Тьма после рассвета - Александра Маринина

давно, Димка еще малолеткой был. Отсидел, вернулся, пожил здесь ка­кое-то время, потом уехал на заработки, Клавдия говорила, что на Севера подался, там платят хорошо. А там его снова посадили, но как и за что — не знаю. Лялечка, ну скоро ты?

Беременная сотрудница испуганно подняла голову, продолжая придерживать пальчиком корешки в большом деревянном ящике.

— Не нахожу больше ничего, тетя Шура, — жалобно проговорила она. — Я уже до прошлого года дошла, ни одного перевода на имя Лихачевой нету. Еще немножко — и корешки закончатся, остальное же мы в архив сдали.

— Точно больше ничего? — насторожился Си­ницын.

— Лялечка у меня очень внимательная, — строгим голосом вступилась за подчиненную начальница. — У нее за все время работы ни одной ошибки не было. Если она говорит, что больше ни одного перевода нет, значит, его нет, можешь не сомневаться.

— А междугородние звонки были?

У Лихачевой домашнего телефона нет, это Гена Синицын знал точно, специально проверил, прежде чем наносить старухе визит. Если она с кем-то связывалась, то либо звонила от соседей, либо приходила сюда и заказывала разговор. Ну, или ее вызывал кто-то из другого города.

— Сейчас посмотрю, — отозвалась Ляля, открывая толстый журнал. — Вот, семнадцатого октября ее вызывал Новочебоксарск, назначено было на пятнадцать часов, разговор длился девять минут. Потом Лихачева сама заказывала звонок в тот же город. Заказ оформлен двадцать четвертого октября, линия была свободна, я ей набрала, но абонент не ответил. Тогда она телеграмму отправила.

— Куда? Кому?

— Да все туда же, в Новочебоксарск, Лихачеву Д. П. Вам бланк найти?

— Найдите, — кивнул Синицын.

Через несколько минут он держал в руках бланк, заполненный от руки и адресованный «до востребования»: «Деньги получила спасибо сынок».

Выходило все чисто и гладко. 17 октября образумившийся сын вызывает мать на переговоры, просит прощения за то, что никак не помогал ей материально много лет, рассказывает, что теперь у него все благополучно и он прилично зарабатывает, и предупреждает, что посылает ей почтовый перевод на большую сумму. Через неделю, 23 октября, перевод приходит, на следующий день, 24 октября, Клавдия Степановна получает его в местном отделении почты, хочет позвонить сыну, сказать, что деньги пришли, заказывает разговор, но Дмитрия не оказалось дома, и она шлет ему телеграмму, мол, деньги, получила, спасибо, сынок.

На первый взгляд ничего подозрительного. Но почему после получения перевода Лихачева кинулась так странно тратить присланные сыном деньги? Не новый телевизор, не мебель, не бригада плотников, которая привела бы в порядок дом, а колбаса, водка и конфеты? Впрочем, кто их поймет, стариков-то, переживших войну и голод. У них мысли и желания совсем не такие, как у молодых, привыкших к мирной и сытой жизни.

Участковый Синицын покинул почту и поехал на свой опорный пункт. Он хотел немедленно связаться с райцентром. Уж делать что-то — так как следует. Чтобы потом ничего не грызло.

Через полчаса старший лейтенант получил ответ: гражданин Лихачев Дмитрий Петрович, 1937 года рождения, уроженец поселка Канавино Дмитровского района Московской области, осужден в 1953 году по статье… освобожден в 1956 году по отбытии срока наказания… осужден в 1960 году по статье… отбывал наказание в учреждении… освобожден в 1967 году условно-досрочно… осужден в 1969 году… отбывал наказание в учреждении УЩ-274/6… освобожден в 1980 году по отбытии срока…

Выходит, тетя Шура знает не все. Сын бабки Лихачевой имеет за плечами не две судимости, а три. При второй ходке сумел проявить себя положительно и вышел условно-досрочно, а вот в третий раз отмотал весь срок, от звонка до звонка. Причем срок немаленький, 12 лет, из которых год провел в следственном изоляторе, пока шли следствие и суд, и еще 11 — в исправительно-трудовой колонии строгого режима. И статья серьезная: бандитизм. Все три судимости у Дмитрия за преступления, совершенные в группе. Можно даже подумать, что дружков-приятелей этот человек любит и ценит куда больше, чем собственную мать. С дружками — куда угодно, в огонь и в воду, а матери даже адрес свой не дал, она ему телеграмму «до востребования» посылает. Вот же повезло мужику с именем: оказался тезкой и однофамильцем знаменитого академика Лихачева, искусствоведа и филолога. Надо же было так опозорить имя! Хотя, с другой стороны, на зонах кого только нет — и Пушкины, и Ульяновы, и Симоновы…

Но что-то в полученной справке смущало Гену Синицына. А что в ней может быть не так? Все по стандарту, ни одного лишнего слова. Он перечитал текст еще раз, потом еще раз и сообразил, что ему показался знакомым номер колонии, где Дмитрий Лихачев отбывал свой третий срок. Где он мог видеть этот номер? УЩ-274/6.

В ориентировках, больше нигде. Геннадий достал из сейфа папку с надписью «На розыск» и почти сразу наткнулся на то, что искал. В начале октября в розыск были объявлены два человека, подозреваемые в совершении разбойного нападения в Тульской области. Один из них, некто Квасков, ранее четырежды судимый, свой последний срок отбывал в том же учреждении строгого режима, что и Лихачев. Второй, по фамилии Хвощев, ранее не судим.

Вот теперь все срасталось так, что не разорвешь. Подавшийся в бега Квасков с подельником обратились к Лихачеву с просьбой помочь с убежищем. Видно, на зоне отношения у них сложились вполне доверительные, если не сказать дружеские. И Лихачев отправил их к своей матери, Клавдии Степановне, в поселок Канавино Дмитровского района Московской области. Место тихое, неприметное, мать — человек надежный, если подмазать, потому как до денег жадная, дом у нее на самой окраине, где мало кого встретишь. Предварительно сынок, похоже, позвонил, поговорил с мамой, убедился, что не подведет, посулил изрядную сумму «на расходы и за беспокойство». Но если оно действительно так, то Дмитрий должен был все-таки поддерживать контакты с Клавдией Степановной все годы своего отсутствия. Не мог человек в здравом уме вот так пропасть на два десятка лет, не звонить, не присылать денег, не писать писем, а потом вдруг объявиться и попросить приютить беглых преступников. Глупо, неосторожно, непростительно. «Впрочем, насчет писем — это я погорячился, — осек себя Геннадий. — Письма-то как раз могли и быть, они же нигде не фиксируются, в отличие от денежных переводов и заказных звонков».

Эх, была бы его воля, Гена Синицын попробовал бы восстановить всю картину: общались ли бабка Лихачева и ее сынок все эти годы? Ездила ли она к нему на свиданки? Посылала ли «дачки» на зону? Вели ли они переписку? На зоне письма учитываются и регистрируются, можно все узнать. А вот письма с воли уже не выявить никак, если только сама Клавдия Степановна их не покажет. Впрочем, можно опросить почтальона, хотя смысла в этом не много: даже если она и припомнит, что, дескать, приносила на адрес Лихачевой какие-то письма, поди докажи, что это были письма именно от ее сына. Да и к чему доказывать? Что это даст? Да, пишет сынок матери. Что дальше? Почему денег много лет не слал? Потому что сидел. А как вышел — долго устроиться на работу не мог, а как устроился — работа черная и зарплата маленькая, самому бы продержаться. Вот удалось заработать или скопить — сразу и выслал мамане на вспомоществование.

Старший лейтенант Синицын подумал, что оперативники из райцентра наверняка опять поднимут его на смех: на одних