Охотники за головами - Алекс Орлов

Покинув балкон, Кончитта вышла в холл и, увидев одну из горничных, крикнула:

— Полин!

— Да, мадам… — отозвалась та, досадуя, что попалась на глаза хозяйке.

— Подойди ко мне, Полин. Девушка подошла ближе.

— Пойди в люкс и разгони тараканов.

— Я их боюсь, мадам! — взмолилась горничная.

— Перестань привередничать, Полин! Мы в одной команде или нет? Когда ты забеременела от солдата, кто тебе помог?

— Извините, мадам… Я уже иду.

— То-то же. Да побыстрее, клиенты, должно быть, уже возле лифта.

73

Сумасшедший голод разрывал «первого» как яростный зверь. Острые клыки впивались в иссушенную плоть и вызывали жуткие судороги. И хотя в привычном понимании тела не было, его боль всегда присутствовала.

«Первый» ничего не видел, ничего не понимал и ничего не слышал. Он только страдал и жаждал пищи.

— Пошел вон, бродяга. Чего смотришь? Иди отсюда, пока я не вызвал полицию! — послышался чей-то голос.

Все существо «первого» возликовало. Вот он шанс испытать минутное удовольствие и еще на несколько часов отдалить новые голодные судороги.

— Чего смотришь, тварь?! У меня в доме ружье — так и знай!

Вот он мягкий, вот он податливый, такой нежный — сам просится быть съеденным. Старик, конечно, но в нем есть достаточно плазмы, чтобы забыться на несколько часов.

«Первый» сделал бросок и обволок чужое тело своей голодной оболочкой.

Словно ключ к незнакомому замку, он подобрал тонкое колебание, которое заставило раскрыться это теплое тело, растаять, как свеча, и одарить «первого» своей жизненной субстанцией.

Голодные спазмы отступили, и им на смену пришли покой и дрема.

«Первый» блаженствовал на волнах удовольствия Он убил еще одного и убьет тысячи и миллионы, лишь бы не испытывать этих страшных мучений.

«Я завоюю весь мир в обмен на одну-единственную тихую смерть… Я жажду смерти, как никогда не жаждал жизни… Кто из смертных не желал быть бессмертным и кто из бессмертных не желал перемен?»

Треск сгорающего трупа вернул «первого» к незнакомой реальности. Пищи больше не было. Лишь обугленная оболочка того, что минуту назад было живым существом.

Теперь это была только остаточная форма. «Первый» мог поглотить и ее, но форма трудно разлагалась. Сейчас в этом не было необходимости, поскольку вокруг хватало живых людей — их можно было пить, как из моря.

«Первому» стало настолько легко, что он вспомнил о чем-то бесконечно далеком…

Дыхание летнего вечера. Полумрак заплетенной плющом беседки и шепот. Горячий шепот, который обжигает лицо и заставляет сердце колотиться с неимоверной силой.

— Ты знаешь закон, Замилах… Если победишь ты, я стану твоей навеки, а если Алоиз, я буду вынашивать его детей.

— Нет, принцесса, ты останешься моей.

— Это только слова, Замилах. Ты же знаешь, что Алоизу нет равных. Он убьет тебя. Поговаривают, что он заключил договор с черным Магрибом. Он посвящает Магрибу свои жертвы, и Магриб помогает ему.

— Но я тоже могу заключить такой договор… — страсть сжигает Замилаха, и он готов на самый отчаянный поступок. — Я заключу договор и отдам ему свою смерть!

— Не говори так, Замилах! Я не стою такой страшной жертвы!

— Стоишь, моя принцесса. Ты стоишь тысячи таких смертей. Тебе я отдам жизнь, а смерть моя достанется Магрибу…

«Первый» равнодушно пролистал картину поединка. Крики толпы, блеск мечей и отрубленная голова Алоиза с оскаленными зубами и уставившимися в небо глазами. А затем предательский удар в спину — жрец Магриба обманул его и подослал убийцу.

«Не верь посулам Магриба…» — это была последняя мысль Замилаха, перед тем как стать вечным рабом.

Знакомая жесткая волна коснулась «первого», и он ощутил приближение собратьев.

Они стонали и плакали, терзаемые голодом. Почувствовав состояние «первого», они остановились. Постояли немного, завистливо вдыхая жалкие остатки, и двинулись к дому, где нашел свою пишу «первый».

Вот дверь, ведущая на кухню. Она затянута сеткой, чтобы надоедливые мухи не проникали внутрь. «Второй» и «третий» прошли сквозь нее — долгий мучительный голод превратил их в молочную дымку.

Легкий холод пробежал по полу и докатился до ног старой слепой женщины, сидевшей в кресле-каталке.

— Роберт, это ты? — с некоторой тревогой спросила она.

Слепые чувствительнее здоровых людей, и миссис Ферти не была исключением.

— Роберт, отзовись, ты меня пугаешь!

Но в ответ только тишина и могильный, студивший ноги холод. Миссис Ферти одернула плед, но и это не спасало от сквозняка.

— Кто здесь? Воры? — Миссис Ферти попыталась встать, но у нее ничего не получилось, — Роберт! Роберт! Вызывай полицию! У нас воры!

Силы оставили ее, и она упала обратно в кресло.

— Господа, не убивайте меня, умоляю вас. У нас нечего взять — мы бедные старики! Вон там, в верхнем ящике комода, вое наши сбережения, возьмите их! — Миссис Ферти потянулась руками, указывая на комод. — Еще на столе стоит бронзовая статуэтка — можете взять ее… Она старинная и стоит дорого. Сто кредитов, а может, все двести…

Никто не ответил миссис Ферти, и она замолчала, понимая бесполезность своих слов.

— Должно быть, вы убили моего Роберта…

Она начала тихо плакать, а беловатый туман стал подниматься по ее обездвиженным ногам, окутывая ее всю, точно саван. Послышался треск, и тело миссис Ферти стало чернеть и изгибаться, словно попавшее в печь городского крематория.

«Второй» и «третий» делили пищу на двоих, и их удвоенная жажда в мгновение ока превратила труп жертвы в тонкий прах.

74

Эдвард вышел из машины и огляделся. Старая часть города ему нравилась. Выход на центральную площадь, ряд кирпичных домов. Эдвард был ценителем старинной архитектуры, хотя это и не входило в его служебные обязанности.

«Эльдорадо», — прочитал он название гостиницы, с крыльца которой как раз спускался служитель.

— Это к нам, Илзе, выходи. Должно быть, гостеприимство — одна из черт местных жителей.

Илзе самостоятельно открыла дверцу и выбралась из машины, как раз в тот момент, когда старый Джордж подошел к гостям.

— Приветствую вас, господа. Милости просим в «Эльдорадо» — самую уютную гостиницу во всем городе, — Джордж поклонился так низко, что Эдвард подивился такой гибкости старого лакея. — Прикажете взять чемоданы?

— Прикажу, — согласился Эдвард и протянул слуге ключ от багажника.

— Ну что, Илзе, ты готова?

Эдвард подставил локоть, и его спутница церемонно на него оперлась.

Они проследовали до вестибюля, словно королевская чета, и остановились перед стойкой портье.

Увидев таких важных персон, он схватил авторучку и замер перед раскрытой регистрационной книгой.

— Мистер и миссис Бьюк, — произнес Эдвард, и портье стал быстро писать, выделывая на бумаге замысловатые росчерки и закорючки — в душе он был художник и каллиграф.

Захлопнув книгу, портье вынул из ячейки новенький ключ и, показав его гостям, положил на стойку.

Старый Джордж подоспел вовремя и, схватив ключ, спрятал его в карман форменной куртки.

— Эй, любезнейший, а где наши вещи? — спросил Эдвард.

— Все здесь, сэр, — улыбнулся Джордж, указывая на нагруженную чемоданами тележку.

— Однако он проворен, ты не находишь? — обратился Эдвард к своей спутнице.

— М-да… — нейтральным голосом ответила она, даже не удостоив слугу взглядом.

— А где у вас лифт? — спросил Эдвард.

— Вот он, сэр, — Джордж быстро доковылял до лифта и нажал кнопку с одновременным низким поклоном. От важных гостей пахло щедрыми чаевыми, и это способствовало усилению актерских возможностей Джорджа.

— Прошу вас, господа, — произнес он точь-в-точь, как произносили дворецкие в старинных фильмах.

Когда супруги Бьюк вошли в лифт, Джордж закатил туда тележку с багажом и нажал кнопку третьего этажа.

Едва створки лифта закрылись, портье достал из нагрудного кармана миниатюрный наушник и вставил его в ухо. Затем взял ручку, которой писал в регистрационной книге, и, щелкнув ею, тихо произнес:

— «Билл», ответьте «Гейтсу»… «Билл», ответьте «Гейтсу»…

— «Гейтс», я «Билл», слышу тебя хорошо. Что новенького?

— Прибыли двое, подходящие под описание. Мужчина пятидесяти лет, волосы темные с проседью. Рост метр восемьдесят пять. Женщина тридцати пяти лет, рост метр девяносто, правда, с небольшими каблуками. Глаза серые, ресницы длинные, фудь…

— Постой, «Гейтс», это уже не нужно. Как они представились?

— Зарегистрировались как супруги Бьюк…

— Все ясно, «Гейтс». До связи.

— До связи, «Билл»…

Портье вздохнул и неожиданно рядом со стойкой обнаружил низкорослую старуху из номера двести четырнадцать. От волнения он не нашелся что сказать.