Стихи - Тимур Кибиров

Конец

amour, exil…

1999

I ne nado vsjo vremja povtorjat: «Daj, Marija, da daj, Marija!» Izvestno ved, chem eto konchaetsja!

I

Ну, началось! Это что же такое?Что ж ты куражишься, сердце пустое?Снова за старое? Вновь за былое,битый червовый мой туз?Знаешь ведь, чем это кончится, знаешь!Что же ты снова скулишь, подвываешь?Что ж опрометчиво так заключаешьс низом телесным союз?

С низом телесным иль верхом небесным —это покуда еще неизвестно!Экие вновь разверзаются бездны!Шесть встрепенулися чувств.Оба желудочка ноют и ноют!Не говоря уж про все остальное,не говоря уж про место срамное —«Трахаться хочешь?» – «Хочу!»

Кто же не хочет. Но дело не в этом,дело, наверно, в источнике света,в песенке, как оказалось, не спетой,в нежности, как ни смешно!Как же не стыдно!.. И, в зеркало глядя,я обращаюсь к потертому дяде:угомонись ты, ублюдок, не надо!Это и вправду грешно!

Это сюжет для гитарного звона,или для бунинского эпигона,случай вообще-то дурнейшего тона —пьянка. Потрепанный хлюст.Барышня. Да-с, аппетитна, плутовка!..Он подшофе волочится неловко,крутит седеющий ус.

Глупость. Но утром с дурной головоювдруг ощущает он что-то такое,вдруг ошарашен такою тоскою,дикой такою тоской —словно ему лет пятнадцать от силы,словно его в первый раз посетило,ну и так далее. Так прихватило —Господи Боже ты мой!

Тут уж не Блок – это Пригов скорее!Помнишь ли – «Данте с Петраркой своею,Рильке с любимою Лоркой своею»?..Столь ослепителен свет,что я с прискорбием должен признаться,хоть мне три раза уже по пятнадцать —Salve, Madonna! и Ciao, ragazza!Полный, девчонка, привет!

НЕАПОЛИТАНСКАЯ ПЕСНЯ

Скажите, девушки, подружке вашей,что я в отцы гожусь ей, к сожаленью,что старый пень яи вряд ли буду краше.

Еще о том, девчонки, объявите,что я ночами сплю, но просыпаюсь,ее завидя,и сладкой дурью маюсь!

Шепните ей, что я в тоске смертельной,но от нее мне ничего не надо,и серенадупускай она считает колыбельной!

Прости. Я пока что не знаю за что, но прости!Прости мне за все, что ни есть, и за все, что ни будет,за все, что ни было, за то, что чисты и пусты,невинны слова, и от них ничего не убудет.

За то, что и время идет, и пространство лежит,и с этим уже ничего не поделать, Наташа,чтоб клятвенно руку на сердце твое положить…Простите, конечно же не на твою, а на вашу.

С блаженной улыбкой – совсем идиот! —по мартовским лужам брожу,гляжу на твой город, разинувши рот,прекрасным его нахожу!

Я знаю, не так уж красива Москва,особенно ранней весной,но ты родилась здесь, и здесь ты жива,здесь ты целовалась со мной.

И весь этот ужас – Фили, Текстили —нелепая, злая херня —лучатся бессмертием, смысл обрели,как я, дорогая, как я!

ИЗ ЛЕРМОНТОВА

Впервые мне, Наташа, тошносмотреть на женские тела.Иль теток возжелать возможно,когда мне ангел не дала?

А я ведь за одно мгновеньемеж ненаглядных ног твоихотдал бы к черту вдохновенье!Но ты не разомкнула их.

Не любите Вы этих мужчин, mon amie!Ну за что же их, право, любить?Знаю этих козлов – медом их не корми,только дай что-нибудь осквернить!

Ведь у них, окаянных, одно на уме,у меня же – как минимум два!Это надо совсем головы не иметь,чтоб не мне, а мужчинам давать!

В край далекий уезжая,милая моя,ты не вздумай, дрянь такая,позабыть меня!

Ты не вздумай, дорогая,позабыть о том,как стоял я, обмирая,под твоим окном,

как сидел с дурацким чаемза столом твоим,меж надеждой и отчайньемнем и недвижим,

как раскатанной губищейнежных уст твоихя коснулся, словно нищийу ворот святых!

Так не вздумай, ангелочек,это забывать!Хоть один еще разочекдай поцеловать!

А иначе – вот те слово,вот те, Таша, крест —будешь ты не Гончарова,а прямой Дантес!

Бодливой корове бог рог не дает.Вот так же и ты – не даешь!Я хнычу и жалуюсь дни напролет,я сетую: «Эх, молодежь!..»

Но, знаешь ли, то, что ты все же даешь,никто на земле не дает —такое веселье по жилам течет,такое блаженство под сердцем растет,

такая музыка поет!

II

РОМАНС

Я тебя называю своею,хоть моею тебе не бывать,потому что все больше пьянею,подливаю опять и опять.

Черной ночкой вино зеленоенашептало мне имя твое.Глухо екнуло сердце хмельное.Так прощай же, блаженство мое!

Черной ночкой по белому снегуя уйду от тебя навсегда,в горе горькое брошусь с разбегу,пропаду без стыда и следа.

Провожают меня до заставы,наливают мне на посошок,подпевают мне пьяной оравойи Некрасов, и Надсон, и Блок!

СТАРОФРАНЦУЗСКАЯ ПЕСНЯ

У моей у Госпожинрав суров и строг режим —ничего ей не скажи,никогда с ней не лежи!

На мою бы Госпожуда хорошую вожжу,я же только погляжу —как осенний лист дрожу!

Потому что Госпожасловно майский цвет свежа.Как такую обижать?Лучше просто обожать.

КРАСАВИЦЕ, ПРЕДПОЧИТАВШЕЙ ФЕБА КУПИДОНУ

Я так люблю тебя, а ты меня не так,так как-то, средненько, неважно, на трояк.

Напрасны жалобы, бессмысленны укоры —ты снова о стихах заводишь разговоры!

А что в них, девочка? – Слова, слова, слова!Ужели же от них кружится голова,

и сердце сладостно сжимается, и очивдруг увлажняются, а также, между прочим…

Да что там говорить! Органа жизнь глухойскорей поймет, чем ты меня!.. Ах, ангел мой,

как хочется тебя! Обнявши стан твой гибкий,я б целовал тебя – от пятки до улыбки,

и спереди всю-всю, и сзади, и т. п.!Вот счастье, милый друг!.. А вот стихи тебе.

МАЛОРОССИЙСКАЯ ПЕСНЯ

По бэрэжку хожуда соби смэкаю:хто з тобою нэ знаетсягоря той нэ знае!

Ох уж ты, Наталка,шо ж ты наробыла?Ты ж мэнэ, стару людину,зовсим погубила!

Ты мэнэ старогонэ мож'эшь кохати.А я пийду в сад зэлэныйпо тоби рыдати!

Нату моя, Нату,шо ж таке творится?Ты ж така хороша, Натку,дай хоть подывыться!

Дай уж, дивчиночка!..Нэ дае ни трошки!Ой, ратуйте, громадяне,помираю с тоски!

Нэ дае, змиюка!Чому ж я нэ птица,шоб в блакитно небо ридноот тоби сокрыться?

Тю на тэбэ, Натку!Сэрдэчко разбилось.Грае, грае воропае,шоб воны сказились!

Богу молиться об этом грешно.Книжки об этом печатать смешно.Что с этим все-таки делать?Жил же без этого – и ничего,без дорогого лица твоегои уж тем паче без тела.

Что посоветуешь, милый дружок?Милый дружок, как обычно, – молчок.Правильно, что уж тут скажешь.Сам заварил и расхлебывай сам,кто ж поднесет к твоим детским губамэту прогорклую кашу!

Жил, не тужил же, и вот тебе раз! —по уши в этом блаженстве увяз,мухою в липком варенье.Сладко, и тяжко, и выхода нет.Что-то уж слишком мне мил белый светиз-за тебя, без сомненья!

Сердце скрепя и зубами скрипя,что же я все же хочу от тебя,от европеянки нежной?К сердцу прижать или к черту послать?Юбку задрать, завалить на кровать?Это неплохо, конечно.

Но я ведь знаю, что даже тогдамне от тоски по тебе никудане убежать, дорогая!Тут ведь вопрос не вполне половой —метафизический! – Боже ты мой,что я такое болтаю?!.

Просто я очень скучаю.

Я Вас любил. Люблю. И буду впредь.Не дай Вам бог любимой быть другими!Не дай боже! – как угрожает дедиспуганным салагам. Жаль, что с ними

у Вас немного общего – пугатьВас бесполезно, а сердить опасно.Мне остается терпеливо ждать,когда ж Вам наконец-то станет ясно,

что я люблю Вас так, мой юный друг,как сорок тысяч Гамлетов, как сотниОтелл (или Отеллов?), внидя вдругв Господний свет и морок преисподней.

И разуму, и вкусу вопреки,наперекор Умберто Эко сновая к Вам пишу нелепые стихи —все про любовь, а «о пизде ни слова» —

как говорил все тот же злобный дедназад лет двадцать пять в казарме нашей.Я был уже законченный поэт,а Вы, Наташа… и подумать страшно.

Все безнадежно. И, наверно, зряя клялся никому не дать коснутьсяВас даже пальцем, уж не говоряо чем-нибудь похлеще… До поллюций

дойдя уже, до отроческих снов,до ярости бессильной, до упора,я изумлен – действительно, любовь!Чего ж ты медлила? Куда ж так мчишься скоро?

Не унывай, Наташенька, не стоит!Давай-ка лучше ляжем на кровать!Занятье тоже, в сущности, пустое,дурацкое – но лишь на первый взгляд!

На самом деле смысл в нем есть, дружочек!Да, может быть, все смыслы только в нем!Не хочешь?! Вот те раз! Чего ж ты хочешь? —Но все равно – мы все равно вдвоем!

Что мы умрем – не может быть и речи!Пожалуйста, Наташка, не грусти!Откупори чего-нибудь покрепчеи эту книжку на ночь перечти.

Есть тонкие, властительные связимежду тобой, Наташ, и остальным.Не то чтоб стало меньше безобразий, —их вес удельный стал совсем иным.

И зеркало, которое внушаломне отвращенье легкое досель,манящей тайной светится теперь —вот эту рожу Таша целовала!

Близко к сердцу прими меня, Таша, ближе,чем бюстгальтер, пальцам моим знакомый,в благодатную тьму меж грудей девичьих.И еще поближе.

Как нелепо это у нас сложилось —ты Фаон, я Сафо. Умора просто.Но и вправду блаженством богам я равен,когда я с тобою.

Но завистливы боги, жадны, как прежде.Лишь Морфей, обижаемый мной столь часто,помогает покамест мне – еженощнынаши встречи, Таша!

Ax, Наталья, idol mio,истукан и идол!..Горько плачет супер-эго,голосит либидо!

Говорит мое либидотвоему либидо:«До каких же пор, скажите,мне терпеть обиды?»

А в ответ: «И не просите,вы, простите, быдло!Сублимируйтесь-ка лучшевыше крыши, выше тучи,обратитесь в стих певучий,вот и будем квиты!»

Хрен вам, а не стих за это!Больше ни куплета!Не нужны мне выси вашибез моей Наташи!

Ну что, читательница? Как ты там? Надеюсь,что ты в тоске, в отчаянье, в слезах,что образ мой, тобой в ночи владея,сжимает грудь и разжигает пах.

Надежды праздные. А как бы мне хотелось,чтобы и вправду поменялись мы,чтоб это ты, томясь душой и телом,строчила письма средь полночной тьмы,

чтоб это я, спокойный и польщенный,в часы отдохновенья их читал,дивясь бесстыдству девы воспаленной,подтексты по привычке отмечал.

Изливая свою душуВам, моя Наташа,я всегда немного трушу —ведь не благовонья это,не фиал с вином кометы,а скорей параша.

Пахнет потом, перегаром,«Беломорканалом»,злобой разночинской старойи набитой харей,

пивом пополам с портвейном,хлоркой да «Перцовкой».Если буду откровенен,будет Вам неловко!

Станет Вам противно, Таша,станет очевидно,до чего ж я незавидный,до чего ж неаппетитнозаварил я кашу!

Вы Джейн Остин героиня,я – Лескова, что ли?Помяловского – не боле!И, конечно, в Вашей воле,нежная моя врагиня,отменить меня.

Ладно уж, мой юный друг,мне сердиться недосуг,столько есть на светеинтересных всяких штук!Взять хоть уток этих!

Взять хоть волны, облака,взять хоть Вас – навернякаможно жизнь угробить,можно провести века,чтоб узнать подробно

Ваши стати, норов Ваш,признаков первичных раж,красоту вторичных.Но и кроме Вас, Наташ,столько есть в наличье

нерассмотренных вещей,непрочитанных идей,смыслов безымянных,что сердиться – ей-же-ей —как-то даже странно!

Есть, конечно, боль и страх,злая похоть, смертный прах —в общем, хулиганство.Непрочны – увы и ax —время и пространство.

Но ведь не о том письмо!Это скучное дерьмонедостойно гнева!Каркнул ворон: «Nevermore!»Хренушки – forever!

Фотографии Ваши – увы – нечетки,лишь улыбка да челка на этой фотке,на другой и вообще только тень ключицы,головы склоненье.

Вот… и… и…получились лучше, и, Сафе вторя,я к богам их причислить готов. Счастливцы!На одно мгновенье

вместо них бы мне оказаться рядоми глядеть на Вас ошалелым взглядом,вместо них наяву слышать смех Ваш славный,замерев от счастья.

Вам же с ними, гадами, интересней!..Самому мне уж тошно от этой песни:«Дай да дай!» – ну а Вам, мой свет, и подавно…Ну так дай – и баста!!

Ошеломлен и опешен,словно хвастливый Фарлаф,жалок, взбешен и потешен —в точности пушкинский граф.

Глупой Каштанкой рванулся,голос заслышав родной.Видимо, я обманулся,мне не добраться домой!

С этой тоской безответной,как Тогенбург я точь-в-точь.Как титулярный советник,пить собираюсь всю ночь.

Потоскуй же хоть чуть-чуть,поскучай же хоть немного,Христа ради, ради Бога,хоть чуть-чуть моею будь!

Ради красного словца,красного, как бинт, Наташа!Ну пускай не до конца —будь моею, стань же нашей!

Хоть на чуточку побудь,на мизинчик, ноготочек!..За двусмысленность, дружочек,не сердись, не обессудь.

МАРГИНАЛИИ