Миссия"Крест Иоанна Грозного" - Андрей Онищенко

Ворота были наглухо закрыты. Илья осадил коня и спешился. Взявшись за железное кольцо, он начал тарабанить.

– Что нужно? – послышался голос с той стороны.

– Открывай, – скомандовал Илья.

– Не велено, завтра приходите.

– Я сказал, открывай, пес смердящий!

– Не велено. Матушка игуменья распорядилась ни кого не пускать.

– У меня срочная грамота от Патриарха, – соврал Илья.

– Всеравно не велено, игуменья строго запретила пускать посторонних людей, особенно вооруженных.

– Пошли кого-нибудь к ней, пусть доложат, – раздраженно выкрикнул Илья, начиная терять терпение.

– Ни кого нет, все сейчас на службе в соборе. У нас сегодня особо торжественный постриг.

Алексей потянул Илью на себя за рукав.

– Бесполезно с ним спорить, Илья, пусть Василий тут побарабанит, а мы с тобой пойдем в обход. Должна же быть какая-нибудь лазейка, может быть, и проникнем внутрь.

Илья сел на коня и прихватив с собой еще пятерых воинов, вместе с Алексеем направился вдоль монастырской стены на северо-запад.

– Смотри, Илья, здесь стены вроде бы пониже, – Алексей осадил коня.

Его примеру последовали и все остальные.

– Да, ты прав. Ров не глубок, воды в нем нет, может быть попробовать подняться на стену по веревке? – Илья вопрошающе посмотрел на Алексея.

– давай попробуем. Думаю должно получиться. У кого-нибудь есть веревка? – обратился Алексей к сопровождающим их воинам.

Один из них отстегнул от луки седла аркан и протянул Алексею. Тот взял его, оценивающе посмотрел на разделяющее расстояние и, не решившись бросить, выразительно взглянул на Илью.

– Давай я сам, у меня это лучше получится. Илья взял в руки аркан и размотал над головой. Взмыв в воздух он устремился ввысь, разматывая на лету длинную ленту веревки. Петля на какой-то миг зависла в воздухе и точно легла на крепостной зубец, крепко обхватив его. Илья несколько раз с силой дернул за веревку, потуже затягивая петлю.

– Вроде хорошо зацепился. Я полезу первым, а ты, Леха, за мной.

Крепко обхватив веревку руками, Илья на пару шагов отошел назад, взяв небольшой разбег и оттолкнувшись от земли, он перелетел через ров, парировал вытянутыми вперед ногами удар о стену и начал подъем наверх.

Центральным зданием монастырского ансамбля являлся Покровский собор. Это был большой, четырехстолпный храм с тремя мощными апсидами, поднятый на высоком подклетном этаже, в котором помещалась усыпальница знатных монахинь. Ассиметричная композиция трехглавого верха, сам массив храмового здания, расчлененного плоскими лопатками и украшенный аркатурно-коленчатым поясом, своим видом напоминал убранство древнего Рождественского собора Кремля. Особенно внушительна была средняя глава собора, поднятая на могучем цилиндрическом постаменте с большими кокошниками. Своим величием и строгостью, собор резко контрастировал с интимной нарядностью надвратной Благовещенской церковью. Это был не только главный храм царского монастыря, это была и духовная тюрьма для знатных женщин, их усыпальница и мавзолей. Отсюда бралась и подчеркнутая скупость его убранства, обнаженность его стен и тяжесть его глав, словно вытесанных из огромных каменных глыб. Его суровый интерьер, с могучими столбами и широкими сводами, словно сжимал и уплотнял находящийся в нем воздух, делая его неподвижным. Его пол был вымощен черной керамической плиткой, а стены не имели росписи. Внизу стен были сделаны небольшие нишки-печуры, предназначенные для складывания молитвенных принадлежностей монахинь, у каждой из которых было свое, строго определенное место в храме.

В соборе шла служба. Одна из послушниц собиралась принять постриг, и на веке отказавшись от мирских радостей, посвящала себя Богу, чтобы в тишине, покое и молитве прожить свой остаток дней здесь в монастыре, славя Господа и замаливая людские грехи.

Ксения стояла на коленях на подложенной красной бархатной подушке посреди храма, перед аналоем с образом Пресвятой Богородицы. Рядом с ней старая монахиня бережно держала на руках длинную черную одежду и черный куколь. Царевна догадывалась, что в эту одежду она будет облачена после пострижения. Ее длинные распущенные волосы ниспадали по спине.

– Сейчас, после пострига, мои шелковистые волосы будут отхвачены острыми ножницами и упадут на холодный пол, – подумала она.

Пока еще послушница, Ксения крепко сжимала свои маленькие ручки. Полуобезумевшим взглядом она уставилась на образ Богоматери с Младенцем на руках и пересохшими дрожащими губами тихо шептала слова молитвы:

– Господи, укрепи мою Веру! Матерь Божья, изгони мою слабость…

Позади Ксении стояла величавая и суровая игуменья Евпраксия. Строго сдвинув черные брови, она опиралась на высокий посох с золотым набалдашником. Евпраксия хмурым взглядом посматривала то на Ксению, то на иеромонаха Нифонта, который руководил обрядом пострига. Он стоял рядом с Ксенией и тихо шептал, склонившись над ее ухом:

– Молись чадо мое, молись, повторяй за мной…

Ксения как будто его не слышала, и совсем другие слова слетали с ее синих дрожащих губ. Игуменья Евпраксия сделала глазами строгий знак монашке, стоящей с небольшим подносом, на котором стоял серебряный ковшик с теплым церковным вином, подносимым причастникам. Стоявший рядом с иеромонахом, маленький сухопарый дьякон с седой клиновидной бородой, взял с подноса ковшик, поднес к губам Ксении, и пробасил:

– Испей, дочь моя, крови Христовой на поддержание сил телесных.

Хор монахинь на клиросе пел необычайно скорбный псалом, повествующий о бренности земной жизни.

Молодая послушница, серой мышью пробралась сквозь строй стоявших монахинь, подошла к Игуменьи и тихо зашептала ей на ухо:

– Там снаружи, много молодцев, все на лихих конях, одни врата ломают, другие поскакали в обход монастыря.

Игуменья утвердительно кивнула головой послушнице и многозначительно посмотрела на иеромонаха.

– Поспешай, – обратилась она к нему, – сестры, давайте свечи.

Две черницы пошли по рядам, раздавая молящимся тонкие восковые свечи. Они зажглись одна за другой, и внутреннее пространство собора озарилось множеством огоньков. Хор запел скорбным антифоном, ведь раба Божья добровольно уходила из суетного мира и становилась верной "невестою Христа". Иеромонах продолжал настойчиво внушать:

– Повторяй за мной, чадо мое, хочу добровольно чин ангельский принять…

Черница вложила в руки Ксении большую зажженную свечу, и в ее дрожащем свете можно было различить нежные черты благородного лица и крупные слезы, катившееся из-под опущенных длинных ресниц.

Иеромонах не мог уловить ни одного слова из уст Ксении, а игуменья Евпраксия продолжала твердить, будто не замечая молчания царевны.

– Она уже говорит… говорит все, что положено. Скорее совершай постриг!

Диакон, держа в руках большие ножницы, подошел к Ксении.

– Что ждешь? – торопила игуменья. – Отрезай четыре пряди крестообразно на голове и выстригай поскорее гумнецо…

Ксения зажмурила глаза и больше не произнесла ни слова. Острые ножницы коснулись ее волос. Хор монахинь на клиросе снова протяжно запел, ведь раба Божья Ксения добровольно стала инокиней Ольгой, тем самым посвятила себя Богу. Старая черница, до того державшая одежду, протянула ее сестре Ольге.

Шум привлек внимание присутствующих, два воина, бряцая оружием, быстрым шагом приближались к аналою, на ходу расталкивая монахинь. Голоса на клиросе сбились и замолкли. Черница Ольга, подняла опущенную голову и сквозь слезы, обреченным взглядом посмотрела на Илью. Его внешность была смутно знакома ей.

– Где же я его видела? – вспоминала она. – Неужели это тот дворянин из Тайницкого сада.

Илья остановился.

– Ксения, я пришел за тобой, – произнес он.

Инокиня Ольга молчала, снова опустив взгляд в черный мозайчатый пол. Игуменья Евпраксия, наконец-то выйдя из ступора, в который ее загнал неожиданный приход Ильи и Алексея, закрыла широко раскрытый рот и, сменив изумление на гнев, набросилась на Илью.

– Богохульники, как вы смеете своим присутствием осквернять святость этого места…

Илья не слушал ее и молча выжидающе смотрел на Ксению. Игуменья Евпраксия, позабыв про свой святой сан, шипела и ругалась, словно разъяренная фурия, потрясая посохом с тяжелым золотым набалдашником над головой Ильи.

– Как вы смеете нарушать заповедные монастырские устои, – кричала она, – я буду жаловаться в Москву, патриарху. Убирайтесь отсюда проклятые еретики…

– Ксения, – снова позвал Илья.

Царевна подняла голову, бросила на него выразительный взгляд полный печали и скорби, и тихо произнесла:

– Я не Ксения. Ксения умерла тогда, когда вот эти волосы были острижены и, падая, коснулись пола, – она подняла одну прядь и крепко зажала в руке, – теперь я инокиня Ольга. К сожалению, ты немного опоздал. Прошу тебя уходи, ты сделаешь мне только хуже.