Обретешь в бою - Владимир Попов

Несчастный «Москвич» Рудаева прыгал на ухабах, врезался в лужи, раскидывал веера брызг, трясся по булыжнику, вихрем летел по асфальту. Всю свою злость Рудаев вложил в скорость. Он не думал о том, куда едет. Лишь бы ехать, не останавливаясь, лишь бы свистел ветер навстречу да мелькали столбы, машины, дома.

Нет, здесь он не останется. Любой завод, любая другая работа. На кой леший нужен этот пост, если над ним могут безнаказанно измываться! Не подходит в начальники— уберите. Он на это место не рвался. Пусть ставят Гребенщикова, пусть носится тот со своими авантюрными проектами, пусть калечит души, пусть придерживает печи! Пусть! Завтра же он уедет. Он найдет себе работу и обязательно попроще. Чем меньше должность — тем спокойнее жизнь. Здесь даже спать приходится, как на войне, — бессистемно, урывками. И лучше если уйдет по собственному желанию. Трудовой список, по крайней мере, не будет испорчен. Нашли козла отпущения! Изложниц не дают, а за задержки лупят. Обреченный. Как ни крути — вхлюпаешься.

Пришел в себя от толчка. «Москвич» подпрыгнул, взревел и выскочил на обочину. Рудаев вышел и долго стоял, бессмысленно глядя на простиравшееся перед ним студеное, по-зимнему пустынное море.

Никуда он не уехал. Остыл и остался. Однако Троилин учел, что Рудаева в лоб не возьмешь, и применил иную тактику. Набрался христианского терпения, мирно поговорил с ним, поплакался на свое трудное положение, посулил изложницы, привел несколько примеров благоразумного компромисса и… уговорил его не держать печи порожними — трудно их рассчитывать, трудно за них отчитываться.

Снова печи простаивали с готовыми плавками, снова увеличилась возможность аварий. Рудаев мысленно ставил на свое место Гребенщикова. Как поступил бы тот? Остановил бы печь? Нет. Снизил бы завалки? Возможно. Во всяком случае, не сдался бы Троилину и не перешел бы от безобидных простоев к опасным.

Сталевары приспособились в конце концов к новым условиям и стали затягивать операции. Постоят после выпуска на заправке дольше положенного, завалку делают не торопясь, пороги подсыпают слишком долго и тщательно, чугун заливают не ковш за, ковшом, а с перерывами, кислород придержат, а то и совсем не дадут. В общем, спешили медленно. Рудаев как-то рассказал сталеварам о своеобразном соревновании велосипедистов, которое однажды было проведено на Западе, — на самую медленную езду. Соревнование оказалось очень трудным — надо было проехать небольшую дистанцию за наиболее длительное время. Победителем считался тот, кто придет к финишу последним. Всякому понятно, что легче всего соблюдать равновесие при быстрой езде. При медленной машина норовит свалиться на сторону. Нечто подобное происходило сейчас в цехе. Каждый сталевар старался подгадать плавку к тому времени, когда будет готов состав.

Замедленный темп выматывал душу из людей, привыкших к скоростным операциям. В декабре можно было бы еще нарастить темп, еще увеличить выплавку стали — в копровом цехе пустили пакетир-пресс, который превращал громоздкую легковесную мелочь, «солому», в компактные тяжелые пакеты. Если для «соломы» требовалось, допустим, десять мульд, то, спрессованная, она помещалась в одной. Завалки теперь можно было делать молниеносно, и сталевары с вожделением думали о том дне, когда кончится кризис с изложницами и они смогут опять вести печи, не заглядывая в разливочный пролет.

Яростно вступилась за цеховиков Лагутина, напечатав статью «Так дальше нельзя». Все было в этой статье. И правдивый анализ положения в цехе, и напоминание о неизбежности аварий при такой ситуации, и упреки в адрес директора. Попало и совнархозам по первое число. И своему и Днепровскому тоже. Это была первая статья в городской газете, обличавшая отсутствие должных связей между совнархозами, громившая местничество.

Лагутину пригласил в партком Подобед. Он готовился к этому разговору, но, когда она пришла, начал совсем не с той ноты, которую наметил, сразу напустился:

— Сломите вы себе голову, голубушка! И Филипасу тоже. Подобралась ретивая пара!..

— Это что, за Троилина вы так?..

— И за Троилина, если хотите. Его поддерживать надо, а не трясти.

— Я не совсем улавливаю характер беседы. Газета — орган горкома, а не ваш. Таким образом, это что, дружеское предупреждение?

— По линии завода — не совсем дружеское. Что вы делаете? Даже церковь прощала прошлые грехи, а вы отпускаете и грехи будущие. При таком положении надо мобилизовывать коллектив на преодоление трудностей, а не разлагать его! Случится авария — и каждый скажет, что она была предопределена.

Лагутина долго молчала, катала по столу карандаш, который подвернулся под руку, и Подобеду показалось, что он заронил в ее душу червь сомнения. Но она сказала:

— В первую очередь на устранение трудностей надо мобилизировать тех, кто их создал по своему недосмотру или недомыслию.

«Молодец девка, — отдал должное Лагутиной Подобед. — Все время за что-то воюет, руководствуясь только соображениями справедливости. Ее мало беспокоит, угодит она начальству или прогневит. А что получает за это, кроме внутреннего удовлетворения? Одни нарекания».

— Можно мобилизовать и тех и других, — добавив голосу солидности, сказал он.

— И как бы вы это сделали на моем месте?

— Я бы организовал рабкоровский рейд. Подобрал бы группу рабочих позубастее и поехал с ними сначала в наш совнархоз, потом в Днепровский, потом на их завод, где строят цех изложниц. И надо не только применить моральный прессинг, но и разведать, когда будут изложницы, чтобы знать, на что рассчитывать.

— Но кто нам даст точные сведения? И в тресте и в управлении будут называть установленные сроки, которые они так талантливо срывают.

— Строители, рабочие, бригадиры. Им врать незачем. — Чтобы как-то смягчить впечатление от этой шероховатой беседы, Подобед сказал уважительно: — А вот предыдущие ваши статьи мне понравились.

Но Лагутина не приняла протянутой руки.

— Вероятно потому, что они не задевали вас, — она испытующе посмотрела на Подобеда. — : А эта — задела. Как ни важна идеологическая работа, а когда сталевару некуда пускать плавку, да его еще бьют за это, никакие лекции о правдивости и честности его не ублаготворят. Наоборот, только обозлить могут.

Глава 6

С утра шел снег. Но снежинки жили до тех пор, пока носились в воздухе. Коснувшись земли, они мигом исчезали в слякоти, разбавляли ее и расширяли лужи. Потом появилось солнце. Оно так ярко светило сквозь прочищенный снегом, обездымленный воздух, что, казалось, никакие астрономические расстояния его от земли вовсе не отделяют.

Лагутина шла в редакцию в хорошем настроении — только что закончила статью, и она наконец получилась. Сколько времени затрачено на нее, сколько сделано вариантов, и только последний ее устроил. К тому же и солнце выглянуло сегодня первый раз за целую неделю. Оно по-весеннему слепило глаза, и воздух обманчиво расточал весенние запахи. Перед тем как перейти улицу, остановилась, пропуская мчавшуюся голубую «Волгу». Как на грех, машина вильнула к тротуару, и сноп брызг обдал Лагутину с ног до головы. Она обомлела, взглянув на свою одежду. Что делать? Возвращаться домой — далеко, предстать в таком виде в редакции неудобно.

Тем временем «Волга» задним ходом подкатила обратно. Открылась дверца, на тротуар выскочила женщина и рассыпалась в извинениях.

Рассерженная Лагутина почти не слышала ее. Она думала только о том, удастся или не удастся ей удалить пятна от этого сложного раствора из уличной грязи, угольной копоти и рудной пыли.

— Я отвезу вас домой, — сказала женщина. — Садитесь в машину.

Такой вариант больше всего устраивал Лагутину, и она приняла предложение.

— Мне на Вишневую.

— Знаете что, поедем ко мне. — Не дождавшись согласия, хозяйка машины свернула на боковую улицу. — Лучше, чем я, уверяю вас, никакая химчистка не сделает.

Через несколько минут машина въехала во двор, затормозила у самого гаража.

В передней Лагутина остановилась у зеркала. Увидела свое отражение и расхохоталась.

— Может, оставим в неприкосновенности? Чем не ткань модернистского рисунка?

Виновницу происшествия даже смутила такая веселость.

— Мне было бы легче, если бы вы бранились, — с горечью протянула она. — Давайте познакомимся. Алла Дмитриевна.

— Дина Платоновна.

— Почему-то мне кажется, что вы не местная. Знаете, что меня подвело? Куртка у вас оригинальная, захотелось поближе рассмотреть ее — и проглядела лужу. Раздевайтесь, без церемонии, я займусь вашим нарядом.

— Мне придется помыть ноги.

— Да, да-, конечно. Вот сюда, — Алла Дмитриевна провела Лагутину в ванную. — Наденьте вот этот халат. Таз, губка, полотенце к вашим услугам.