Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг. - Роберт Бартлетт

«Мы постановляем, что никто из наших поверенных не имеет полномочий вершить суд, осуществлять надзор или управление в этих поселениях, но в нашу казну будут поступать две трети судебных сборов от всех самых важных и сложных дел, а именно — от дел, предусматривающих смертную казнь, касающихся серьезных телесных повреждений, находящихся в ведении верховного суда, а одна треть будет идти каноникам»{424}.

Таким образом, правовой режим этих поселений характеризовался «доступом к верхушке». Гофмейстер и адвокаты герцога, чье посредничество было нежелательно, исключались из судебных разбирательств, и поселенцы были подвластны лишь прямому суду герцога. Такие правила были типичной составной частью немецкого права (ius Teutonuicum) в Силезии. Когда Генрих III пожаловал деревню Пси-Поле (Гундсфельд) вроцлавскому монастырю св. Винсента, то «в соответствии с германским законом», он

«освободил деревню от всех повинностей и податей, а также от других обязанностей, предусмотренных польским законом, и от судопроизводства нашего кастеляна и других польских судей и официальных лиц. Мы оставляем за собой право вершить суд лишь в самых тяжких случаях, и две трети от судебных доходов мы будем брать себе, а одну треть будет брать аббат. Они не подчиняются ничьей юрисдикции, пока мы не вызовем их к себе письменной повесткой, дабы они отвечали в соответствии с немецким законом».

Производство низшего суда часто оставалось в местном ведении, как было в случае Казимира Опольского, под чьей юрисдикцией находились новые поселенцы в аббатстве Любяж: «наш поверенный или судья не будет иметь власти вершить вопросы вражды, заключения браков или причинения телесных повреждений, если они не имеют смертельного исхода; эти случаи они будут сами разбирать между собой (iudicium inter se habeant). Мы отменяем полномочия наших судей вершить суд в этой деревне, за исключением особо тяжких случаев, которые остаются в нашей юрисдикции». Порой даже особо тяжкие дела могли передаваться на рассмотрение местным судьям, как, например, в случае с Доманевом (Томаскирх) в 1234 году, когда было определено, что «тот, кто достоин смерти, подлежит суду в той деревне вместе со старостой соседней Олавы [Ohlau] и под председательством старосты самой деревни». Из дальнейшего текста становятся видны некоторые трудности, с которыми могли на практике столкнуться местные представители:

«Если человек какого-то кастеляна замка или другой человек благородного происхождения вступит в тяжбу с кем-либо из немцев из деревни и не хочет подчиняться суду старосты, то в интересах справедливости для обеих сторон мы постановляем, чтобы такой случай рассматривался перед герцогом, если он находится поблизости, или же в присутствии того из кастелян, кто будет приемлем для обеих сторон»{425}.

Здесь видно, что доступ к верхушке власти был выходом из положения в условиях, когда запутанная система аристократического патронажа делала неэффективной местную власть.

Этот набор судебно-правовых привилегий, возможно, уходил корнями в те права, которыми обладали голландские и фламандские поселенцы на нижнем Везере и на средней Эльбе в XII веке, когда для разбирательств по мелким делам им были предоставлены местные законы, наложены ограничения на размер штрафов и отменены неблагоприятные для них процессуальные нормы. Ко второй половине XIII века эти правила действовали в отношении поселенцев в Великой Польше, таких, как жители деревень Йержин (Jerzen), которые, «даже в случае правонарушения, совершенного в (соседнем) городе Победжиска (Pudewitz), подлежат суду и наказанию здесь». В 1294 году жители Калиша получили привилегию «свободно пользоваться немецким законом и в своем судопроизводстве быть свободными от обязанности вершить дела в присутствии любого, за исключением нашего должностного лица, будучи вызваны надлежащим образом к суду в соответствии с германским обычаем». Некоторые суды в Силезии являлись главными судебными органами для всех, кто подчинялся закону колонистов. В 1286 году подобным образом для всех, «кто живет в новых поселениях на наших землях по фламандскому закону», герцогами Ополе-Ратиборскими был введен закон Ратибора, а в 1290 году епископ Вроцлавский сделал суд Нисы высшей инстанцией для рассмотрения всех запутанных мирских тяжб «в наших германских городах и деревнях»{426}. Таким образом, поселенцы, согласно германскому закону, не только имели особые права, но и могли обходить действующую систему судопроизводства.

Хартии особых прав — фуэрос (fueros), которыми наделялись испанские поселения в период Реконкисты, тоже предусматривали исключение каких-либо промежуточных судебных инстанций. Право судиться местным судом ценилось очень высоко, как явствует из хартий Альфонса I в отношении мосарабов, которые получили заверения: «вы сможете судиться своим судом за своими воротами, как и все, кто живет в этих землях»{427}, либо поселенцев Артазоны, которым давалось право «не держать ответа ни перед каким человеком или судом за исключением вашего собственного суда Артазоны и в соответствии с вашими законами». Поселенцы в Туделе в 20-е годы XII века тоже были наделены правом «судиться своим судом, прямым и соседским (vicinalimente et diractamente), прежде чем предстать перед моим судом, который будет представлять меня самого»{428}.

Слово, которым можно обобщенно назвать все эти права и привилегии, было очень простым, но значимым — «свобода». Поселенцы, коих госпитальерам было позволено селить на своих моравских землях в начале XIII века, должны были «во всем иметь полную свободу, твердый и неизменный закон» (securam libertatem, ius stabile et firmum){429}. Иммигранты-христиане, переселившиеся в отвоеванную у арабов долину Эбро, должны были быть «свободными и свободнорожденными» (francos et ingenuos){430} и владеть своей землей «свободно, вольно, от рождения и спокойно» (francum et liberum et ingenuum et securam). Это была свобода, выходившая за рамки расовых и местных различий. «Пусть люди, собравшиеся здесь, — объявлял своим указом Бела IV в отношении новых поселенцев в Берегово, — какого бы происхождения они ни были, на каком бы языке ни говорили, живут здесь в равной для всех свободе»{431}. Законы Сайта Мария де Кортеса в 1182 году однозначно утверждали, что «знатные люди, и рыцари, и иудеи, и мусульмане, которые пришли сюда, чтобы здесь осесть, должны подвергаться одинаковым штрафам и общему для всех судебно-правовому порядку (talem calumpniam et tale forum) наравне с другими поселенцами»{432}. Простые условия свободы были сконцентрированы в красноречивой фразе графа Роджера Сицилийского: «Деревню надлежит называть Франка (Franca), то есть свободная деревня». Вновь осваиваемые земли, как и все земли в средневековой Европе, принадлежали феодалам, но одновременно они были свободной землей, и в этом необязательно усматривать парадокс.

6. НОВЫЙ ЛАНДШАФТ

«Вам надлежит обосноваться там навсегда, построить новые дома и отремонтировать старые… Вам необходимо будет трудиться и возделывать все эти поля и виноградники, как уже обрабатываемые, так и новые, во имя своего и нашего благосостояния, вам надлежит тщательным образом расчистить дубовые леса на плодородных участках, пригодных для земледелия, и ввести их в постоянный оборот… И вам надлежит усовершенствовать все»{433}.

В 1237 году епископ Фома Вроцлавский пожаловал Петру, бургомистру (Schulze) второго города в его епархии Нисы, 200 мансов фламандского типа «в дубовом бору» для расчистки и освоения. Жалованные земли образовывали единый участок, тянувшийся на запад от левого берега реки Нисы, крупного притока Одера. Двести фламандских мансов составляют 8 тысяч акров, из чего можно заключить, что весь проект был довольно амбициозен. Спустя столетие после передачи этой земли был проведен обмер всех земель епархии, на основании которого можно судить об успехе предприятия. На месте «дубового бора» стояло четыре деревни разного размера (61, 20, 80 и 43 фламандских манса) с общей площадью почти 200 мансов. Названия у этих деревень были германские. Одна называлась Петерсхайде («вересковая пустошь Петра»), по-видимому в честь первоначального локатора Петра Нисского; две других — Шёнхайде («красивая вересковая пустошь») и Фридевальде («мирный лес») напоминают интонацию агитационного текста. Петерсхайде, Фридевальде и Гросс Бризен имели собственные церкви с земельным участком величиной в два манса, а жители небольшой деревушки Шёнхайде (занимавшей всего 20 мансов), по всей видимости, ходили на службу в одну из этих церквей. Во всех деревнях староста имел в собственности значительный надел (14, 4, 18 и 7 мансов). В деревне Гросс Бризен была таверна, в Петерсхайде и Шёнхайде — таверна и водяная мельница, а деревня Фридевальде, к которой относились 80 мансов, то есть 3 200 акров пашни, вероятнее всего, была центром районного масштаба{434}.[13] За сто лет полоса первозданного леса превратилась в обжитой ландшафт со всей комплексной системой производства пищевой продукции, средств общения и отправления культа, которой располагало средневековое общество. Каков же был механизм этих революционных преобразований?