Мессия - Борис Старлинг

Ред поворачивается, чтобы проследить за ее взглядом.

— Что за тип?

— Вон тот, у бара. В черной футболке и замшевой куртке. Его сейчас как раз обслуживают.

— Это Ник Беккет. Я учился вместе с ним в университете. Он был на нашей свадьбе.

— Ник! — орет Ред через весь паб.

Ник оборачивается на оклик Реда, и на его лице отражаются удивление и узнавание. Забрав сдачу у женщины за стойкой, он подходит к ним, держа в одной руке пинту пива и протягивая другую в приветствии.

— Ред и Сьюзен Меткаф! Вот так встреча!

Он обменивается рукопожатием с Редом, целует Сьюзен в обе щеки и садится за их столик.

— Сколько лет, сколько зим, а? Года три-четыре не виделись, не меньше.

— Скорее шесть или семь, так мне кажется. По-моему, мы не встречались с самой нашей женитьбы.

— Ни черта себе! Да, вот ведь как время бежит. Хотя, конечно, я то и дело вижу мистера Меткафа по телевизору. Ну и как поживает великий детектив?

Ред смеется.

— Ну, сам знаешь. Все еще пытаюсь сделать мир более безопасным местом. А как ты? Все еще рисуешь?

— Не так много в последнее время. Я открыл галерею. Теперь больше времени трачу не на свою мазню, а на чужую.

— Галерею? Где?

— А вон там. — Ник указывает в окно. — Буквально на соседней улице. Как раз заскочил сюда по-быстрому во время ленча.

— Так выходит, это твое «придворное» заведение? «Белая Лошадь?»

— Да. Паб славный, только стыдно за клиентуру.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Сьюзен.

Ник смотрит на нее.

— Сюда ходят почти исключительно тупые снобы и дешевые пижоны. Это единственный известный мне паб, в который можно явиться в пол-одиннадцатого вечера, прямо со свадьбы, залив глаза шампанским, в самом гнусном виде, хоть во фраке — и никто даже глазом не моргнет. В большинстве нормальных заведений из такого хлыща выбили бы все дерьмо, только посмей он сунуться. Когда я прихожу сюда с ребятами из галереи, мы играем в «Невероятного пижона». Такая ролевая игра, тренинг для укрепления командного духа. Красные джинсы или желтые штаны в рубчик стоят десять баллов, рубашка для регби — пятнадцать, а то и другое, да еще с блейзером — аж целых пятьдесят.

— А девушки?

— Непременно комплект-двойка, кардиган и джемпер, еще жемчуг. Туфли типа мокасин с розовыми носками весьма приветствуются.

— Ладно. А что происходит, если ты зарабатываешь высший балл — пятьдесят очков?

— О, сплошной кайф. Сценарий следующий: в пятницу или субботу вечером все собираются во внутреннем дворе и ведут «светские» разговоры. «Хренни» сделал так-то, а «Фигни» сказала то-то. А потом тебе предстоит выбрать один из трех способов убийства всех завсегдатаев паба.

— И что за способы?

— Во-первых, бомба, начиненная гвоздями. Стекло вдребезги, масса истерзанных тел. Несколько обезличенно, но, бесспорно, эффективно. Во-вторых, расстрел забегаловки из мчащегося на полной скорости автомобиля. Скашиваешь всех придурков из пулемета, а? Настоящая коза ностра. И наконец — мой самый любимый: ты снимаешь комнату на верхнем этаже, через дорогу напротив, и начинаешь охотиться на них со снайперской винтовкой. Выбиваешь гадов по одному. Как в «Смертельном оружии», когда они Мела Гибсона уже похоронили, а он жив, лежит в пустыне и отстреливает их одного за другим. Максимальная паника, максимальное удовлетворение. Кайф, да и только.

— Беккет, да ты настоящий маньяк.

— Еще бы. Есть у тебя лишняя работенка? Я бы мог здорово помочь тебе ловить тех чудиков, с которыми ты имеешь дело.

Они смеются. Ник допивает свою пинту.

— Мне пора. Нет грешнику покоя.

— Обратно в галерею?

— Ага. Хотите пойти со мной?

Ред смотрит на Сьюзен, та кивает.

— Почему бы и нет?

Ник ждет, пока Ред и Сьюзен закончат есть, а потом ведет их через дорогу и по боковой улочке.

— Видите, — говорит он, — здесь все больше гаражи. Там, — он указывает на зеленое угловое здание, — одна мозаичная компания, а дальше, впереди, мой лабаз. Вон то синее строение. Место, скажем прямо, не самое оживленное и архитектурными изысками не поражает, но зато и арендная плата не слишком высока.

Они проходят через пару вращающихся стеклянных дверей и оказываются в огромном складском помещении.

— Боже ты мой, Ник! — восклицает Ред. — Вот так галерея. Больше похоже на самолетный ангар.

Ник ухмыляется.

— Ага. Мы называем его «художественный пакгауз», но ты, наверное, сочтешь это претенциозностью в духе Беккета.

— Ник, все, что ты делаешь, это и есть претенциозность в духе Беккета.

Ник уходит, чтобы обслужить посетителя, в то время как Ред и Сьюзен бродят по просторному помещению. Ряды полотен размещены на подвесных держателях, свисающих с потолка, как сталактиты. Рядом с каждой картиной находится кусок картона с авторской аннотацией — художники написали о своих работах, что сочли нужным. Качество работ весьма разнится — есть хорошие, есть так себе, некоторые трогают своей непосредственностью.

Сьюзен считает нужным помедлить перед полотном, Ред же полагается на первое впечатление — если картина не трогает за душу сразу, то хоть прогляди ее насквозь, ничего в ней уже не высмотришь. Ну а пояснения — это и вовсе чушь. Если художнику приходится добавлять к картине письменное пояснение, значит, сама она ни к черту не годится. Можете вы представить себе, чтобы Ван Гог поместил рядом с «Подсолнухами» бумажку с надписью: «Вот нечто пробудившее меня»?

Бродить молча между рядами свисающих полотен Реду надоедает довольно скоро, и он возвращается к входу, где имеется кофеварка и табличка с надписью: «УГОЩАЙТЕСЬ». Он угощается и несет дымящуюся чашку к диванчику из искусственной кожи, рядом с которым, на низеньком столике, лежит стопка книг и альбомов по искусству. Ред садится, берет верхнюю книгу, переворачивает ее и видит заголовок: «Микеланджело. Сикстинская капелла».

Ред праздно листает страницы. От этого, во всяком случае, больше толку. Не какие-то сомнительные холсты, а творения признанного гения.

Первая иллюстрация представляет собой общий вид капеллы, в темно-красном свете позднего солнца, с фигурками, карабкающимися по стенам и потолку, словно они наколоты безумным татуировщиком.

Ред переворачивает страницы, рассматривая эпизоды Творения. Рука Адама, протянутая к Богу, вялая, несмотря на мускулистое телосложение. Сотворение Солнца и Луны — сосредоточенный лик Господа, широко, что твой дирижер, раскинувшего руки. Снова Всевышний, созидающий Порядок из Хаоса, здесь он тянется назад и вверх, на манер голкипера. Плащ Давида, попирающего поверженного Голиафа, вьется у его талии. Проклятая душа, увлекаемая демонами в ад, тщетно цепляется за свое тело.

Образы переходят со страниц в сознание Реда.

Что-то им упущено. Он быстро пролистывает назад несколько страниц и смотрит снова.

Сцена Страшного суда. Христос на кресте у подножия стены и снова на ее вершине. Его десница воздета, Пресвятая Дева смиренно потупила очи. Творец изображен здесь не просто как бородатая фигура из фольклора, но как подлинное воплощение неодолимой, первозданной силы космоса. Розовая плоть великолепно прописанных тел выделяется на фоне глубокого голубого неба. Так много происходит, и вместе с тем ничего не случается. Причудливая комбинация поразительного драматического напряжения и безмятежного умиротворения.

Быстрое пролистывание страниц. Вот.

Образ, который он упустил. Как раз под Христом, слева.

Несколькими страницами дальше этот образ дан крупным планом. Это Реду запомнилось. Крупный план.

Он листает страницы с таким лихорадочным нетерпением, что его пальцы чуть ли не рвут бумагу. Нашел.

Деталь жития святого Варфоломея. Безумный взор, обращенный к Мессии. У святого окладистая вьющаяся борода и совершенно лысая, как ягодицы, башка, массивные бедра плотно обхватывают камень, на котором он сидит верхом.

Варфоломей размахивает ножом, зажатым в правой руке, а в левой… в левой держит собственную кожу.

Точно так же, как Барт Миллер.

Время застывает.

Что ему открылось, Ред понимает, но отмотать мысли достаточно далеко, чтобы обернуть ими значимость своего открытия, он не в состоянии.

Сенсорная перегрузка.

Глаза не отрываются от картины, пока она не заполняет собой все зрительное пространство. Ничего, кроме нее, он уже не видит.

В ушах грохот, как будто он несется на поезде сквозь туннель.

Пальцы вцепились в твердый глянцевый переплет книги с такой силой, что побелели.

На его неожиданно высохшем языке резкий вкус яйца.

Запах кофе, поднимающийся со струйкой пара от стоящей рядом чашки.

Взгляд Реда скользит вниз, от иллюстрации, к черным паукам написанного под ней текста.