бою не последовало, так как пришел приказ командира корпуса отойти на исходные позиции, а затем в резерв у деревни Карлювка.

Однако передышка оказалась недолгой, всего три дня. Штаб армии приказал 12-й кавалерийской дивизии занять и хорошо оборудовать позиции у деревни Касперовцы, которая славилась своими большими воскресными базарами.

Началась хмурая, долгая (больше месяца) окопная жизнь. После жарких дней пошли дожди, которые никак нельзя было предвидеть. Дождь превращал рыхлую землю окопов в какое-то липкое, тягучее месиво. Солдаты подстилали под себя полотнища палаток, ветки, солому, но ничего не помогало: вода проникала всюду. Это был какой-то кошмар. Люди были утомлены до крайности и нигде нельзя было прилечь ни на минуту. Всюду жидкая холодная грязь.

Генерал с офицерами штаба разместились в просторной землянке, надежно построенной саперами. Жить в деревне с ее глинобитными и мазаными хатами было нельзя, так как она постоянно обстреливалась противником.

На фронте полков 12-й кавалерийской дивизии было «тихо», так у солдат было принято говорить, когда за одну минуту звучало не более 30 выстрелов.

Пользуясь относительной тишиной, генерал-майор Маннергейм знакомился с многочисленными приказами штаба армии и фронта. Несколько приказов говорили о грабежах. Отступая, одна из казачьих дивизий разграбила город Замостье, насилуя женщин и девушек. Приказы требовали принятия строгих мер, вплоть до расстрелов мародеров и насильников.

«Дисциплина крайне необходима, — писал командующий армией, — последствия ее ослабления уже сказываются».

К сожалению, у барона были неприятности и со своими оренбургскими казаками, из-за которых приходилось краснеть полковнику Жукову.

В начале мая в одном из селений на берегу Днестра, где стояли казаки, о них прокатилась дурная слава, которая выразилась в коллективной жалобе жителей на имя Маннергейма. В ней было сказано: «…от ваших, генерал, казаков житья нет — требуют денег, воруют вещи, ни одной женщине прохода нет, даже старухе…»

Пригласив к себе командира полка и командиров казачьих сотен, генерал заявил им:

«— Господа, приказываю немедленно принять меры для охраны населения от нас самих, как ни неприятно мне все это вам говорить. Если подобные безобразия еще повторятся, виновные узнают меру моего наказания. Не забывайте, что вы на фронте».

В один из дней у Маннергейма начались сильные боли в спине. Адъютант срочно вызвал врачей. Мнение их было едино: острая ревматическая атака, необходимо специальное курортное лечение.

Запись в послужном списке генерала говорит, что он был «эвакуирован в Россию в Саки для лечения болезни сроком на пять недель». Однако генерал-майор Маннергейм в крымский город Саки, находящийся в 20 километрах от Евпатории, отправлен не был. Вместо Саки, по неизвестной причине, его направили в Одессу. Командование 12-й кавалерийской дивизией принял 44-летний генерал-майор барон Николай Дистерло.

Командующий армией с огорчением узнал о болезни своего лучшего генерала и приказал выплатить ему двухмесячное жалованье (700 руб.) и пособие на лечение (175 руб.).

В Одессу генерала сопровождал его верный адъютант ротмистр Владимир Скачков, взявший на себя все заботы. Маннергейм поселился в гостинице «Лондонская», интерьер и комфорт которой воспроизводил старую Англию. Он был приятно удивлен 30-процентной скидкой от стоимости номера, которую ему, как фронтовику, предложила администрация гостиницы.

«Лондонская» находилась на Николаевском бульваре (ныне Приморском) — архитектурном и историческом памятнике Одессы. С одной из его сторон, у грандиозной Потемкинской лестницы, имеющей 192 ступени, возвышался памятник основателю города герцогу Ришелье, с ядром у пьедестала, оставшимся после бомбардировки Одессы в 1854 году. На другой стороне, возле здания Думы, — памятник поэту Пушкину, сооруженный в 1889 году на пожертвования горожан.

Из уютного номера Маннергейма открывалась чудесная панорама необъятного моря, сливающегося с горизонтом. Ночью очень таинственно выглядел порт, ярко освещенный электричеством.

Ежедневно генералу приходилось ездить за семь километров на Хаджибейский лиман в лечебное заведение доктора Сергея Сахарова, основанное в 1892 году. Лечебница была расположена в верхней части знаменитого парка, который не имел себе равных в городе по красоте и обилию растительности. Обычно Маннергейм обедал в ресторане парка, около курзала, а ужинал в гостинице или ресторанах города.

Несмотря на строгие требования врачей и постоянные лечебные процедуры, генерал находил время для знакомства с городом, который, по его мнению, отличался «трудноопределимой пикантностью, опрятностью и благородным лоском, без грубых, крикливых красок».

Одесса — один из немногих российских городов, построенных по заранее разработанному проекту. Этим объясняется четкая планировка улиц ее центральной части, правильная форма кварталов и рациональное использование рельефа местности. Этот яркий южный город, раскинувшийся амфитеатром вдоль морского залива на площади более 140 квадратных километров, имел великолепные улицы со сплошными аллеями каштанов, виноградом, вьющимся по стенам домов.

Генерал вечерами любил гулять по главной улице города, названной в память основателя ее порта де Рибаса. Начало ее украшали два грандиозных здания. С одной стороны — дом Либмана с лучшей в городе кондитерской, чьими пирожными часто лакомился Маннергейм. С другой стороны — стройный и изящный в своей простоте «Пассаж» Менделевича, где всегда был любимый бароном английский одеколон. Ни шума, ни движения, ни той кипучей сутолоки, которую так не любил Маннергейм в Москве.