Население: одна - Элизабет Мун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А эти существа – как к этому отнесутся они? Решат, что это какая-то магия? Или и глазом не моргнут?
Беседа начинается с открытия: городов не один, а целая дюжина. А это чудовище – того же вида, что остальные? На ногах у него нет чехлов, а на теле мало одежды. Но пальцы на ногах такие же мягкие и короткие, как у захватчиков, воров, разорителей гнезд: пять штук – и столько же на верхних конечностях. Шерсть на голове не темная, а белая, но все отверстия и выпуклости располагаются в тех же местах.
Оно такое же. Видите шрам в том месте, где приземлялись летающие монстры?
Оно другое. Оно всего одно. И белое сверху.
Оно интересное. Оно странно себя ведет.
Чего еще от него ожидать? Это же чудовище.
Оно не охотится. Оно добыча?
Его нельзя есть. Но можно наблюдать.
Мягкая кожа. Складки. На теле висят штуки.
Штуки! Украшения, семяед!
Украшения. На нем висят украшения, которые оно иногда меняет. Что это означает? Счетная система? Реакция на смену погоды? Кто знает. Надо наблюдать – впитывать новые знания. И тогда, если придут другие чудовища, Народ будет знать о них больше.
Столько знаний. Орудия, емкости, крепежи, шумные ящики, ящики с картинками. Совместной дробью они договариваются, что не станут трогать переключатели, кроме тех, что им показало чудовище: свет, вода. Горячие ящики, холодные ящики.
Если бы не украшения, можно было бы подумать, что чудовищ интересуют только ящики: они жили в ящиках, хранили вещи в ящиках, готовили в горячих ящиках, держали пищу в холодных, прятали в ящиках картинки и звуки. В Народе мастерили шкатулки из кости, или дерева, или кожи травоедов. Но путешествовать с мешками и горлянками было гораздо удобнее. Большие ящики были только у тех, кто предпочитал жить на одном месте.
Этот ящик с картинками – как будто смотришь глазами птицы.
Птица. Птица высоко – выше и выше. Все маленькое, но птица видит далеко.
Так высоко?
Летающие монстры полосовали небо шрамами. А если в нем и правда остались дыры? С такой высоты они смогут увидеть всю планету разом.
Начинается жаркий спор о форме планеты, в котором припоминают все известные Народу теории. Планета плоская. Планета не плоская, а круглая, как тыква. Не круглая, как тыква, а неровная, как камень. Нет, как корень, который любят норолазы: боги скрыли истинную форму, дабы показать, что она священна. Спор стихает, когда старейшина невозмутимо расчищает на земле ровное пространство. Сообразив, что он задумал, остальные обступают его.
Выложенные в определенном порядке травинки – проходы между ящиками; вся схема – величиной с раскрытую ладонь, а то и меньше. Старейшина приседает рядом, всматривается в схему одним глазом, потом медленно выпрямляется. Они молча наблюдают. Пока что все очевидно, это они уже выяснили. Взгляд птицы, птица летает высоко, все кажется маленьким, видно далеко. И что?
Старейшина обводит вокруг себя рукой, щелкает пальцами, снова обводит рукой. Оцените! Они наклоняют головы. Молодой охотник нависает над схемой, пробует подсчитать. Вот – гнезда-ящики. Вот – проходы. Шириной с травинку, а если привстать на пальцах, то вот на столько меньше… Значит… Они умели переводить расстояние в знакомые величины. Вот столько шагов, вот столько сил, чтобы одним броском попасть в удирающего норолаза. Столько сил, чтобы догнать травоедов на таком расстоянии. Для таких больших расстояний подходящего слова нет, но для сравнения большого ума не надо.
Меньше дневного перехода по траве, больше дневного перехода среди высоких деревьев. Глаза расширяются. Дневной переход вверх? Они задирают головы, глядя на голубое небо, на мягкие облака. Да как же далеко в таком случае до облаков? Какого они размера? Сравнение дается им легко: если до облака столько, сколько можно пробежать во весь опор без отдыха, то оно должно быть больше пятерых травоедов, составленных рядом, а если за время пробежки солнце сместится на ладонь, то облако… размером с гору. Кто-то называет одну гору; кто-то называет другую.
Где-то наверху за ними наблюдает чудовище – кошмарная птица с большими глазами. У нее должны быть большие глаза, чтобы видеть так далеко, да еще и в темноте. Они видели, что картинка движется и в темноте. И картинка никогда не бывала темной.
Картинка, напоминает старейшина, появилась не сама по себе. Сделать ее светлой или темной – решать создателю.
Создателю наверху? Чудовищу, которое притаилось в облаках?
Оно хочет знать, как мы поступим с этим чудовищем. Изучает нас, как мы изучаем его.
Оно знает, что мы убили тех чудовищ.
Дрожь. Чудовища поступили плохо, разорили и сожгли гнезда, но… если чудовища умеют забираться настолько высоко и наблюдать из-за облаков, то, возможно…
Сперва гнезда, с нажимом напоминает желторотая, которой скоро самой вить гнездо. Нет гнезд – нет Народа.
Успокаивающее бормотание. Гнезда будут. Гнезда они найдут. Гнездо для тебя, для молоди. Гнезда – всегда. Гнезда…
Гнездись здесь. Самый дерзкий оглядывает ящики чудовищ. Правая рука отбивает дробь – нет, нет, нет. Дерзкий изгибает шею, которой становится тесно от ремней дорожной перевязи, и отводит взгляд. Прости. Не держи зла. Прости.
Старейшина потягивается – одной длинной рукой, другой. Довольно. Успокойтесь. Здесь безопасно. Отдыхайте.
Один за другим они устраиваются на земле. Старейшина открывает закупоренную горлянку и снимает свисток. Самый дерзкий разминает пальцы. Несколько медленных нот, повыше и пониже. Кто-то встряхивает горлянкой, семена и бисер дрожат, пляшут, выстукивают ритм. Длинные пальцы на ногах изгибаются, притопывают. Второй флейтист медлит, дожидаясь, пока тона сольются, возьмутся за руки и запляшут вместе. Теперь голоса.
Добрая охота, добрая охота. Новая охота, новая охота. Музыка вьется вокруг знакомых мотивов, вплетая новые знания в уже известные узоры. Чудовище, чудовище, танец, танец. Чудовище, чудовище, ящики, ящики.
– Ку, – произнесло существо, заходя на кухню.
Офелия улыбнулась. Запомнил, значит. Она в этом почти не сомневалась. Чужаки все-таки были неглупы. Она подошла к холодильнику, открыла дверцу. Существо встало рядом. Офелия ногтем соскребла немного снега с внутренней
