Подкидыш - Эльмира Нетесова

— Выходит, я ни ей, ни ему не нужен?

— Ты мне нужен! Очень нужен! Всегда! Они тебя для меня родили!

— Но у тебя скоро будет свой ребенок!

— Да! Уже четвертый! И вы — мои. Все!

— Отец! А это правда, что ты меня любишь? Или просто пожалел?

— Я растил тебя! Учил всему! Не знаю, но мне кажется, что своего любить смогу лишь на равных с тобой. Ты стал моим повтореньем во всем. Моим зеркалом, моим портретом. Ты даже похож на меня как две капли воды. И даже моя мать, заметив это, стала сомневаться, а верно ли, что ты не кровный? Ты даже хулиганил, как я в детстве! Но я ее любил…

— Ладно! Не серчай. Мне тоже кое-что обдумать надо. Пошли спать, пока не проснулись наши женщины. Не стоит им седины прибавлять. Особо на душу.

— Ты где сегодня ляжешь?

— На лежанку. К городской бабке. Пусть не знает, что я от нее к тебе улизнул. Из-за ноги не пускала. А мне кажется, дело было совсем в другом.

На следующий день вся семья проснулась от крика Варвары. Валентина Ивановна едва голову не разбила, свалившись с лежанки кувырком, и увидела разбитую, разграбленную теплицу, из какой украли не только огурцы и помидоры, но и картины Александра, самые последние, самые дорогие.

Александр стоял на крыльце бледный, как новый холст, натянутый в раме. Стешка сползла по косяку на крыльцо. Сколько трудов пропало, сколько средств потеряно! Варвара голосила во все горло, проклиная воров, желая им любой погибели и самых страшных хворей.

— Кто это сделал? — спросил неведомо кого Сергей и ту г же услышал Валентину Ивановну:

— Такие, как ты! Твои друзья! Кто ж еще? Вы — бандюги проклятые, способны на такое! Кровопийцы! Нет вам места на земле среди людей!

Сережка огляделся вокруг. Его отчаяния и растерянности никто не увидел. Все бросились к теплице, а мальчишка, набросив куртку, уходил из дома…

Глава 6 КАПРИЗЫ СУДЬБЫ

Николай умолк. Но внутри все кипело от слез. Он мог смириться с прежними судимостями. Там был намек на его вину. Здесь сплошной оговор, подлог, пакость. Но в это не поверил никто, даже Борис, с каким жил под одной крышей, ел с одной ложки. Он знал о Николае все, но первый же оттолкнул его, презрел, не захотев выслушать.

«А может быть, это он устроил мне подлость с золотом? — мелькнула мысль. — Нет, нет! Зачем ему это!» — отвергал Николай чудовищный домысел, и тут же память подкидывала часы, проведенные в суде, лица мужиков из бригады. И слова Бориса Петровича:

«Кроме него некому такое утворить. Калягин дважды судился, но это его ничему не научило. Такие люди не могут жить без приключений. Короста преступника уже съела в нем все человеческое, что мы зовем достоинством и честью — ему недоступно. А потому прошу суд учесть мнение коллектива и очистить имя бригады от позорного клейма…»

— Нет! Я не виноват! — взвыл человек, вгрызаясь зубами в шконку, и почувствовал жуткую боль в затылке. Она жгутом стянула голову, пробила виски. Даже глазам стало тесно…

Николай не понял, что произошло… Он не знал, как оказался в психиатрической больнице, сколько времени здесь провел?

Просветление случилось внезапно. Он открыл глаза. Увидел голубое небо через толстую арматурную решетку, себя, связанного веревками, одетого в немыслимое рядно.

— Где я? — огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, что с ним произошло.

Память подкинула суд, зону и грубый окрик, глухую угрозу расправой.

«Зона? Но где шконки?» — оглядел себя, соседа, сидевшего на койке напротив, там, чуть дальше, еще мужики. В халатах, пижамах. И никаких шконок. Но что за люди? Где он?…

Мужик напротив оскалил мелкие гнилые зубы. Заблеял, закрутил глазами.

«Охренел, что ли?» — подумал Николай. Сосед, спустив штаны, стал подходить к Калягину, и тому показалось, что мужик, пользуясь беспомощностью, собирается обмочить его.

— Ты что, падла? Свихнулся? Я тебе, паскуда, все до корня откушу! — попытался вскочить на ноги, но не тут-то было.

Мужик остановился. Оглушительно закричал петухом. Опустив штаны до колен, повернулся к Николаю голым задом и пошел, виляя им, к остальным, забыв о Калягине.

«Псих какой-то!» — подумал Николай, вздохнув облегченно. И тут же приметил взъерошенного старика, семенящего к нему.

— Слушай, отец, развяжи меня! — обратился к нему Калягин.

— Вы, сударь, имеете честь говорить с князем Потемкиным! Вы в каком звании нынче? — обратился к Николаю.

— Ты, мать твою! Потемкин давно на том свете! Это ж всякий дурак знает! — возмутился Калягин, не понимая, растерявшись, сам-то он живой или его успели придавить могильной плитой мужики из бригады.

— Сударь! Я не слышу от вас ответа, достойного человека! Почему не отвечаете на мое приветствие? Иль ждете, когда холопы накажут вас, заставив вести себя прилично в присутствии почтенной особы? — выставил вперед всклокоченную бороденку.

— Иди в жопу! — цыкнул Николай, возмутившись не на шутку угрозе.

— Адольф Гитлер! Я приказываю вам выпороть сиятельного графа! Он счел наше общество недостойным и не ответил любезностью на мое приветствие! — заплевался Потемкин.

Из угла комнаты к Калягину с визгом подскочил тщедушный, вонючий мужичонка и стал тузить Николая сухонькими острыми кулачонками.

— Отвали, козел! Эй, ты, гнида облезлая! Встану, голову оторву! — заорал Николай и услышал, как кто-то открывает ключом двери. Калягин повернул голову, увидел двоих громадных мужиков. Это были санитары.

— Ну, что вы тут? Опять беситесь? Эй, Гитлер, отвали от новичка! Не то яйца вырву! — ухватили тщедушного мужика, взобравшегося верхом на Николая, отбросили его в угол, приказав:

— Ты проиграл войну! Слышь? Теперь — в плену! Молчи! Не то воткнем головой в унитаз и сдернем!

Гитлер полез на стену с воплями:

— Я всю Европу покорил!

— Эй, мужики! Развяжите! Отпустите меня! — заорал Николай.

— Заткнись! А то и тебе врежем! — услышал в ответ грубое.

— Где я? Что со мной? — взмолился Калягин.

— В санатории! Знаешь, как называется? Дурдом «Ромашка».

— За что меня сюда впихнули?

— А разве тебе у нас не нравится? — изумились санитары.

— Я нормальный! Отпустите!

— Сейчас! Только смокинги сменим! — рассмеялись оба в один голос.

Но тут Потемкин подал голос:

— Я приговариваю всех вас к повешенью! На рею их! — указал пальцем на санитаров.

— Слушай, ты, сиятельный, захлопнись! — не выдержал Николай. И обозвав Потемкина недобитой вошью, снова попросил санитаров отпустить его.

— Лежи! А будешь много хотеть, дышать перестанешь! — осклабились, уходя.

Николай взвыл не своим голосом.

— Лучше убейте! — кричал он вслед, но его никто не слышал.

Вскоре рослый парень вошел в палату. Психи, завидев его, оживились. Он сделал уколы всем. Первому — Николаю, Тот через три минуты спал мертвецким сном.

Иногда он просыпался. Не сразу, но понял, что его развязали. И он одет в пижаму.

— Ну, понравилось у нас? Не стоит уходить, правда? Ты посмотри, кто с тобой лежит? Сплошная история! Вон — маршал Жуков, а этот и вовсе — Клеопатра!

— Она же бабою была! — изумился Николай.

— А у нас своя Клеопатра! Другой пока не имеем! — усмехались санитары.

— С тобой даже Цезарь живет под одной крышей! Гордись! Видишь, руки на мудях сцепил? Он самый! Император! А ты кем будешь?

— Я — Николай!

— Николай Второй? — уточнил санитар.

— Да нет! Я просто Колька! Николай Калягин!

— Фу! Как скучно! У нас таких нет! Все знаменитости! И ты себе подбери подходящую кликуху, — посоветовали шутя.

Когда они ушли, к Николаю подошел Цезарь. Глянул на него и сказал глухо:

— Слушай, мазурик, я в этой хазе третий год канаю! От вышки сюда сквозанул. Лучше жить психом, чем жмуром! Доперло! Подфартит, смоюсь. Но мне тут неплохо! И ты захлопнись. Ведь из зоны тебя приволокли. Классно темнуху слепил. Сыграл в маскарад! Теперь чего вылупаешься? Заглохни. И другим не становись поперек жопы. Тут дурдом. Но это файнее зоны! Там теперь без хамовки — зэки, как мухи дохнут. Усек? Лягавые из своего положняка зэков харчат. Не всем подсветило дышать. Особо тем, кто на особиловке, к расстрелу. Этих никому с того света вытягивать неохота. И тебя заморили б. Дошло? Тут ты додышишь до чего-нибудь! А в зоне сдохнешь. Так вот заткнись! Молись судьбе, что сюда попал! А уж она сама определит, дышать дальше иль здесь копыта отбросить…

— Так ты — нормальный? — удивился Николай. Цезарь скорчил свинячью рожу, захрюкал, засвистел, встал на четвереньки и пошел в свой угол, — несносно воняя по пути.

Там, в углу, двое мужиков играли в чехарду, стучась лбами в стены. Вчера они играли в прятки, ища друг друга на потолке, лаяли на окна, плевали на дверь.