Генеральская звезда - Эл Морган

— Неужели он все тебе рассказал?

— Он не знает, что рассказывал мне. Он говорил сам с собой.

— Что это значит?

— А ты как думаешь? Ведь ты такой умница. Лучший в мире специалист по Чарли Бронсону. Ведь ты его официальный лучший друг, биограф, толкователь. Где же ты был, когда он вернулся с поджатым хвостом?

— Следственная комиссия его оправдала.

— Разумеется! Неужели ты думаешь, что из-за смерти какого-то пьяного капитана, окончившего простую офицерскую школу, они выгонят из армии одного из членов своего клуба? Конечно, его оправдали. А через месяц освободили от должности и отправили в Штаты за новым назначением. Пусть его оправдали, но все же с треском выгнали с Европейского театра военных действий. Ты не слышал, что по всему лагерю стали появляться надписи «Убийца»? Не слышал о сидячей забастовке солдат, отказавшихся проводить марши и слушать лекции по чтению карты? Не слышал о том, как он арестовал четырех солдат и посадил их в разгар зимы за колючую проволоку без одеял и без крыши над головой? Не слышал о заговоре молчания офицеров, которые разговаривали с ним, только когда он к ним обращался? Не слышал о том, как он, сидя за рулем, скатился с холма около Парижа? Не слышал, что он привез из Парижа шлюху и поместил ее в своей служебной квартире? Да, он ушел в сиянии славы, Гарри. Его выпроводили, чтобы он просидел до конца войны в учебном лагере где-нибудь в глинистом Техасе или в пыльной Джорджии.

— Я ничего этого не знал, Маргарет.

— Я тоже не знала, когда стояла на пристани, глядя, как швартуется его судно. Я знала одно: Чарли возвращается домой. Я проплакала весь тот день, Гарри. Думаешь, все, что ты мне сейчас сказал, для меня новость? Думаешь, я не говорила себе то же самое? Думаешь, я не знала, что наказываю и себя, и Чарли, потому что из-за своей обиды отвернулась от него и пренебрегла чем-то очень важным. Я перевернула совершенно новую страницу книги. Когда я стояла в тот день на пристани, я была настоящая Мирна Лой. Ужасный оркестр, вызванный из какого-то порта, играл «Я здесь, Калифорния». Наверно, они не умели играть «Тротуары Нью-Йорка». Пела какая-то перезрелая певица, фотографы снимали трех кинозвездочек, которые целовали солдат, просунувших голову в иллюминаторы. Наверно, это была самая обычная встреча.

Война в Европе кончилась, и то и дело прибывали суда с возвращавшимися на родину солдатами. Я много передумала, Гарри. Много передумала о нашей совместной жизни. Много передумала о всем том, что ты мне только что сгоряча наговорил. Я стояла на пристани и ревела, как младенец. Мне казалось, что представляется еще одна возможность наладить нашу жизнь. Я думала, что мне больше не нужны ни вино, ни мужчины. Мне так хотелось, чтобы это была банальная концовка банального фильма, как ты выразился.

— А дальше?

— Что дальше?

— Что случилось потом?

— Я смотрела, как на пристани встречались со своими близкими после разлуки рядовые, капралы, сержанты, лейтенанты, майоры, и это было совсем как в кадрах кинохроники. Видела, как девушки из Красного Креста раздавали пакеты с молоком и пончики. Видела, как по трапу спускались солдаты, ведя на веревке немецких овчарок. Я справилась у офицера транспортной службы и узнала, что Чарли числится в списке пассажиров. Но он не показывался. Я пыталась уговорить офицера пустить меня на борт судна, но он не разрешил, и я продолжала стоять, следя за трапом, плача и ожидая Чарли.

— Дальше?

— Наконец вышел симпатичный подтянутый второй лейтенант и спросил, не я ли миссис Бронсон и не я ли жду полковника Бронсона. Он немного задерживается, сообщил лейтенант. Полковник Бронсон болен и не сойдет на берег до завтрашнего утра. Нет, сказал он, ничего серьезного. Но, наверно, лейтенант пожалел меня, потому что, когда все сошли с парохода, он повел меня по трапу на судно. У Чарли была отдельная каюта. Чин все еще сохранял свои привилегии — даже в немилости. Ничего серьезного действительно не было: просто он был мертвецки пьян. Лейтенант был ужасно смущен. «Простите, что я показываю вашего мужа в таком виде, мадам, — сказал он. — Только я не хотел, чтобы вы подумали, будто с ним что-нибудь более серьезное».

— Что же ты сделала?

— Я оставила Чарли записку, вернулась в гостиницу и напилась. На следующее утро я отправилась на пристань и встретилась с ним, когда он сходил по трапу. Мы прожили вместе три дня в Нью-Йорке, потом на время его отпуска поехали в Фоллвью навестить наши семьи.

— Как прошли эти три дня?

— Как? Я уже не плакала, когда на следующий день он спускался ко мне по тралу. Мы вели себя очень сдержанно. Это было... не знаю. Сравнение может показаться нелепым, но мы чувствовали себя так, как бывает, когда приходится жевать с больным зубом, у которого оголен нерв. Каждый раз, откусывая кусок, ждешь острой боли, и, даже если обходится без боли, еда не доставляет никакого удовольствия. Мы были очень предупредительны, ходили в театр, обедали в дорогих ресторанах, и даже была физическая близость. Ведь это тоже входит в ритуал возвращения домой. Как пакеты с молоком и пончики, которые раздавали в порту. Исполнив свой долг, Чарли пошел в ванную, долго принимал горячий душ, вышел, поцеловал меня в щеку, забрался на другую кровать и тут же уснул. Он рассказал мне о следственной комиссии и о том, что его сняли с должности. Только факты. Пьяный капитан бросился на него с пистолетом, и он, защищаясь, убил капитана. Командование сочло за лучшее при сложившихся обстоятельствах отправить его в Штаты, где он получит новое назначение. Я вела себя очень хорошо. Выпивала не больше двух рюмок перед обедом. Постоянно пользовалась духами, старалась быть как можно привлекательнее. Я всеми силами старалась понравиться мужу и расшевелить его, вероятно, надеясь пробить эту стену, надеясь услышать от него те самые слова, которые, как ты говорил, мне так хотелось услышать.

— Но он так и не сказал этих слов?

— Так и не сказал. Он начал пить с утра второго дня. Пока мы жили в Нью-Йорке, он, кажется, никогда не был по-настоящему трезвым. На третий вечер Чарли выложил все, всю эту историю. Он рассказывал не мне. Он сидел на кровати настолько пьяный, что даже не мог держаться прямо. Я думаю, он даже не знал, что я здесь. Он рассказал все о засаде, об уличной девке, похожей на Элен; о том, как довел капитана до бешенства и вынудил его стрелять; о своей ярости, когда из этого ничего не вышло, потому что капитан был слишком пьян или слишком плохо стрелял, чтобы свершить казнь. Он рассказал, как в пьяном виде вел машину со скоростью семидесяти миль в час, перевернул ее на склоне холма и вышел из аварии невредимым. Он рассказал все и, закончив, уставился на меня невидящим взглядом. Потом встал, стукнул кулаком в стену и завопил: «Убейте меня кто-нибудь. Ради бога, сжальтесь и убейте меня». Я его раздела и уложила в постель. Он так и не знает, что все мне рассказал. А может быть, и знает. Мы никогда об этом не говорили.

— Он продолжал пить?

— Нет. Бросил еще в Нью-Йорке. Ко времени приезда в Фоллвью он уже снова надел маску. Мы ходили в гости к старым друзьям, и Чарли даже выступал в Ротари-клубе и в местном отделении Американского легиона. Видимо, он выработал свою стратегию. Делал вид, будто не произошло никаких неприятностей. Он, мол, просто полковник, который достаточно повоевал, а теперь приехал домой в отпуск. У него была полная грудь орденских ленточек — кстати, за ту разведку, в которой ты участвовал, он получил Серебряную звезду, — и он намекал, что его отпуск — это только временная передышка перед тем, как вернуться на фронт — на Тихий океан. Все это время у него в кармане лежал приказ о назначении в лагерь основной подготовки в Техасе. Во время отпуска он много разговаривал по телефону. Обзвонил всех своих однокашников, служивших теперь в Пентагоне, стараясь получить назначение на Тихоокеанский театр. Наверно, он понял, что это бесполезно. Можно было выступать в роли возвратившегося с войны героя перед штатскими, но в клубе, в замкнутом кругу питомцев Вест-Пойнта, его проделки в Европе были хорошо известны и получили должную оценку. Армия от него отвернулась. Пересыльный пункт стал его последней ответственной работой в армии. Теперь он был просто живой труп... Хоть и старший офицер, но живой труп. Ему предстояло служить то временным заместителем, то прикомандированным, но путь наверх был для него закрыт навсегда. Он знал об этом, но его точила тайная мысль, что если бы удалось добраться до нужного человека — однокашника или просто приятеля, то можно было бы, воспользовавшись протекцией, чего-то добиться.

— Но ему так и не удалось добраться до нужного человека?

— Разве он не стал генералом? Разве он не стал героем войны?

— Это меня и удивляет. Я хочу сказать, что меня удивляет, как ему удалось выпутаться, как он сумел оправдаться и снова попасть в клуб.