Плацебо - Ирина Фингерова

не унимается, и я уже думаю, как бы отобрать у него чертову палку. – А! Л! А! Н! Т! – коротышка брызжет слюной, которая попадает мне на нос. – Талант! Ты неправильно фокусируешь взгляд! Ты фокусируешь взгляд не на том! Средняя точка фокусных расстояний находится позади сетчатки, это гиперметропия. У тебя гиперметропия мышления! Талант, а не тлен! Ты неправильно фокусируешь взгляд!

Я никак не реагирую, хотя внутри у меня что-то холодеет.

Мужик машет на меня рукой, качает головой, идет к столу, размашистым почерком строчит что-то на белом бланке, ставит печать и отдает мне заключение.

Дневной свет кажется болезненно тусклым или ярким? Не пойму… Совершенно дезориентированный, я захожу во вторую кабинку. Никого нет. Но в абсолютной тишине раздается чавканье. Я осматриваюсь по сторонам и все еще никого не вижу. Сосредоточившись, я определяю, что источник звука находится в шкафу. Я распахиваю дверцу, и на меня виновато смотрят блестящие глазенки недавнего знакомого. Коротышка с косичками уплетает шоколадного зайца.

– Вы? – ошарашенно говорю я.

Коротышка вылезает из шкафа, кладет останки зайца на стол, вытирает рукавом белого халата коричневые крошки и надевает на лицо серьезность.

– Я сегодня ваш врач-проктолог.

– Но вы же офтальмолог, – пытаюсь разобраться.

Коротышка кривится в снисходительной ухмылке и бьет меня кулачком в плечо.

– Вы, наверное, меня с братом перепутали, – он елозит на месте, пытаясь не захихикать, – да он же карлик, – но не выдерживает и хохочет во весь голос: – Поняли шутку, дошло, да, мы близнецы, дошло?

Я вежливо улыбаюсь.

– Вы – вулкан или цунами? Каша или кирпич? Барабаны или тромбон? – Доктор закатил глаза, не обнаружив осмысленности в моем взгляде. – Держите в себе или все другим? – он снова закатил глаза. – Диарея, – сделал реверанс в правую сторону, – или обстипация, – шепотом добавил: – Запор, – сделал реверанс в левую.

– Обстипация, – прокашлялся я.

– Наш человек, – захихикал доктор и надел белые резиновые перчатки. – Поворачивайтесь, не бойтесь, пришло время для определения анальных трещин в вашем сознании!

Я отвернулся к стене. Доктор нажал на какую-то кнопку, на потолке зажегся диско-шар. Под режим «веселье» по комнате заплясали разноцветные пятна.

– Ложитесь на кушетку! Я обезболю вас. Боль уйдет, я загляну вам вовнутрь! Я загляну в ваш внутренний мир. Я встречусь там с геморроем! Язвой! Полипами! И все это обезболю!

Я послушно разделся и лег на кушетку. Разноцветные пятна скакали по моему лицу, как блохи, пробираясь даже за сомкнутые веки.

– Вот к чему приводят экзистенциальные высеры, – говорил доктор, выпуская воздух из пустого шприца, – в них так легко утонуть! Нужны крепкие нервы, чтоб позволить себе трещины прямой кишки и сознания. Но нервы не по моей части – я не невропатолог.

Я молча лежал, а он напевал себе под нос что-то об обезболивании.

– Акт рождения – всегда боль, – прошептал я, чувствуя, что у меня в горле пересохло и губы мне не принадлежат, – я собираю ингредиенты, я жую, я долго и тщательно жую, я перевариваю и наконец создаю… Это и должно быть больно. Запоры – это признак работы над собой.

– Все жуют, – отвечает коротышка, – все переваривают, все создают. Но не всем больно. Вставайте, я провел осмотр, все с вами ясно.

Я одеваюсь, встаю. Коротышка снова грызет своего зайца, предлагает угоститься. Пишет что-то на белом бланке, протягивает его мне.

– Хватит думать о том, какая судьба уготована вашему дерьму. Хватит думать о завтрашнем дне, – говорит он.

– Дно – всегда сегодня, – отвечаю я.

Мне нравится, что последнее слово за мной. Мне нравится, что вход в Галерею прегражден разговором с собственным телом. Все так, как и должно быть. На пути к сокровищам рыцаря ждут препятствия. И в этом ценность сокровищ. В пути, который приходится преодолеть, чтоб их заполучить. В опыте, который можно прожевать и переварить. Мне нравится быть рыцарем, это удобно. Компасы ломаются, а кодекс чести – никогда, если только не начать его разглядывать. Худшее, что можно сделать с собственными принципами – растереть их на предметном стекле и сунуть под микроскоп. Тонкая грань между честностью с собой и выживанием. Зачем точить собственные костыли? С другой стороны, как научиться ходить, если костыли в порядке?

Мысли роились в моей голове и гудели, как осиный улей. Хочу ли я ходить на своих поломанных ногах или лучше не брезговать старыми добрыми костылями от компании «Все мы родом из детства», «Художником тебе не стать и Сo», «Art only for artists»?

Я торжествующе сжимаю в правой руке медицинские бланки и направляюсь к входу. Никого из остальных участников не видно, меня дожидается Нула, она поторапливает жестами, но сама не заходит.

– Оставили дежурить, – шутит Нула и протягивает мне дротик.

Я целюсь в красно-белое воздушное WC. Конечно, промазываю. Открываю стеклянную дверь и захожу внутрь своей священной коровы. Оказываюсь в длинном широком коридоре, разрезанном матовыми перегородками на узенькие полоски – залы экспозиций. У входа и выхода в каждый зал – автоматический контрольный пункт. Нужно приложить штрих-код на медбланках, и Галерея решит, в какой зал тебе лучше попасть, зеленые стрелочки укажут путь, а на панели турникета высветится «красный человечек». Я повторяю за другими. Турникет задумчиво пищит и отправляет меня к залу номер четырнадцать. Металлические палки раскрываются передо мной в приветственном жесте, и я оказываюсь в белоснежном плену кафельных стен, потолка и пола.

На меня пялится белоснежная эмалированная раковина, на полочке рядом стоит литровая бутылка воды. Вот оно, настоящее произведение искусства. Все как положено. Эстетика, идея, таблички с описанием, не меньше тысячи знаков прямо над «арт-объектом». Я пью воду и читаю:

«Эмалированная раковина – идеальный арт-объект. Символ конечности и бесконечности человеческого существования. Пластиковая бутылка и родниковая вода – лаконичная формула извечной борьбы природы и цивилизации. Человеку, готовому воспринимать, следует опустошить бутылку. Повлиять на происходящее, потому что искусство – процесс поглощения, переваривания и избавления. Мгновение между избытком и недостатком. Глоток – акт сопричастности, готовности изменить действительность и подтверждение того, насколько она субъективна. Человеку, готовому воспринимать, следует дождаться, пока мочевой пузырь наполнится. Испытать при этом мазохистское наслаждение. Отойти от «арт-объекта» и рассмотреть его с разных ракурсов. Приблизиться к эмалированной раковине и смотреть указание № 2».

Я смиренно воспринимал. Вода была сладкой и напоминала арбузный сок. Спустя три поворота вокруг своей оси, пятнадцать минут и приступа зевоты я встал на руки и взглянул на раковину. Она действительно выглядела совершенно иначе! Более того, я заметил червоточину. Тоненькая полоска ржавчины оклеймила идеальный арт-объект своей дешевой жизненностью. Кровь прилила к ушам, и я вернулся с ног