Плацебо - Ирина Фингерова

фарфоровых лошадок. Эту звуковую карусель я нашла в саду. Искала потерянную сережку, а нашла мелодию. Раньше я никому не показывала свое сокровище, ждала подходящего момента… Я люблю отточенные движения, выверенные реплики и продуманные картинки. Сцена должна быть идеальной: декорации – соответствовать моменту, момент – эмоциональному состоянию, состояние – зрителям и никакого жирного блеска на лбах актеров!

Поминки балетной школы – неплохая возможность. Я надела подсолнуховое платье, заплела рыбацкую косу, посыпала лицо мукой. Бледная, источающая аромат гречишного меда, которым я намазала запястья и щиколотки, я купала свои ступни в траве и глядела на блестящую гладь озера в Центральном парке. Ветер трепал мои волосы, а из сумки доносился приглушенный звон.

Вокруг царила суета, кто-то копал большую яму, кто-то разжигал костер из просроченных документов на поступление, журналов, сертификатов. По воде пошла рябь – кто-то пустил «блинчик». Когда вода успокоилась, я увидела рядом светловолосого мужчину, из одежды на нем были только длинные волосы, достигающие колен. Не спрашивая разрешения, он извлек из моей сумки звуковую карусель и поставил на один из черных камней, которые окружали искусственное озеро и комплекс фонтанов. Потом ловко перемахнул через невысокую ограду и начал плясать. Он двигался плавно, стремительно, как бисерная звездочка в детском калейдоскопе. Солнечные брызги его волос, капельки воды, летящие во все стороны из-под его безумствующих пуантов, ясный, сосредоточенный взгляд – он был абсолютно живым, абсолютно наполненным…

– Вы похожи на метеоритную пыль, – восхищенно сказала я, когда Норд кивком головы предложил пройтись.

– То есть? – переспросил он. – Это потому что я голый? Мы все-таки на поминках, не торопитесь так с комплиментами.

– Желтый цвет. Точно. Цветок? Нарцисс, – подытожила я. – Больше люблю людей-деревья.

Норд засмеялся, обнажив ряд ровных голубых зубов.

– А вы модник.

– Зубы? – спросил Норд. – Это из-за того, что я постоянно ем голубую глину, для коленей полезно, для суставов. Я делаю маленькие шарики и, кажется, что это голубика.

– Я – Флор.

Норд улыбнулся, но так и не представился.

На следующую встречу я принесла плетеную корзинку с голубикой. Достала на биоплантации у приятеля, обменяла на семена астурийского нарцисса.

Норд предложил прогуляться по готическому кварталу.

– Не понимаю, зачем строить здания, которые выглядят полуразвалившимися, – удивлялась я, – кто сюда вообще ходит?

– Мы, – хмыкнул Норд. – Эти здания – символ того, что все проходит, а вот новенькие блестящие корпусы многоэтажек, наоборот, создают иллюзию вечной молодости. Хотел бы я быть вечно молодым.

Норд действительно этого хотел. Когда я принесла свою многофункциональную зубную щетку, места на ванной полочке не нашлось – все было заставлено склянками с гиалуроновой кислотой, отбеливателями для кожи, увлажняющими кремами и блестками для тела. Холодильник был забит ампулами с витаминами и аминокислотами, а с люстры разноцветной лесенкой свисали послания самому себе: «Мои ноги гнутся, как резина», «Мои руки – лебединые шеи», «Я порхаю, как бабочка».

Вместе мы ходили на лекции по урбанистике, чтобы потом пить ромашковый чай и слушать, как Норд переделал бы инфраструктуру всего сущего. Я все тянула с записью на экзамен по профориентации, все свое свободное время я тратила на то, чтобы выдумать еще один способ удивить Норда. Я просила человека в костюме медведя передать ему записку на пересечении Пятой улицы и Седьмой, вырастила колонию плесени на его подоконнике, пытаясь приготовить сырный суп (подписалась на кулинарный канал), разгадывала за него кроссворды, тайком, пока он не увидел, и наблюдала, как он отгадывает спрятанное слово по горизонтали и отправляет в редакцию газеты в надежде выиграть ломофотоаппарат. Ломофотоаппарат был ему нужен, чтоб дробить моменты. Неплохое средство продлевать молодость, ничем не хуже косметической линейки для сухой кожи. Я подкладывала васильки в нотную тетрадь, когда он решил заняться изучением теории музыки, часами копаясь в архивах и силясь понять то, чего никогда не слышал. Восемь выверенных звуковых режимов – прямое эмоциональное воздействие. Ноги сами несутся в пляс, если весело, уголки губ опускаются, если грустно. Норд желал большего – чего-то, что он сам не мог выразить словами, часто его движения казались отрывистыми линиями, зафиксированными электрокардиографом, будто кто-то дергает его за невидимые ниточки. Он считал, что этот невидимый кукловод – музыка, потому и проводил столько времени в архивах.

Время шло. Сменилось четыре сезона, он постриг волосы, а я отрастила и уже знала наверняка, что уютней всего засыпать у него под мышкой – мне хотелось остановить время. Казалось, что я изобрела простой рецепт радости. Дни тянулись, как сладкая патока, я собирала гербарий из колокольчиков и незабудок, Норд перепрыгивал из жете в бризе, а иногда просто кружился по дому и сбивал стеклянные вазы с полок. Ему нравилось, что он может позволить себе бесполезное крушение. Ему нравилось, что он может позволить себе не ценить ничего, кроме своих ног и наших тихих вечеров. Но над нами нависала грозовая туча – тревога, причину которой мы не знали. Мы остро чувствовали конечность происходящего, и от этого каждое прикосновение становилось острее. Пока однажды я не нашла средство с этим справиться.

Последний сюрприз, который я приготовила для Норда, должен был по-настоящему его удивить. Все-таки он ожидал от меня неожиданностей, и поэтому пришлось постараться на славу. Он не догадался, в чем дело. Даже когда мы подошли к офису «Iceart», он подпрыгивал от нетерпения и широко улыбался, когда потребовалось подписать бумаги, и только когда человек в рабочем скафандре попросил его раздеться, он посмотрел на меня и спросил: – Какие у нас планы на вечер?

– Умереть в один день, – улыбнулась я.

Мы оба разделись, и сотрудники айс-центра покрыли наши тела золотой краской.

– Ты потрясающе красивый, – выдохнула я, – таким ты и должен оставаться всегда, прекрасным, беззаботным, порхающим, как бабочка.

– Не знаю, – Норд пытался подобрать слова, – это все волнующе, но ты же не серьезно? В увядании тоже есть своя красота, и мы ее пропустим, в этом и есть жизнь, знать что все проходит, но не думать об этом.

– Но ты же постоянно об этом думаешь! – сорвалась на крик я. – Это нечестно! У нас есть удивительная возможность замереть в мгновении бесконечной радости, а ты начал нести какую-то чушь про увядание.

– Флор, успокойся, если хочешь, мы сделаем это, попросим разморозить нас через пятьдесят лет, будет весело.

– Ты не понимаешь, – я покачала головой, – я не хочу, чтоб нас размораживали, я просто хотела, чтоб мы заснули вместе, красивые, радостные, и нас больше никогда ничего не тревожило. Представь себе это, только представь себе это, Норд, ты будешь танцевать, я буду бегать по