Генеральская звезда - Эл Морган

— Я думаю, самый страшный удар ему нанесла атомная бомба. Для него не могло быть худшей катастрофы, даже если бы он находился в эпицентре взрыва.

— Это почему?

— Он рассчитывал на войну на Тихом океане. Теперь, когда покончено с немцами, все внимание будет обращено на японцев. Это будет трудная и долгая война. У него были расчеты, показывающие, какие потери нам пришлось бы понести при высадке на Японские острова. Он чувствовал, что время работает на него, чувствовал, что война перемелет немало старших офицеров с боевым опытом и что, когда доберутся до дна бочки, зачерпнут и его и снова направят на фронт. Единственное, что ему остается, это втереться в милость к шишкам из Пентагона, как можно лучше выполнять любую порученную работу и запастись терпением. Рано или поздно им придется его использовать. Время на его стороне... Потом сбросили атомную бомбу.

— И это его ошарашило?

— Да. Он понял, что все его надежды, связанные с войной на Тихом океане, рухнули. Понял, что с появлением атомной бомбы привычный для него вид войны устарел.

— Принесло ли ему хоть какую-нибудь пользу околачивание у Пентагона?

— Не знаю. Думаю, что принесло. Он стал своего рода постоянным заместителем. Нечто вроде кочующего полковника, заполняющего, где нужно, пустые места.

— Как это понимать?

— Ну, скажем, если где-то полковник получил продвижение — стал бригадным генералом или получил более важное назначение, Чарли временно бросали на его место, пока на эту должность не выдвинут подающего надежды подполковника. Он остановился на точке замерзания. Понизить в звании его не могли, поэтому оставалось не так уж много должностей, которые можно было ему предоставить. Хорошие должности оставляли для молодых растущих офицеров. А Чарли только грел место для других. Он замещал должности людей, получивших повышение, до тех пор пока на его место не приходили другие люди, назначенные на эту должность в порядке дальнейшего продвижения. Его заморозили. Он стал вечным полковником. Это вест-пойнтская разновидность социального обеспечения. На жизнь хватит, но таким путем не разжиреешь, не станешь известным и важным лицом. Когда истощился запас должностей, его направили в школу.

— В школу? — изумился я.

— Да, в школу, в Панаму. Он изучал там основы ведения боевых действий в джунглях. Потом поступил в командно-штабной колледж в Ливенуорте, где изучал тактику действий войск в условиях атомной войны. Он даже шесть месяцев изучал арабский язык в школе иностранных языков в Монтерее. Иногда я думаю, что в Пентагоне, должно быть, кто-то получил задание следить за передвижением Чарли Бронсона.

— Какие у вас были отношения все это время?

— Никаких. Ничего особенного не произошло. Он понимал свое положение, знал, что является армейским вариантом летучего голландца, но из армии не уходил. В глубине души он хранил надежду, что эта карусель должна кончиться. На него наложили епитимью, которую он считал заслуженной и готов был нести. Он принял ее как должное. Я не могла. Я смалодушничала и уехала в Фоллвью к родителям, тем более что для этого был предлог: у отца случился удар. Я поехала домой пожить некоторое время с матерью. Но это «некоторое время» затянулось надолго. Отец мало-мальски поправился. Он мог прожить еще пять — десять лет. У меня не было никаких причин оставаться, кроме молчаливого соглашения с Чарли, что я на некоторое время оставлю его одного и дам ему возможность самому добиваться решения своей судьбы. Я так и сделала. Армия относилась к нему очень великодушно. Всякий раз, когда кончалось очередное задание, ему давали отпуск и он приезжал домой в Фоллвью. Он стал как бы постоянным представителем армии в родном городке: произносил речи на пикнике в День независимости, выступал перед Американским легионом в День перемирия, стал председателем общественного фонда и возглавлял кампанию по реализации облигаций государственных займов. Должно быть, это было для него ужасное время.

— Я много думал о нем, после того как бросил его в пересылке.

— Ты действительно бросил его?

— Конечно. Вспомни, что Уотсон и Армстронг до смерти замучили меня историей его болезни. Их представление о Чарли Бронсоне никак не вязалось с образом человека, которого я знал. Но, черт возьми, действительно ли я так хорошо его знал? Мы ходили с ним в разведку. Играли в шахматы. Мы нравились друг другу. Я был к нему настолько расположен, что не верил в рассуждения Армстронга и Уотсона. Потом за обедом я увидел, как он дразнит молодого капитана. Я заметил рассчитанную жестокость, вроде бы не свойственную моему партнеру по шахматам. Я думаю, он довольно точно оценил этого капитана. По-видимому, ему нужно было орудие для выполнения своих планов. Бог знает, скольких других он отверг. Он точно определил характер капитана — вспыльчивый, гордый и упорный — и знал, что рано или поздно поставит его в такое положение, когда ему нельзя будет оставаться безразличным или отступить. Он ни капельки не удивился, увидев перед собой дуло пистолета. Он все еще оставался хозяином положения. Капитан совершенно не владел собой. Однако если бы ему была дана малейшая возможность спасти свою честь, он сунул бы пистолет обратно в карман. Но Чарли этого не допустил и сам постарался подставить под пули свой живот. Он пошел навстречу капитану и, когда обнаружил, что его прекрасно задуманный план сорвался, пришел в бешенство. Выбранное им орудие уничтожения оказалось негодным. Покидая пересылку, я уже не сомневался, что Армстронг и Уотсон были правы, когда утверждали, что Чарли ищет смерти.

— Но ведь ты не отрекся от него, Гарри? Ты вернулся и дал показания в его пользу перед следственной комиссией.

— Я знал, чем это кончится, и решил оставаться в стороне. По-моему, Чарли Бропсон мог сам выпутаться из положения и таскать каштаны из огня своими руками. С самого начала было ясно, что его оправдают. И я был доволен. Чарли из тех ребят, которым всегда хочется дать еще одну возможность исправиться. Уж кому-кому, а тебе, Маргарет, это должно быть известно лучше всех.

— Еще бы, иначе меня не было бы теперь здесь. Каждый раз, когда он меня унижает, я говорю себе: хватит, я получила хороший урок, достаточно. Но при всякой новой возможности я снова жду его, надеюсь, что наконец все пойдет по-другому. Такое чувство у меня и сейчас. Ну не смешно ли?

— Нет. Совсем не смешно. А почему, думаешь, я здесь?

— Ты мне так и не сказал, Гарри.

— Я знаю, что ты обо мне думаешь: ловкач, человек себе на уме. Да, ты права. И все же в этом деле у меня нет никаких корыстных мотивов, никаких личных целей. Политические соображения — это чистейшая ерунда. Не думаю, что мне удастся довести дело до конца, зная Чарли так, как я его знаю теперь. Не думаю, что страна сумеет его вынести. В мире многое теперь усложнилось. Если раньше президент оказывался глупцом, не способным принимать решения, оторванным от жизни, изолированным от внешнего мира дворцовой гвардией, которая скрывала от него всякие неприятности, это была не такая уж беда. Четыре года или восемь лет — не вечность, и мы как-то продолжали двигаться вперед, не ощущая особой разницы. Сейчас — разница огромная. Мы больше не можем себе позволить такого руководства. Конечно, надо почитать своих героев, устраивать им парадные встречи, обеспечивать пенсией, создавать кинофильмы об их жизни, включать их имена в учебники истории, но нельзя давать им править миром. Хороший генерал не всегда может стать государственным деятелем. Нельзя из кого попало делать отца родного и расслабляться в расчете, что отец обо всем позаботится. Отец, мол, знает лучше. Но очень часто отец представляется круглым дураком всем, кто старше двенадцати лет и кто не связан с ним родством. Ты права: мне было бы страшно жить в мире, где решения, касающиеся жизни и смерти — жизни и смерти нас всех, — принимают чарли бронсоны.

— А тебе не кажется, что мы и сейчас живем в таком мире?

— Если так, то, бога ради, не будем создавать династий. Когда истечет срок контракта, издадим вздох облегчения, преклоним колена и возблагодарим бога за то, что нам удалось выжить. Итак, политическая карьера для Чарли отпадает. И у меня не остается никаких корыстных мотивов во всей этой истории.

— Наверно, ты чувствуешь себя голым?

— Знаешь, почему я здесь, Маргарет?

— По той же причине, что и я.

— Более или менее. Чарли бронсоны всего мира возлагают страшное бремя дружбы на тех, кто попался в их сети. Например, услышав об этой корейской истории, я сразу поспешил к тебе. Я понял, что Чарли наконец получил свой шанс. Ему в конце концов удалось улизнуть оттуда, где его гоняли, как футбольный мяч, с места на место. Но у меня не было уверенности, что он не ухитрится как-нибудь испортить все дело. Я знаю, как устраивается такая шумиха, как раздувают события сверх всякой меры. И если я делал это для пышногрудых девок, почему же не сделать для Чарли? И вот я здесь — парень себе на уме, но без каких-либо скрытых мотивов.