Подкидыш - Эльмира Нетесова

Там, в углу, двое мужиков играли в чехарду, стучась лбами в стены. Вчера они играли в прятки, ища друг друга на потолке, лаяли на окна, плевали на дверь.

— Ну ты, Николай Второй, давай с нами в лапту играть! — позвал Калягина псих и снял с ноги тапок, запустил им в Николая, заорал радостно: — Выбил, выбил! Я в него попал!

Николай схватил психа за шиворот, поднял его в воздух, потряс и, бросив на пол, закричал:

— В другой раз из тебя мяч слеплю! Понял, пес шелудивый?

— Ни хрена не понял! Он настоящий псих! Ему баба утюгом мозги отшибла! — философски отозвался из своего угла Цезарь, слегка пошевелив пальцами рук, сцепленных на лобке.

— Эй! Мужики! Давайте обедать! — позвали санитары. Николай, едва подвинул миску с борщом, взвыл от боли. Гитлер перевернул ему на голову всю свою порцию. Горячий борщ залил лицо, одежду. Калягин вскочил разъяренный, но санитары тут же скрутили его, одели в смирительную рубашку, связали…

Лишь через два дня вернули его в палату.

Но у Калягина уже на следующий день повторился приступ. Он не знал, с чего и как это случилось.

Сколько времени прошло, пока сознанье вновь вернулось к нему, Николай не помнил. Он жил этими просветами. Но они почему-то становились реже и короче.

— А ведь и в самом деле, поехала «крыша» у мужика, — заметил как-то Цезарь врачу.

— Нормальный больной! Зато теперь его не мучает и не терзает память. Он счастлив в своей глупости. А может, дураки умнее умников и гениев? Ведь все в этой жизни относительно! И глупость на грани гениальности, и ум, граничащий с дурью… — глянул на Цезаря понимающе.

Психи куда-то исчезали, на их место привозили других. Вот так однажды не стало Цезаря. Как сказал Клеопатра, его убили заговорщики. Когда Николай решил узнать точнее, Клеопатра прыгнул на окно, стал колотиться лбом в решетку. По его лицу текла кровь. И если бы не санитары, разбил бы вдребезги свою голову.

Зачем? На это уже не мог ответить человек, ставший жалкой игрушкой жестокой судьбы.

Николай не знал, сколько времени прошло. Месяц, год или десять лет? Менялись не только больные, а и санитары уходили на пенсию. Другие, не выдержав, увольнялись. Николай их не запоминал. И лишь однажды удивился, увидев перед собой пожилого человека. Он оглядел Калягина, сказал тихо:

— Эх, какой мужик! Пять лет мог жить на воле! Ведь приговор по делу отменен давно, он признан невиновным. Найдены настоящие преступники. Целая банда мародеров. Они его подставили. И чуть не лишили жизни! Будь он нормальным, сегодня выпустили б его на волю. А теперь — куда? Он уже не личность, не человек…

— Прекратите инъекции. Изолируйте от больных! Он не безнадежен! — услышал Николай, не веря в счастье.

Вскоре его перевели в другую палату, в иной корпус, и к Калягину пришел врач, назвавший себя нетрадиционным. Он долго разговаривал с Николаем. Расспросил обо всем. Осмотрел его и сказал, что его — гомеопата — уговорила сестра Калягина, Ольга, помочь брату. И, разыскав его, уплатила за лечение. Теперь он обязан вернуть Николая к нормальной жизни.

Именно от него узнал Николай, что пробыл в психушке долгие десять лет…

— Успокойтесь! Могло случиться хуже. Теперь уж не вернешь прошлое. Давайте подумаем о будущем. Его еще можно изменить, — давал Николаю отвары, настои, Делал массажи, заставлял выполнять упражнения, выматывая его к концу дня так, что тот падал в постель и тут же засыпал мертвецким сном.

— Николай! Давайте попробуем написать письмо сестре! — не без страха подал карандаш и бумагу через три месяца.

Николай написал. Врач остался доволен и, сложив письмо, в этот же день отправил Ольге.

— Нам надо вычистить весь организм и кровь от лекарств, какие вы получали все эти годы.

И снова настои, отвары, души, упражнения, уже до изнеможения. За четыре месяца лишь три приступа. Это врач назвал победой.

— Вас скоро отпустят домой!

Николай впервые за десять лет заплакал от радости.

— Давайте попробуем самостоятельно побриться! Постарайтесь! Дома вам это придется делать самому, — предупредил строго на седьмом месяце. И снова похвалил Николая: — Для первого раза — великолепно!

А еще через месяц Николай вышел из психушки на волю, за ним приехала Ольга, какую он не узнал.

Совсем седая, старая, она даже отдаленно не походила на прежнюю — его сестру.

— Николай! Колюшка! — протянула к нему дрожащие руки.

— Мама? — удивился тот.

— Маманя наша давно померла! Это я! Ольга! Иль не признал? Состарилась шибко? А ты на себя глянь! Вовсе дед! Ничего не осталось от прежнего! — уколола по-женски необдуманно, зло.

— И как же ты расщедрилась на мое лечение? — спросил Калягин сестру.

— Не я! Откуда взяла б! Мне твои деньги вернули, что на счету были у тебя! Я их отдала врачу, псе до копейки! Здоровый — заработаешь нынче.

А больному — ничего не надо. Так маманя сказывала перед кончиной…

Николай вздохнул горько. Понял, воля встретила его по-прежнему, как и раньше, бездомный и нищим.

— Куда податься? Может, ты возьмешь к себе на время? — повернулся к сестре.

— К себе? А что я имею? Нет нынче своего угла. В доме дочь замужняя. Трое внуков — женихи. Протолкнуться негде. Сама сплю на кухне — на полу. Уж скорее бы помереть.

— А дом мамани? — перебил Николай.

— Старшая дочь в ем хозяйничает. Свет не мил. Уже своих внуков доглядывает. Там не то нам, кошке места не сыскать. Уж и сама не знаю, где головы приклоним. Хоть к мамке на погост. Хотя давай к сыну! Может, примет на время? А там придумаем, — предложила Ольга и пошла рядом с Николаем, опираясь на суковатую клюку, так похожую на саму бабу.

— Когда я прознала, что тебя обчистили от приговора и назвали безвинным страдальцем, первым делом к твоему Павлу пошла. И к Арпик! Энта ехидна даже имя твое позабыла. И меня тоже. А Павлуха только и выцедил:

— Поздравляю! Хотя не знаю, долго ли он проживет на воле? Ему зона родным домом стала! — ругнула Павла Ольга, добавив: — Чужая кровь! Да и твой ли он сын?

— Ольга! Ты опять за свое? Опомнись! Ты уже старуха! Скоро ответ держать за все придется!

— Дурак ты! Прости меня, Господи! —

перекрестилась спешно и заковыляла рядом молча.

— Арпик одна живет?

— Кому нужна? От нее даже дети разбежались! Наташка — дважды мать. А этой змее своих ребят не показала. Звонит раз в год, хотя живут в одном городе. И Павел не балует приходами.

— Он разве не ходит в море? — удивился Николай.

— Плавает. Но когда вертается, к своей семье спешит. Арпик перед другим уходом навещает. Называет навигацией свою работу. Ох и гадкая она у него!

— Кто? — не понял Николай.

— Навигация. Работа его!

— Ты откуда знаешь?

— Не без телевизора живем. Увидали, как их в море прихватило. Поморозило все нутро каждому. Это обледенение получилось! Все ихние провода обросли льдом. Из паутиночьих — в канатные обратились. Чуть ихний пароход на дно не потянули. От тяжести. А пароход льдом обнесло со всех сторон. В ем три веса получилось. Хорошо, спасатели успели. Но не всех сумели от погибели сберечь, Павлуха, видать, в рубахе родился. Ему повезло…

— У него есть дети?

— То как же! Дурное дело — не хитрое…

— А жену его видела?

— Всех в телевизоре показали, как встречали их из навигации. Жена его красивая! Дети уже учатся. На своих ногах.

— Ольга! Что же Павла не навестила? Ведь он племянник твой!

— А почему он про нас позабыл? Иль гнушается деревенщиной? Так мы и не набиваемся! В закрытую душу ни слезами, ни кулаком не допросишься. Да и к чему. Мы с тобой скоро уйдем. А дети сами по себе жить станут. Силой их не заставишь родниться. Коль тепла нет в сердце, уши к словам и мольбам глухие. Это уже по своей корявой судьбине поняла. Да и тебе чего лишнее говорить? Где наши братья и сестры? Нету их! А ить живые. И мы еще дышим. Уже на ладан. Но ведь не нужны друг другу. Никто! Никому! — уронила стылую слезу на дорогу.

В Красноярской прокуратуре перед Николаем Калягиным извинились за недоразуменье.

— Выловили мы банду мародеров, орудовавших на кладбище. Они уже после вашего осужденья пять могил обворовали. Пришлось с засадой их брать. Дежурство было. Двенадцать человек взяли. Там трое бомжей пристроились. Они-то и сознались, как подкинули золото, чтобы отвести от себя подозренье и вам отомстить за избиение. Когда-то вы их поймали. Гроб они украли. Надо было не отпускать их, а нам сдать. Глядишь, самому не пришлось бы сидеть ни за что.

— Ну, а вы для чего имеетесь? — не сдержался Калягин.

— Вы не вправе нас упрекать. На вас вся бригада ополчилась. Они с вами много лет работали. Мы и поверили мненью целого коллектива. Что ж тут удивительного? Да только ошиблись.

— Мне эта ошибка десяти лет жизни стоила! Как их верну? — возмутился Калягин.