Русская Индия - Николай Непомнящий

Гурдвар, 10 апреля 1842 года.

Я уже с неделю живу на гурдварской ярмарке, в сборном месте индийских племен, на берегах Ганга, у подошвы Гималаев. Здесь есть несколько пагод, вокруг которых беспрестанно купаются в Ганге тысячи индийцев и индианок. Священная река не очень глубока под Гурдваром, я въезжаю на моем слоне до половины реки и любуюсь оттуда, как толпы народа сходят в воду по каменным спускам. К берегам пристроено множество деревянных плотиков, на которых стоят маленькие дети, представляющие различные индийские божества и принимающие приношения от богомольцев. Мужчины, женщины и дети входят в воду, не снимая одежд и с громкими песнями; несмотря на страшную жару, они дрожат от холода, потому что вода в Ганге от близости нагорных снегов очень свежа. Вечером повторяется то же самое, и река освещается плавучими кострами. Здешний базар завален индийским оружием и мелочным металлическим товаром. На пригородной равнине расставлены тысячи лошадей на продажу, а в ближайшем лесу — сотни слонов. Дикие обезьяны уродливо кувыркаются на ветвях и дразнят слонов. Я хотел было купить слоненка ростом с небольшую собаку, да передумал, потому что его трудно было бы выкормить и притом он, вероятно, не перенес бы переходов в горах. За слоненка просили шестьсот франков: взяли бы и меньше. После обеда я взбираюсь на слона и дышу свежим вечерним воздухом, пробираясь по темным и тихим улицам. По временам до моего слуха долетают дикие песни, и где-нибудь в стороне попадается толпа, освещенная факелами: это нотчи, на которых плясуны, одетые женщинами, превосходно заменяют баядерок.

Богомольцы стоят лагерем: проезжая мимо него, я был привлечен женскими голосами к одной из низеньких палаток и сошел со слона. В темноте я наткнулся на какую-то индианку и стал ее расспрашивать; она меня не поняла, но взяла за руку и повела в палатку, где при свете трехрогой лампы я увидал мертвого брамина и несколько женщин, которые тихо и заунывно пели над трупом. Я поспешил выйти, вскарабкался на слона и отправился домой. Ганг нужно было переехать вброд.

Вчера меня звали на охоту с англичанами, но я отказался, запуганный жарой. Теперь я очень ослабел и жду не дождусь, как бы поскорее добраться до гималайских высот: холод укрепит меня. Охотники отправились на 8 слонах в самый полдень и жар, а воротились поздней ночью при свете факелов; на одного из слонов был положен огромный тигр, на другого — кабан, лань и множество павлинов. Зажарили одного павлина; мясо похоже на фазанье. Тигр был длиной в 9 английских футов: парии сняли с него шкуру, а мясо было роздано по разным рукам: в некоторых случаях оно считается лекарством.

Аллахабад, 17 октября 1845 года.

К одному из лучших зрелищ этих процессий я отношу праздник богини Кали, богини смерти и разрушения. Ее представляла женщина, выкрашенная в синюю, почти черную краску, с распущенными волосами и стоящая на носилках; она топтала ногами мужчину, выкрашенного в белое и розовое, которого голова была спрятана между тряпьем, замаранным красной краской, так что все это было похоже на человека, которому бы отрубили голову.

В одной руке она держала за волосы картонную голову; другой махала мечом и опускала его над умершим. Рот ее был в красных пятнах. Был еще маленький ребенок, желтый: он сидел на носилках, поджав ноги, и представлял старичка, что-то вроде брамина, плешивого и с бородой совершенно белой. Вечером при свете факелов показывались, между прочим, войны великанов, картонных уродов, вышиной с дом, из-под которых видна была беготня маленьких ножек. Эти ночные сцены происходили по соседству загородного дома раджи бенаресского, ибо есть еще и по сие время бенаресский раджа, толстый, черный юноша, улыбающийся, жующий бетель и разъезжающий на слоне. Я сам разъезжал на слоне среди толпы зрителей и действовавших лиц. Но уже в городе, увлеченный потоком одной из этих процессий, на которые бросают массы цветов со всех крыш, окон и балконов, ломящихся под бесчисленною толпою, — в городе я нечувствительно вмешался в процессию с моей белой шляпой и, только услышав смех зрителей, а наконец, целого Бенареса, заметил мое положение: можно было подумать, что мне хотелось играть роль в этой сцене.

Петр Пашино: Забытый странник

Однажды в середине 1950-х годов один старик в отрогах Тянь-Шаня, вспоминая прошлое, вдруг назвал фамилию Пашино. Произносил он ее несколько искаженно, но речь точно шла о Петре Ивановиче Пашино, русском путешественнике-востоковеде, ныне, к сожалению, незаслуженно забытом.

— Он мог говорить с любым человеком, знал язык каждого, был отважный и добрый, и люди любили его. Мой прадед был у него проводником. Много о нем говорил. Забыл я уже…

В феврале 1861 года Петр Иванович Пашино был отправлен в Персию вторым секретарем посольства. Для большинства это могло быть началом дипломатической карьеры. Но ни отличное владение восточными языками, ни основательное знание быта местных жителей, ни исключительная наблюдательность не продвинули его по служебной лестнице. Больше всего он любил встречи с различными людьми и поездки по стране. Так, однажды, путешествуя, Пашино повстречался с кавалькадой хорошо вооруженных всадников.

— Что это за народ? — спросил Пашино у спутника-иранца, наемного слуги.

— Разбойники, — спокойно ответил слуга.

— Чего же они хотят?

— Известно, ограбить хотят, — флегматично ответил тот.

Но, узнав, что Пашино иностранец, разбойники оставили его в покое: недавно за грабеж проезжавшего француза пострадали, по шахскому повелению, 60 деревень той местности, где было совершено ограбление.

Но не всегда так удачно заканчивались встречи в пути.

В другой раз, когда Пашино с проводником ехали по узкой горной дороге, их остановили трое. Они отобрали всю поклажу, забрали несколько монет, но, к счастью, не догадались прощупать пояс, куда Петр Иванович предусмотрительно зашил деньги. После грабежа бандиты стали обычными приветливыми людьми, предложили вместе поесть лепешек, только что отобранных у Пашино. Остро отточенным обрезком ножа один из них даже побрил Петра Ивановича. Мыла, конечно, не было, поэтому «парикмахер» поплевал на голову клиента, намочил ее водой и довольно чисто выбрил, сделав не так уж много порезов. Два предприимчивых бандита уехали, а третий предложил Пашино стать его проводником и в дальнейшем исправно выполнял свои новые обязанности.

Трагичное и смешное были рядом. Так, однажды в пути Петр Иванович натер ногу. Рана болела, но, лежа на кошме, с одной стороны жарко обогреваемый костром, с другой — обдуваемый ледяным ветром, слушая хохот и визг шакалов, он был счастлив. Ночью проснулся, почувствовав прикосновение чего-то теплого к больному месту: это гиена лизала его рану. Зверь мгновенно исчез, как только путешественник сделал движение…

О своих путешествиях Пашино писал немало, он был издателем, редактором и сотрудником уличного листка «Потеха», сотрудничал в «Современнике», готовил книгу о Персии на основании своих дневников. О точности изложения и прекрасном слоге Пашино можно судить хотя бы по одному отрывку: «Проехавши версты две все так же по берегу той же горной речки, названия которой мы никак не могли добиться… мы должны были перебираться через нее вброд при впадении ее в широкую и чрезвычайно величественную реку Талар. Река Талар берет начало на вершинах Эльбруса и, спускаясь несколькими каскадами, омывает подошвы хребта со стороны Мазендерана, а потом впадает в реку Бабр. Вода Талара с голубым отсветом, прозрачна, как чистейший хрусталь; на вкус жидка и отзывается железом. Бродом или, иначе сказать, самою рекою мы ехали около часа. Берега густо засажены то плакучими ивами, повисшими над водой и играющими по поверхности ее своими продолговатыми, как ногти персидской красавицы, листочками, то высокими тонкоствольными чинарами, которые при легчайшем порыве ветерка покачивают своими вершинами, сплетаются между собой, то лепечут, как влюбленные, то поднимут шум и свист, наводя этим на суеверного странника панический страх, в котором он сознает зловещую ноту горного духа. Мы вытянулись вдоль реки длинной вереницей на большом расстоянии друг от друга, чтобы брызги, летящие во все стороны из-под копыт мерно ступающих по мозаиковому дну Талара коней, не кропили нас… Дорога тесна, рядом ехать нет возможности, поэтому нет и разговоров. Топот копыт, отдаленное чириканье мелкой птички, шум Талара и изредка вспархивание золотистого фазана нарушают тишину…»

Во время пребывания в Персии, в июне 1862 года, Пашино встретился в Тегеране с известным ученым-тюркологом, этнографом и путешественником Вамбери.

Арминий (Герман) Вамбери был венгром. Он владел двумя десятками европейских и азиатских языков, в том числе в совершенстве говорил на персидском, старо-узбекском, турецком, арабском.