Общество поглощения. Человечество в поисках еды - Марк Биттман

Индустрия нефтепищи продолжала изобретать новые продукты рекордными темпами. В 1938 году Министерство сельского хозяйства США профинансировало организацию четырех региональных лабораторий по «исследованию использования урожая», в которых благонамеренные ученые трудились над поиском способов пустить в дело каждую часть каждой товарной культуры, чтобы поставить их излишек на благо экономики и общества. Они разработали сотни продуктов, многие из которых были полезными, но многие не были{206}. Примерами являются кукурузный сироп с высоким содержанием фруктозы и пенициллин (также побочный продукт помола кукурузы). С годами они постепенно увеличили роль еды как промышленного ресурса.

Эти изменения сотрясли систему земледелия на всех уровнях, включая семеноводство.

Гибриды, или результат скрещивания двух разновидностей растений или животных, не были новинкой. До середины XIX века, когда Грегор Мендель заложил основы современной генетики благодаря наблюдению за наследованием и паттернами признаков у гороха, гибридизация (или скрещивание) была зачастую случайным процессом, таким же старым, как и сама биология. Классический пример – мул, результат скрещивания осла и кобылы. Полученные путем скрещивания сорта растений являются менее яркими, но с исторической точки зрения более важными примерами. Первыми скрещивались негибридные растения – так называемые перекрестноопыляемые, видовые или (как сейчас говорят) наследственные растения. Однако гибриды также можно скрещивать, как и гибриды гибридов и т. д.

Одни гибриды способны давать потомство, другие нет. Почти никто из них не воспроизводится в точности – то есть сохраняя все генетические признаки родительского растения. Иными словами, скрестив два одинаковых гибрида, будь то растения или животные, вы получите другой гибрид. Этот гибрид может иметь больше или меньше желаемых признаков – это дело случая. Однако, даже если результат идеален, он не воспроизведет себя снова. Чтобы получить такой же результат, придется снова скрестить те же два одинаковых гибрида.

Это трудоемкий процесс, но иногда дело того стоит. Мул лучше приспособлен к некоторым задачам, чем и лошадь, и осел, а гибридная курица может нести больше яиц или быстрее расти, чем негибридная. Гибридная кукуруза может вырасти более урожайной, высокой и прямой, следовательно, ее будет удобнее убирать. Она может быть устойчивой к засухе или насекомым, химическим веществам, таким как удобрения и пестициды, более вкусной или лежкой, содержать больше белка и других нутриентов, легче сушиться, лучше подходить для изготовления сиропа с высоким содержанием фруктозы, кукурузного масла или этанола или иметь любые другие свойства в пределах разумного.

Если вы сажаете те же семена, что сажали ваши родители или соседи в течение нескольких поколений, и тут приходит некто и говорит: «У меня есть семена, дающие урожай в два раза больше вашего, который будет проще убирать, и растения проживут на неделю дольше без дождя», – скорее всего, вы купите их без лишних раздумий.

Это и происходило. К 1924 году такие новаторы, как Генри Уоллес, будущий министр сельского хозяйства и торговли, вице-президент в годы правления Рузвельта и кандидат в президенты на выборах 1948 года, достаточно хорошо разбирались в гибридизации, чтобы получать методом скрещивания и продавать семена с настолько желанными признаками, что фермеры, в жизни не платившие за семена, захотели раскошелиться. Параллельно на сельскохозяйственных экспериментальных станциях по всей стране разрабатывались другие гибриды.

Переход был таким быстрым, что доля семян гибридной кукурузы на рынке Айовы, составлявшая 10 % в 1935 году, всего через четыре года достигла 90 %. В целом по стране доля гибридной кукурузы в урожае увеличилась с 1 % на 1930 год до 30 % в 1940-м. Сейчас он является гибридным на 95 %.

Это лишь ускорило темпы вынужденной коммерциализации фермеров и утраты ими самостоятельности. Поле, засеянное гибридными семенами, было способно дать урожай с предсказуемыми и предположительно предпочитаемыми характеристиками, но семена от этих растений почти гарантированно дали бы худшие результаты. К тому же, после того как гибриды были запатентованы, их выращивание без лицензии становилось формально незаконным.

Поскольку больший урожай обычно – это первое требование в списке желаемых признаков культур, выращиваемых в нашем мире монокультуры, целые отрасли стали опираться всего на несколько гибридных сортов, наиболее удовлетворявших этому условию. Вместо того чтобы выращивать, буквально миллионы мутаций кукурузы, когда каждое растение происходило от уникального сочетания перекрестноопылившихся предшественников, индустрия выращивания кукурузы в США свела это разнообразие к небольшому числу генетически одинаковых гибридов. (Точное число сортов – настолько закрытая информация, что, пожалуй, даже сама отрасль этого не знает. Их, безусловно, меньше тысячи.)

Все гибриды – не только кукуруза – следуют этому паттерну, и многие предназначены для производства не еды для людей, а чего-то другого. Они не адаптируются к своему естественному окружению и не становятся более выносливыми с каждым следующим урожаем, как перекрестноопыляемые растения. Они стагнируют. Отсутствие выносливости и адаптивности к местным условиям угрожает продовольственной безопасности, особенно с тех пор, как широко распространившееся выращивание лишь нескольких гибридов сделало сельскохозяйственные культуры чрезвычайно уязвимыми.

Гибриды решают одну задачу – дают большой урожай. Рекорд, установленный жатвой 1945 года, скоро был побит. В следующие 15 лет урожаи кукурузы, пшеницы, хлопчатника, надои молока возрастали на 50 % и больше, и в последующие десятилетия этот постоянный рост продолжился. К 1960 году власти имели в хранилищах почти 2 млрд бушелей кукурузы, и цена была такой же низкой, как в начале войны{207}. Это был не излишек в подлинном смысле слова, когда весь избыточный урожай кладется про запас на экстренный случай. В данном случае его было слишком много, чтобы сохранить. Это был сверхизлишек, результат перепроизводства.

В сельском хозяйстве предложение продолжает расти, даже когда цены падают, потому что многие фермеры сажают больше, надеясь компенсировать потерянный доход за счет объема. Это стало еще более обычным делом, когда федеральное правительство после войны расширило ценовую поддержку, пытаясь сохранить прибыльность отрасли. Как отметил Уиллард Кокрейн из Министерства сельского хозяйства США, это был замкнутый круг: больше оборудования – меньше рабочих, выше урожай – ниже цены.

Чтобы справиться со сверхизлишком, или, как его принято называть, «фермерским вопросом», обычно применяются схемы ограничения производства и «сокращения избыточного предложения» в надежде повысить цены и, следовательно, доходы фермеров. В идеальном или хотя бы немного лучшем мире это было бы задачей Министерства сельского хозяйства США – планировать деятельность в сфере земледелия, финансировать новые исследования, следить за ценами и управлять ими. Однако в отчете 1972 года Джим Хайтауэр, впоследствии ставший уполномоченным Техаса по вопросам сельского хозяйства, отметил, что меньше 2 % времени, потраченного на повышение эффективности растениеводства, было уделено поддержанию или повышению дохода ферм{208}.

Частные компании сами принимали решения, и ситуация для них выправлялась. Меньше фермеров – больше машин и ниже цены, их это устраивало. В конце концов фермеры вообще не были важны. «Главная потребность сельского хозяйства – сокращение числа людей, занятых в сельском хозяйстве»{209}, – писал в 1946 году Комитет по экономическому развитию, группа бизнес-планирования, образованная Министерством торговли из представителей General Foods, Quaker Oats, Hormel, Coke и других компаний{210}.

Фермеры наших фантазий – семьи, работающие на земле, чтобы производить еду для самих себя и местных рынков, – исчезали невиданно быстрыми темпами. Если когда-то фермеры составляли половину всего населения Соединенных Штатов, к 1960 году их доля уменьшилась до менее чем 10 %. Несмотря на многократные обещания обеспечить дальнейшее процветание мелких фермеров, 20 % которых работали полный рабочий день в середине 1950-х годов и получали 1200 долларов в год (около 11 000 долларов на сегодняшние деньги), так что «процветание» было очень относительным, отсутствовала политика, поощрявшая или поддерживавшая тот рост, при котором фермеры могли бы адекватно конкурировать на рынке.

Фермерство – дело не для каждого, но общество решает, фермеров какого типа поддерживать и что они будут выращивать, будучи частью большой системы. Больше столетия некоторые государственные чиновники пытались сделать эту систему более выгодной для фермеров и потребителей еды и предлагали конкретные меры по оздоровлению ситуации. Кокрейн, первым заметивший «порочный круг» господства машин, предложил властям покупать у фермеров землю и находить ей лучшее применение,