Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

— Знаете, дорогой Василий Фёдорович, своим здесь пребыванием я обязан жене. После поездки в Америку для сбора пожертвований для партии мы вернулись в Петербург. Едва закончил начатый в Америке роман «Мать», как у меня случилось обострение болезни лёгких. Мария тут же собрала меня, и мы приехали сюда. Здесь прекрасный климат.

— Чехов поселился в Ялте, но, бедняга, не сумел поправиться, — сказал Андреев. — Одолел его туберкулёз.

Появилась Мария Фёдоровна и, поприветствовав всех, села рядом с мужем. Прислуга поставила на стол большое блюдо с салатом, тарелки с пиццей и лазаньей, и столовая наполнилась приятным запахом специй и овощей.

— Я думаю, у революционеров всегда есть в запасе экстраординарные истории, с которыми сталкивает их судьба, — красноречиво намекнул Леонид Николаевич и призывно взглянул на Рутенберга.

— Ну, ты змей-искуситель! — догадался Горький. — От тебя, Леонид, невозможно спастись.

— Алексей Максимович, наши беседы обогащают нас знанием жизни и новыми идеями. Разве это плохо? Мы же писатели.

— Расскажи что-нибудь, Василий, — поддержала Андреева смущённого Леонида Николаевича.

— Ладно, — произнёс Рутенберг. — Если женщина просит. Несколько лет назад поздним вечером я обнаружил за собой слежку. Филеры неотвязно следовали за мной уже около часа. Заметая следы, я оказался в районе, мало мне знакомом. В тёмном переулке, воспользовавшись случаем, когда преследователи на минуту упустили меня из виду, я открыл дверь и оказался в зале, вокруг которого в юбках и коротких платьях на стульях, креслах и диванах сидели женщины. Тапёр в углу что-то наигрывал на пианино. Я понял, что убежище своё я по воле судьбы нашёл в публичном доме.

— Это очень интригует, — заметил Андреев.

— Женщины оживились в предвкушении клиента, — продолжил Рутенберг. — А я оказался в затруднительном положении, так как нужно было сделать выбор и не разочаровать отверженных. Одна из них молодая девица смотрела на меня без вожделения, изучающе. Каким-то непостижимым образом она поняла, что сюда я зашёл не ради того, ради чего этот дом навещают мужчины. Она подошла и, взглянув мне в глаза, повела в свою комнату. Мне сразу же бросились в глаза большая кровать, простая мебель и выходящее в глухой двор окно. Я устало опустился на стул и посмотрел на неё. «Ладно уж, сиди и отдыхай. Революционер, небось? Загнали тебя, милый. Хочешь что-нибудь выпить?» «Спасибо, от чаю не откажусь». Она вышла в коридор и через несколько минут принесла стакан. «Знаешь, что, ты разденься и ложись под одеяло. Тебя ведь видели одетым, а голым тебя не узнают, — резонно произнесла она. — А девочки не выдадут, не беспокойся». «Ты не беспокойся, я заплачу, — решил успокоить её я. — Ты же не хочешь упустить свой заработок? Скажи только сколько. Я думаю, мне придётся просидеть здесь всю ночь». Она подошла ко мне и вдруг резким движением ударила меня по щеке.

— А девица молодец, — восхищённо произнёс Горький. — Правильно она тебя шлёпнула.

— Я сразу понял бестактность моего поведения, — не стал оправдываться рассказчик. — Я обидел в ней женщину, которая отнеслась ко мне по-матерински. А я беспардонно давал понять, что она проститутка. Мне стало настолько стыдно за то, что эта падшая женщина проявила душевную чуткость, которой не обладал я, человек с высшим образованием и борец за её свободу от рабства. Я взял руку, которой он влепила мне оплеуху, и поцеловал её. «Прости меня, дурака. Ты хороший человек. Я благодарен тебе за то, что ты, зная, что я скрываюсь от полиции, дала мне приют». Раздеваться я не стал, а просто она закрыла дверь на ключ, и я просидел у неё на стуле всю ночь. Она рассказывала о своей жизни, а потом легла и уснула. Родители умерли, оставив на неё сестёр и братьев. Она, как старшая сестра, должна была содержать семью. Потому и пошла в публичный дом. Я тоже провалился в сон. Когда утром проснулся, она ещё спала. Я оставил ей несколько банкнот на столе и тихо вышел из комнаты. Мне удалось пройти по коридору, потом через зал, никого не потревожив, и незамеченным выйти на улицу, — закончил он свой рассказ.

— Вот ты возвращаешься утром домой. Что сказала на это твоя жена? — поинтересовалась Мария Фёдоровна.

— Она понимает, чем мне приходится заниматься. И ничего не спрашивает, — ответил Рутенберг.

— Виктор Фёдорович, это же такая история! Я в полном восторге! — воскликнул Андреев.

— Леонид, не воспаряйте свою фантазию, пожалуйста. Я жду от Вас «Иегуду Искариота».

— Безусловно, Алексей Максимович.

— Сегодня Господь одарил нас хорошей погодой. Давайте спустимся к морю и погуляем по берегу, — предложила Мария Фёдоровна.

Всем это понравилось. Собрались быстро и вскоре уже шли по сбегающей вниз дороге. Горький и Рутенберг шли рядом, обмениваясь впечатлениями о красоте острова.

— Я, дорогой мой, когда впервые оказался на Капри в октябре, написал Андрееву, что здесь сразу, в один день, столько видишь красивого, что пьянеешь, балдеешь и ничего не можешь делать…, — вспомнил он слова из письма Леониду Николаевичу. — Но потом привык и приступил к работе. Тебе бы тоже стоило написать что-нибудь.

— Я, Алексей Максимович, чувствую себя девицей на сносях. Болит, рожать страх берёт, но деваться некуда.

— Я тебя понимаю. Тебе обидно, что ты сделал грязную работу за партию, а она тебя отвергла и обвинила в несанкционированных действиях.

— Ты верно всё сформулировал. Это так влияет на моё душевное состояние, вгоняет в такие переживания, что я с тех пор не могу от этого освободиться. Мои честь и достоинство просто втоптаны в грязь.

— Хватит плакаться, Василий Фёдорович. Поразмысли обо всём и начни писать тоже. Работа лечит. А мы твои воспоминания ещё и опубликуем.