Еврейская нота - Михаил Иосифович Веллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Страдание – божественно! Увечный – отмечен Всевышним и приближен к нему. Через страдание открывается человеку суть Мира. Страдание возвышает над суетой и заставляет думать о главном – о Добре и Зле, о смысле жизни и смерти, о цели нашего бренного существования.
И вот мы видим, что жертва за ближних – идеологически и психологически, я бы осмелился выразиться, видоизменяется в нечто иное – в страдание без конкретной цели. Но, уважаемые персоны! Это процесс постепенный.
Сначала, когда род и племя живут скудно и жизнь людей проходит на грани выживания – увечных бросают при любых трудностях. Больных, стариков, калек – могут кормить и давать место у огня, когда вдоволь пищи и не угрожают враги. Но если предстоит тяжелый переход, опасная битва, если голодная зима – их бросают без сожаления. Ибо таков закон жизни. Выжить должны здоровые и сильные, выжить должны воины, женины и дети – ибо только в них залог существования всей группы.
Но! Цивилизация идет вперед семимильными шагами, поднимается вверх все выше и выше! Она принимает христианство и проникается его мировоззрением. Она производит все больше – и уж не затрудняется кормить всех: больных и старых, немощных и даже ленивых. Наступает царство изобилия.
И одновременно – наступает насыщение системы. То есть: сколько в нее чего ни добавляй – принципиально в ней уже ничего не изменится. Путь ее пройден.
И милосердие – вдруг становится буквально профессией. Более того – помощь убогим ставится во главу угла, ложится краеугольным камнем в систему ценностей зажиревшей цивилизации. Ей низачем не нужны калеки – но так только кажется.
Во-первых, людям необходимо чувствовать себя значительнее и выше кого-то. Таков социальный инстинкт. Находя тех, кто явно ниже их на социальной лестнице, они самоутверждаются в собственных глазах.
Во-вторых, людям потребно быть в собственных глазах достойными, хорошими, нравственными – соответствовать требованиям усвоенной морали. И более того: соответствовать личной, внутренней морали – совести. Помощь бедным, сочувствие несчастным – дает людям такое удовлетворение собой.
Милосердие повышает самооценку благотворителя.
Повышается не только моральная самооценка – но и осознание своего статуса: благотворитель выше принимающего помощь.
В милосердии кроется немалая доля нравственного эгоизма.
В-третьих. В силу того, что человеку (по сути своей, по устройству) всегда необходимо усовершенствовать этот мир – то есть его переделывать – человек в массе своей всегда неудовлетворен этим миром. Этот мир в его глазах несовершенен, плох, но главное – несправедлив.
Несправедливость мира прежде всего сказывается в том, что люди умные, достойные, хорошие, переносящие трудности, честные и работящие (а в принципе каждый считает себя достойным – даже преступник и паразит всегда находит себе оправдания) – люди несчастны, так устроено; и это несправедливо! Приличный человек просто не может быть счастлив и достойно вознагражден в этом мире!
Ты не имеешь нравственного права благоденствовать в царстве горя и несправедливости! Эта максима очень важна, принципиально важна для многих культур, для многих эпох. Раз мир несправедлив – удачник и счастливец в нем человек порочный, скверный. А бедный и гонимый – очевидно хорош и достоин, раз его отторгает подлая реальность. Это положение – стержень почти всех видов гуманизма, христианства, искусств, литературы в первую очередь.
Удачник пользуется незаслуженными привилегиями. А неудачник, страдалец, жертва – честный хороший человек, с которым общество обошлось по-скотски.
(А вот сейчас запылают пожары и прольется кровь! Борцы за справедливость выходят в крестовый поход.)
Любовь к жертве – это выражение ненависти к несправедливому обществу. Государству, цивилизации, народу.
Усилия уравнять обделенных и преуспевших – материально, социально, в престиже – это форма переделки мира, когда цивилизационная система завершена и переделать ее без ущерба и развала уже невозможно.
Любовь к жертве – это протест. Это несогласие с порядком вещей, который установлен. Любовь к жертве и предпочтение ее благополучному работнику – это бунт на коленях!
Спасибо, сэр, я вижу, я слежу за временем, я уже заканчиваю. Собственно, даже закончил. У меня есть еще полторы минуты? Тогда позволю себе напомнить старинный анекдот:
Пьяный ганфайтер в баре замечает мальчика и с умильной улыбкой протягивает ему монету: «На, сиротка, возьми доллар!» – «Простите, сэр, – говорит мальчик, – я не сиротка, вон сидят мои мама и папа». Ганфайтер выхватывает кольт – бах! бах! двое падают – «Сиротка, возьми доллар!..»
Это иллюстрация в стиле кантри к нашей нынешней ситуации, уважаемые персоны. В государстве всеобщего благоденствия необходимо определить и назначить жертв, чтобы было кого жалеть. Жалость – тоже инстинкт. А вот в государстве нищем и тоталитарном жертв действительно жаль – но нельзя же презирать и порицать героев и работяг, которые есть и там: человек всегда имеет свой шанс, судьба каждого в его руках!
Так что любовь к жертвам и возведение их в ранг достойнейших членов общества, одновременно с принижением роли воинов, ученых и работяг, на плечах которых стоит наша страна – это психопатология и саморазрушение.
Почему? Потому что жертвы, войдя в статус столпов общества, как правило оказываются не только некомпетентны, но также авторитарны, нетерпимы и жестоки, склонные увековечить свой паразитический образ жизни в законодательном порядке и подкрепить силой.
Жертва, вознесенная во власть, стремится превратить подчиненных сограждан в рабов. Бойтесь этого!
…Рут постепенно стала выползать из своей берлоги, уходила на полдня гулять в Проспект Парк, берег зеленого озера настраивал ее на умиротворенный лад; в холщовой сумке через плечо лежала какая-нибудь книжка, «Джек Дэниэльс» в поллитровой бутылке из-под кока-колы, сэндвич и зонтик. Однажды мимо ее скамейки проехали полицейские на велосипедах, парень и девушка со светлой косичкой из-под шлема, Рут демонстративно хлебнула из бутылки и откусила сэндвич, девушка ей улыбнулась. Впервые в жизни Рут читала не политическую литературу, не исследования по гендерной психологии или наставления по тактике уличной борьбы – она читала беллетристику. Современные поделки вызывали пожатие плеч, Буковски и Чак Паланик оставляли чувство брезгливой жалости. Она читала теперь Торнтона Уайлдера и Пенн Уоррена. «За рекой в тени деревьев» Хемингуэя вызвала слезы, и хотя это были не совсем трезвые слезы, но этот большой мальчик сам всю жизнь пил от горя, сказала она себе. Снизошла в поисках хорошего настроения до О. Генри, и он определенно привел старуху в восторг. А затем открыла для себя Джека Лондона (токсичного маскулиного расиста), и впервые оказалась в возрасте четырнадцати лет: романтика суровых пространств увлекала ее, сильные молчаливые мужчины былых времен заставляли блестеть ее глаза, напряжением всех сил они вырывали свой кусок
