Место, куда я вернусь - Роберт Уоррен

— Что иметь?

— Бескорыстную заинтересованность, — сказала она торжествующе и усмехнулась с озорным видом. — Так вот, насчет Марии — ты с ней уже целовался?

— Это, моя дорогая, тебя не касается.

Она села прямо и отодвинулась.

— Что, даже не пробовал? — воскликнула она.

— Это тебя не касается.

— Еще как касается! Я тут тружусь не покладая рук, стараясь женить тебя на этой замечательной девушке — и к тому же богатой, и полной еще не растраченной любви, как улей полон меда, — а ты говоришь, что это меня не касается! Какие все мужчины смешные!

— А женщины нет?

Она на секунду задумалась, а потом просияла:

— Ну хорошо, раз уж ты такой упрямый, придется мне зайти с другой стороны. Я начну издалека и застану тебя врасплох. Задам как будто невинный вопрос — она уже рассказывала тебе про свою мать?

— Мне надо бы ответить, что и это не твое дело. Но раз уж ты застала меня врасплох, то могу сказать, что нет.

— Вот и хорошо, — сказала она самодовольно. — Теперь я знаю все, что мне нужно.

— Не понимаю, почему ты считаешь, что должна что-то знать, но почему ты решила, что знаешь?

Она с сияющими глазами повернулась ко мне.

— Вот ты и попался, — сказала она. — Теперь ты пытаешься что-то узнать. Но я сжалюсь над тобой и скажу: теперь я знаю — ты не продвинулся дальше вежливого, пристойного прощального поцелуя. Я знаю — ты даже не пытался ее сколько-нибудь завести, чтобы у нее хоть губы приоткрылись…

Я хотел что-то сказать, но она знаком остановила меня:

— Ты собираешься возразить, но лучше уж молчи. Нет, может быть, ты раз-другой и пытался, но она только отворачивалась, а может быть, склоняла лицо тебе на грудь, а потом, встрепенувшись, отстранялась, как будто ее укололи булавкой.

— Почему, черт возьми, ты думаешь, что что-то знаешь?

— Потому что, глупый, она еще не рассказывала тебе про свою мать.

— Да черт возьми, что там с ее матерью?

— Это она расскажет тебе сама, — ответила она с деланной многозначительностью. — Когда сочтет нужным. Но только… — Она на секунду задумалась. — Только я скажу тебе одну вещь. Когда ты пытался немного поприжать Марию, у тебя самого кровь еще не бурлила. Ты еще не созрел. Потому что одно я знаю наверняка, Джед Тьюксбери…

Она замолчала.

— Да? — спросил я.

— Я подозреваю, что, когда у тебя кровь забурлит, тебя так просто не остановишь. Поэтому пока что хорошо, что этого не случилось. Понимаешь, Мария сейчас думает, что ты такой замечательно чуткий, и деликатный, и глубоко чувствующий, и сильный — нет, не спорь, я знаю, — и она ужасно переживает, собираясь с духом, чтобы рассказать тебе то, что собирается рассказать, а когда она это расскажет, Рубикон будет перейден.

Теперь между нами и темным массивом холмов не было заметно никакого движения. Я вгляделся и увидел в дальнем конце луга ярко-красное пятно — это была Мария рядом с Лоуфордом, оба верхом, и оба, залитые ярким светом, стояли неподвижно.

— Ты даже не слушаешь, что я говорю, — сказала Розелла.

— Да нет, слушаю, — отозвался я.

— Ну так вот, она еще ни разу не переходила Рубикон. До сих пор. Но ведь она имела дело только с парнями из Нашвилла. Она еще никогда не сталкивалась с таким таинственным и таким чутким Джедом Тьюксбери из Дагтона, и я знаю, что она сейчас переживает. После того, как послала тебе это приглашение. Кстати, ты его получил?

— На котильон? Да.

— Я сначала думала, что она не решится. Испугается. — Она помолчала. — Ты пойдешь?

— В последний раз, когда девушка пригласила меня на танцы, кончилось это не так уж хорошо, — заметил я.

— Ты когда-нибудь перестанешь мне это поминать? — спросила она с нежной улыбкой. Потом продолжала серьезно: — Но здесь речь идет о Марии. И я думаю, ты должен пойти.

— Зачем мне все это нужно?

— Для расширения кругозора.

— У меня нет вечернего костюма. Фрака и прочего.

— Ну, купи, — сказала она. — Можешь даже взять напрокат, только он тебе потом опять понадобится, на Рождество тебя будут приглашать раз десять. И знаешь, — она оценивающим взглядом оглядела меня с ног до головы, — прокатный костюм будет на тебе плохо сидеть. При таких плечах…

В эту минуту Лоуфорд и Мария, бок о бок, проскакали мимо нас и взяли глухой барьер, а потом канаву с водой. Мы смотрели, как они шагом удаляются к западному краю луга.

— Они хорошо смотрятся вместе, — сказала Розелла. Я ничего не ответил, и она продолжала: — Когда я только что говорила о парнях из Нашвилла, я не хотела сказать ничего плохого. Лоуфорд тоже из них. — И, после паузы: — Хотя у него есть много чего еще. — Она не сводила глаз с двух всадников на лугу. — Но друг для друга они не годятся. Оба из одного и того же теста. Слишком одинаковые — как все вокруг, — чтобы видеть разницу.

Она, прищурившись, бросила на меня спокойный, пристальный взгляд.

— А вот ты другой. И Мария это знает.

— Ты говоришь так, как будто все уже решено, — заметил я.

— Ну, может быть, еще не все, — сказала она и вдруг улыбнулась мальчишеской, дружеской улыбкой. — Но вообще-то… Смотри! — скомандовала она, показывая на дальний край луга.

Я посмотрел.

Там миссис Толбот-Джонс садилась на рослого серого коня, который все дергал головой и плясал на месте, а низкорослый седой негр в красной фланелевой рубашке висел у него на поводьях. Потом она, вскочив в седло, повернула коня, и он, поднявшись на дыбы, сделал курбет.

— Сейчас ты кое-что увидишь, — сказала Розелла.

— Что?

— Это Зимний Вечер, один из племенных жеребцов тети Ди. Игрушка не для детей и не для новичков. Но не такой норовистый, как Черный Властелин.

— Черный Властелин?

— Ее главное сокровище. В нем кровь Насруллы. Капля его спермы стоит целое состояние. — И потом: — Смотри, как она управляется с Зимним Вечером!

Она обернулась ко мне.

— Я прилично езжу, но я скорее положу себе на грудь гремучую змею, чем сяду в седло, когда под ним этот зверь. Здесь мало кто на это решится. Лоуфорд может на нем ездить — он хороший ездок и не боится. И дядюшка Тад тоже.

— Это тот тренер?

— Да. Ну и, конечно, тетя Ди. Смотри!

Я посмотрел.

Миссис Джонс-Толбот на сером коне приближалась к первому барьеру в дальнем конце луга. Они взяли барьер и сделали большой круг, возвращаясь к старту.

— Она, наверное, еще раз-другой возьмет этот барьер, а потом пустит его на всю дистанцию.

Розелла оказалась права. Возвращаясь после четвертого прыжка, миссис Джонс-Толбот направила коня прямо на глухой барьер, пронеслась над ним, и в следующее мгновение — Розелла, подавшись вперед, крикнула: «Смотри! Смотри!» — рослый серый конь взлетел над барьером-змейкой. Казалось, он парит в воздухе без всяких усилий, словно в невесомости, как будто тайная сила переливалась в него из прижатых к его бокам коленей привставшей в седле всадницы. Мы видели ее напряженное лицо, слегка приподнятое, со сверкающими глазами и чуть приоткрытым в радостном возбуждении ртом, но притом со странно спокойным выражением. Какое-то мгновение они четко вырисовывались на фоне неба, потом послышался тяжелый удар копыт о землю, во все стороны полетели комья, и они уже неслись дальше, к овечьему загону и канаве с водой.

И снова я увидел эту безупречную согласованность движений, плавную мощь и медленный полет, похожий на сон, когда и конь, и всадница, казалось, парят в воздухе вне времени и пространства.

— Уф-ф! — воскликнула Розелла, переводя дыхание. — Каково, а?

— Да-а, — произнес я, хотя в силу своей неопытности вряд ли мог заметить все то, что видела она.

— Знаешь, тетя Ди — просто чудо! — сказала она с тем искренним, щедрым воодушевлением, которое иногда у нее прорывалось.

Она не сводила глаз с всадницы и ее рослого коня, медленно удалявшихся от нас к дальнему краю луга.

— Я не только о прыжках, — добавила она, все еще глядя им вслед. — Она такая… Такая… Она вся в том, что делает. Что бы она ни делала, она отдается этому целиком. Всей душой. Ну, как бы…

Конь и всадница скрылись из вида за овечьим загоном.

— …Как бы от чистого сердца, — закончила она и умолкла, как будто ожидая подтверждения. — Правда ведь?

Я вспомнил лицо всадницы в высшей точке ее полета, вырисовывавшееся на фоне неба.

— Да, — сказал я.

Некоторое время мы сидели молча. В дальнем конце луга снова показалась миссис Джонс-Толбот, и Розелла снова не сводила с нее глаз.

— Если бы мне надо было выбрать, на кого я хочу быть похожей, — произнесла она задумчиво, — то думаю, что выбрала бы ее.

Она все еще смотрела вдаль. Потом вдруг встала.

А я остался сидеть, размышляя о том, что бы такое Мария могла рассказать мне о своей матери. Потом — почему Розелла не хочет мне этого сказать. Потом — почему, хотя все так много говорят о Марии, никто даже намеком не обмолвился, что ей есть что рассказать. Почему все в Нашвилле ждут, когда Мария мне что-то расскажет. Почему все они, как и Розелла, считают, что Мария должна рассказать мне что-то сама.