Мертвым не понять - Юлия Андреева

– Посторонний – Шоршона? – Я потерла глаза, отгоняя сонливость. – Нет. У него были ключи, но еще до нашей свадьбы. Так что не сходится. Может только, ты попросил его достать нужные тебе колеса, а он дал…

– Это неправда! Ты нарочно путаешь меня?! – Его голос доносился, как из глухой бочки.

– Правда. Я видела упаковку у Славки в доме, потом у этой актрисульки, которая с их помощью пыталась… Позвони Владимиру Глебовичу. Я сказала ему, что принимала их для работы… чтобы лучше… я сама… он знает…

24

ЭКИВОКИ

Я проснулась на другое утро в лебяжьей постели, хотя можно ли было с уверенностью сказать, сколько на самом деле я провела в черном, тупом безмолвии, которое теперь, должно быть, следует именовать сном? Слабость отступила, и голова казалась вполне ясной. Наверное, это теперь будет наваливаться припадками, настигая в самых неподходящих для того местах.

Тут я вспомнила про Пашу, про все, что у нас с ним произошло и что разговор так и не окончен.

«О боже! Я же умираю!» – плеснулось в голове. Я резко села и огляделась по сторонам – вчера, когда Зерцалов только притащил меня сюда, я, кажется, успела разглядеть лишь кровать и туалетный столик, но теперь, к своему удивлению, обнаружила, что знаю о комнате куда больше. Например, эта табакерка у зеркала – я точно помнила рисунок – японская миниатюра, как из книги «Искусство любви». И еще – это кресло и бархатный черный камзол на нем.

Стоп! Это же мое пальто, почему же тогда я вспомнила о каком-то камзоле?

Я встала и прошлась – справа в углу на тумбочке стоял массивный трехрожковый канделябр. И это мне знакомо. И тут я явственно вспомнила картину из сна, где Пава исполнял роль божественного маркиза. Но вот что странно – сон я видела в машине, когда мы подъезжали к этой даче. Что это? Медиумических способностей у меня нет ни капли, предвидением не обладаю, зато увиденное один раз врезается мне в память с такой силой, что вырвать его оттуда практически невозможно. Я подошла к столику, ожидая с минуты на минуту появления Павла, и тут только заметила сложенный вчетверо листок. Сверху он был придавлен флакончиком с розовой водой, рядом лежала ручка с моими инициалами красной розой, как на рыцарском гербе, та самая, которую я получила в качестве особого поощрения за сборник новелл «Сладкое томление» и передала по назначению автору. Сам факт, что Зерцалов выпустил из своих цепких лапок это сокровище, не предвещал ничего хорошего. Я покачала головой и, все еще косясь на ручку, развернула письмо.

«Диана!» – прочла я, уже догадываясь, что будет дальше, и не сдерживая слез.

«Диана! После того, что произошло между нами, я не могу и не хочу оставлять все как есть, в то время как изменить положение дел не в нашей власти. Поэтому я ухожу навсегда и прошу не искать меня впредь. Благодаря тебе я нашел в себе силы подписывать свои произведения, выступая, правда, как твой соавтор, но именно этот шаг позволит мне в дальнейшем, не ломая свою жизнь, продолжить любимое и единственно возможное для меня дело в другом городе, а может и другой стране.

Прощай, моя дорогая, думаю, что ты найдешь еще свое счастье. Прости, если сможешь, за обман, к которому я прибег для того, чтобы разобраться наконец в себе самом. Я освобождаю тебя от данных мне вчера обещаний, равно как и от той доли яда, которую был вьшужден подсыпать тебе, дабы во сне ты видела чудесные дворцы и гаремы султана. Я использовал технику внушения, подкрепляя ее действие наркотиком. Противоядие всегда было при мне, и я все равно бы не дал тебе умереть, так что теперь ты можешь вздохнуть спокойно – еще один странный сон твоей жизни подошел к концу. Прими противоядие и начинай жить заново.

Прощай, дорогая, ты не столь хороша, чтобы я бросил все и остался с тобой в твоей уютненькой квартирке, подле твоих жутких книг. Вспоминай хоть иногда о своем старом друге, сохранившем на все эти годы сладкое томление молодого, трепетного сердца.

Вечно твой П. 3.»

– Дрянь! – Я с негодованием отбросила листок. – Трус проклятый! Это я-то не хороша?! Подлец!

Рядом с дорогущими флаконами у зеркала скромно примостилась Шоршонская красненькая коробочка с противоядием, я не сразу приметила ее на общем пестром фоне. Повертела в руках и с отвращением поставила на место. Вспомнилась Рита Белкина, и то, как вчера Пава кормил меня этой самой гадостью. Было противно от того, что и яд и противоядие лежали в одной коробке – русская рулетка, да и только. Я оделась, ожидая с минуты на минуту нового приступа слабости, и вскоре была уже на улице.

Во дворе соседского домика симпатичная старушка в линялой безрукавке колола дрова. Вокруг нее талый снег устроил что-то вроде моря разливанного, отчего бабкино отражение боролось с непокорными полешками вверх ногами.

Заметив меня, старушка подобострастно улыбнулась и, не выпуская топора, зашлепала сквозь отраженные в воде тучи.

При виде такого радушия я было отступила, но тотчас вспомнила слова Павла о престарелой супружеской паре, которая следит за домом и при случае может помочь по хозяйству. Немного смущало, что я не знакома с хозяином дома, но что же теперь поделать. На мой вопрос, как можно уехать отсюда, бабка посоветовала пройти до главной дороги, где любой водитель с радостью подвезет до электрички или даже до самого Питера. Летом машины еще наезжают сюда, сокращая себе путь, но весной их почти нет.

Я поблагодарила соседку и обещала перед уходом занести ей ключи от дома (если, конечно, их найду).

– А что же, никак ваша-то машина поломалась? Может, помощь какая требуется? А то я кликну деда… он у меня на все руки.

– Машина? – Я тупо повернулась и вправду увидела наш старенький «мерс», тот самый, что я подарила Зерцалову вместе с квартирой и который стоял теперь посреди сверкающих луж.

– Сломана? Простите, мой муж ушел или уехал сегодня утром, когда я спала, вы не видели? – «Звучит по– идиотски».

– Не-ет. Только если бы он машину трогал, мы бы точно знали, тут такая слышимость, что стоит лишь дверью хлопнуть, как у меня в кухне полки обваливаются. Видать, голосовать почапал.

Поблагодарив старушку, я пошла к дому, злость на Зерцалова внезапно сменилась странным беспокойством: почему он бросил машину, которую мы не меняли столько лет именно из-за его к ней трогательной любви? Он еще говорил, что это не машина вообще, а кто-то одушевленный, понимающий, вроде собаки. Оставил мне? Зачем? Чтобы я с его таблетками разбилась у первого поворота? Странно, если не сказать больше.

Я прошлась по дому – все вещи, привезенные Павлом, исчезли, только на кухне он оставил хлеб и йогурт. Черт знает что: поверить, будто Пава вдруг возлюбил таскать на себе неподъемные тяжести – предположение столь же нелепое, насколько по-идиотски будет звучать то же касательно меня самой.

Я позавтракала тем, что бог послал, все еще силясь понять, что же произошло.

Итак: Павел кормит меня дрянью и затем внушает, что я будто бы нахожусь в полутемном зале с арками. Хорошо. Но тогда зачем ему было нужно тащить меня сюда? Когда муж подсыпает жене отраву, он это делает тихо, не вызывая раздражения соседей. Вот, если бы он бегал за мной с окровавленной саблей и, подобно сбесившемуся скульптору, отсекал ненужные с его точки зрения детали, тогда другое дело. И без выездов на пленэр не обойтись. Я представила Паву с топором или саблей и засмеялась. Потом, как быть с этой лебяжьей кроватью наверху? Ее– то я видела во сне до того, как Зерцалов привез меня сюда. А почему, собственно, не наоборот? Быть может, я уже была здесь как раз в то время, что теперь оказалось бездарно вычеркнутым из моей жизни. А значит, зал, похожий на бассейн или аквариум, тоже существует, и не где-нибудь в тридевятом царстве, а именно здесь! Теперь понятно: Павел создал страну сновидения и хотел, чтобы я осталась с ним здесь. Не в городской квартире под вечным кайфом, а здесь, где и де Садовская комната, и зал принца существуют в реальности!

Голова начинала предательски кружиться, и на какие-то мгновения стены подернулись мелкой рябью.

– Нет! – Сказала я обмороку, и он смущенно отступил. – Не сейчас, не время.

Я поднялась в свою комнату и еще раз перечитала письмо. Как тогда после предательства Славы, за каждым словом Зерцалова я готова была видеть притаившегося врага. Врага – монстра, с фатальной обреченностью уносившего из моей жизни все, что я когда-либо любила. Я больше не могла ненавидеть Пашу. Я любила его и хотела понять. В конце концов, мне же от него ничего такого не надо. Знать бы только, что он жив и здоров, что с ним все в порядке, а я… я останусь одна со своей любовью уже навсегда. Да что, в первый раз, что ли?!

Перечитала письмо сквозь слезы, и еще раз спокойно. Все так. Все – да не все. Он пишет, например, «твоей квартиры» – но это его квартира. По закону его и еще потому, что когда мы поженились, он продал свою. Это первое. Потом – «среди твоих жутких книг» – но в его комнате только одна полка, и вся в любовных романах. Мои же «жуткие» живут у меня под кроватью, в длинном, узком ящике, похожем на гроб, подальше от любопытных глаз. Наконец, самое главное, он бросил на столе свою заветную ручку, подарок за сборник «Сладкое томление», с которой уже несколько лет не расставался, а написал, написал мне: «Вспоминай хоть иногда о своем старом друге, сохранившем на все эти годы сладкое томление молодого, трепетного сердца».