Генетическая одиссея человека - Спенсер Уэллс

Описанные Джонсом языки принадлежат к индоевропейской языковой семье, получившей свое название по географическому распространению. Она насчитывает 140 различных языков, начиная с принадлежащих к кельтской ветви, на которых говорят в самых северо-западных частях Европы (гэльский и бретонский), и кончая сингальским, на котором говорят на Шри-Ланке. Английский язык относится к германской ветви индоевропейской семьи, хотя из-за его сложной истории в нем осталось большое количество слов, заимствованных из французского языка. Очевидно, что это широко распространенная и обширная совокупность языков.

На сегодняшний день выдвинутая Джонсом гипотеза о том, что все индоевропейские языки ведут свое происхождение от общего предка, широко признана среди лингвистов. На самом деле это одна из немногих языковых семей, получивших всеобщее признание. Смысл его гипотезы, известной как генетическая модель языковой классификации, заключается в том, что в какой-то момент прошлого существовала группа людей, говоривших на предковой форме индоевропейского языка, которая впоследствии превратилась в языки, которые мы видим сегодня. Как и наши рецепты супа, дополнения и модификации ингредиентов дали местные языковые разновидности, которые в итоге стали различными языками. Параллели с эволюцией ДНК кажутся очевидными. Но можно ли узнать что-нибудь о языковом разнообразии и понять современное распространение мировых языков с помощью генетики?

Изменение языка всегда представляло большой интерес для Луки Кавалли-Сфорцы, и в частности то, как оно соотносится с генетическими данными. Вместо того чтобы проводить туманное сравнение между генетическим и языковым разнообразием, он в 1988 году решил проверить гипотезу непосредственно — так же, как Дик Левонтин сделал это с генетическими данными, полученными для разных этнических групп. Он и его коллеги исследовали генетические данные сорока двух популяций, живущих в разных частях Земли, и изобразили их взаимоотношения в виде дерева на основе минимизации различий между ними в частоте маркеров. Получившееся дерево — по сути, генеалогическое древо этих популяций — очень хорошо соответствовало известным языковым взаимоотношениям. Так, например, говорящие на индоевропейских языках на генетическом дереве образовывали, как правило, свою группу, так же, как это делали говорящие на языках банту в Африке. Но были и очевидные несоответствия, например глубокое расхождение между северными и южными популяциями китайцев (причина которого почти наверняка заключается в характере древних миграций, описанных в главе 6), но в целом генетические и языковые группы были очень похожи. Это позволило предположить, что генетические данные могут быть использованы для изучения происхождения и распространения языков.

В своем исследовании Кавалли-Сфорца и его коллеги делали два уточнения. Во-первых, изучаемые ими генетические маркеры не были причиной языкового разнообразия — не существовало некоего гена банту, который заставил его несчастных носителей говорить на этом языке. Скорее всего, схожие генетические маркеры отражают общую историю говорящих на этом языке, будучи маркерами общего происхождения. Во-вторых, во многих случаях взаимоотношения между генами и языками не согласовывались друг с другом, что говорит о том, что соответствие между ними не было абсолютным. Причиной тому могло быть замещение языка, когда люди учились говорить на новом языке без соответствующего притока генов извне, или замещение генов, когда происходил значительный приток генов, но язык оставался тем же. Первый случай объясняет разницу между северными и южными китайцами, в то время как второй может объяснить близкое генетическое сходство между лингвистически неродственными группами, например коренными американцами, говорящими на языках на-дене, и их соседями, говорящими на америндских языках. Таким образом, гены часто являются маркерами языковых взаимоотношений, но не всегда. В любом случае, генетические данные могут помочь пролить свет на взаимосвязь между языками, объясняя то, каким путем они распространялись.

В поисках родины

Если мы согласны с тем, что Уильям Джонс был прав, и что все индоевропейские языки произошли из одного источника, значит, мы подразумеваем, что в определенный момент прошлого должна была существовать группа людей, говоривших на предковой форме индоевропейского языка. Поиск первых индоевропейцев и их географической локализации был одним из основных направлений археологических и лингвистических исследований последних 200 лет. Он стал своего рода квестом[31], хотя, как и все настоящие приключения, был в каком-то смысле донкихотским. Попытка распутать паутину противоречивых данных относительно местоположения «родины» индоевропейского языка иллюстрирует новое и очень интересное использование генетики для нашего понимания человеческой истории.

Гордон Чайлд, автор термина «неолитическая революция», в 1920-х годах предположил, что родиной индоевропейского языка можно считать культуру, возникшую к северу от Черного моря и отличавшуюся «шнуровой» керамикой, названной так из-за рисунка, напоминающего шнур или бечевку. Эта теория была возрождена археологом Марией Гимбутас в серии статей, опубликованных в 1970-х годах. Гимбутас утверждала, что предметы, оставленные кочевыми всадниками южнорусских степей и датируемые примерно 6000 лет назад, отмечены первыми признаками культуры, которая может быть идентифицирована как праиндоевропейская (ПИЕ) и включает в себя народ культуры шнуровой керамики, описанный Чайлдом. Курганная культура, как она ее называла, оставила после себя огромные погребальные насыпи (называемые курганами), которыми усеяна вся территория евразийских степей, от Украины до Монголии и на юге до Афганистана. Золотые сокровища, найденные в XX веке во время раскопок курганов, подтвердили существование народа, который был известен Геродоту как скифы — грозные всадники азиатских степей и который ранее многие ученые считали мифическим.

Доказательства того, что курганные люди говорили на протоиндоевропейском языке, основаны на анализе слов, общих для всех индоевропейских языков. Если можно доказать, что слова происходят от общего корня, то скорее всего (хотя и не обязательно) они возникли от общего предшественника. Например, английское слово ox [бык] родственно санскритскому слову uksan и тохарскому (ранний индоевропейский язык, на котором говорят в западном Китае) okso. Подобным образом многие слова, обозначающие животных и растения, являются общими для всех индоевропейских языков, так же как и те, что обозначают инструменты и оружие. Пожалуй, самое интересное то, что есть огромное количество общих для всех языков слов, относящихся к лошадям и колесным транспортным средствам, что позволяет предположить, что именно этот народ, говоривший на ПИЕ, одомашнил лошадь в качестве тяглового животного. В сочетании с археологическими находками, свидетельствующими о том, что лошадь была одомашнена в южнорусских степях, это указывает на строителей курганов как на народ, говоривший на ПИЕ.

Однако хотя данные, говорящие в пользу курганных людей как ранних индоевропейцев, были достаточно убедительными, археологических свидетельств распространения их культуры в Западной Европе не было. Их культура, в которой доминировали лошади, была идеальной для степей, но не очень-то подходила для европейских лесов и гор. Было трудно понять, почему степные всадники смогли завоевать Европу и навязать его жителям свой язык. По этой причине Колин Ренфрю в своей книге 1987 года «Археология и язык» предположил, что не курганная культура дала начало индоевропейскому языку, а скорее ее более позднее восточное продолжение. Ренфрю предположил, что ПИЕ был ближневосточным языком, на котором начали говорить 9000 лет назад и который распространился по Европе вместе с сельскохозяйственной «волной продвижения». Прародиной индоевропейского языка он считал Анатолию, поскольку она географически находилась примерно в центре зоны современного распространения индоевропейских языков, а также была родиной нескольких исчезнувших языков. Он выдвинул гипотезу о том, что первые земледельцы при заселении новых территорий приносили с собой и свой язык, ПИЕ, и, следовательно, языковое наводнение Европы, должно быть, подразумевало и генетическую волну. Это было смелое предположение, которое первоначально не имело достаточной поддержки со стороны лингвистов. Как мы уже видели, «волна продвижения» в действительности мало повлияла на генофонд современных европейцев, и ее влияние, похоже, было в значительной степени ограничено средиземноморским регионом. Например, живущие в Ирландии носители индоевропейского языка практически не имеют Y-хромосомных маркеров эпохи неолита, в то время как греки имеют существенную неолитическую компоненту. Это говорит о том, что если распространению индоевропейских языков по всей Европе способствовало сельскохозяйственное производство, то это должно было происходить в основном без физического распространения земледельцев, что уменьшает убедительность доказательства Ренфрю.