Под Луной - Макс Мах

– Ну, ты и набрался! – Рашель смотрела на него без осуждения, скорее с интересом, но все-таки сочла нужным подпустить в голос язвительного холодка и укоризненно покачать головой. – С кем пил-то?

– С одним человеком… Как думаешь, горячая ванна в половине двенадцатого – это буржуйство, или все-таки можно себе позволить?

– Тебя еще сильнее развезет…

– Нет, не думаю. – Макс прислушался к ощущениям. Получалось, что не так он и стар. Вполне. И горячая ванна ему не помешает, скорее наоборот.

– Ладно, – пожала плечами Рашель. – Уголь есть, сейчас горелку разожгу.

Горелка эта была предметом гордости хозяйственного управления.

"Ну, хоть за это я Котовскому ничего не должен!" – Макс снял поясной ремень, положил кобуру с "люгером" на тумбочку со своей стороны огромной и, честно говоря, излишне роскошной кровати, являвшейся центральным компонентом спального гарнитура, стянул через голову летнюю рубаху, оставшись в исподнем.

"Вот же, сука!" – подумал он, усаживаясь на пуфик, чтобы стащить с ног сапоги.

Разговор не шел из головы, не покидали тревожные мысли. Алкоголь не сглаживал эмоции, не смягчал гнев, но верить ему было опасно. "Под водочку", порой, принимались такие решения, что мама не горюй! Следовало обождать, и обдумать все на свежую голову, "отмучившись".

"Ну, все-все! – осадил он себя, стаскивая второй сапог.

– Это ничего, что я в исподнем пробегусь? – спросил он через открытую дверь.

– Вы что, керосин пили? – откликнулась откуда-то издали Рашель. – Ты бы еще чего спросил!

Вопрос действительно был так себе. Глупый, одним словом, вопрос.

Кравцов размотал портянки, снял шаровары, бросил на себя взгляд в напольное зеркало и покрутил головой.

– Бывает и хуже.

– Ты что-то сказал? – тут же откликнулась Рашель.

Он и не слышал, как она появилась в дверях.

– У тебя папиросы есть?

– Есть. – Она вошла в спальню, обошла кровать и, достав из своей тумбочки коробку дукатовской "Герцеговины Флор" бросила на его сторону плотного шелкового покрывала, темно зеленого, расшитого как бы потускневшим золотом. Нечто похожее, помнилось, было в спальне родителей… давно и неправда.

– Спасибо. – Макс взял папиросу и пошел в ванную.

Облицованная белым и голубым кафелем, ванная комната была просторна и пуста, лишь в центре помещения высилась солидных размеров чугунная ванна на львиных ножках. Судя по всему, монстр был еще дореволюционный, но на удивление, хорошо сохранился. Во всяком случае, эмаль нигде не оббилась, и шестигранные гайки-муфты из бронзы и латуни маслянно отсвечивали на темных железных трубах. В колонке гудел огонь, и из крана лилась мощной струей парившая в прохладном – остывшем к вечеру – воздухе вода.

Макс постоял немного, дожидаясь, пока наберется побольше горячей воды, потом разделся, бросив пропотевшее исподнее в угол, подошел к колонке, прикурил от огня, почувствовав на лице его жаркое дыхание, и, забравшись в ванную, с облегчением вытянул ноги. Вода была, пожалуй, излишне горячей, но так даже лучше. Она не просто согревала, жгла, приводя в равновесие напряженные нервы и уставшее тело.

– Не помешаю?

– Ты мне никогда не мешаешь.

Рашель явилась с табуреткой в руках и зажженной папиросой в губах. Посмотрела на Кравцова внимательно, пыхнула папироской, поставила табурет неподалеку от ванны, села.

– Рассказывай.

– Не надо тебе этого.

– Много ты знаешь, чего надо, а чего нет! Рассказывай!

– Иди ко мне, – предложил он тогда.

– Ты пьяный. – Ответила она, но он не услышал в ее голосе слова "нет".

– Не заставляй себя упрашивать! – Улыбнулся Кравцов. – А рассказывать не о чем. Был у одного большого человека. Говорили о разном, в том числе и о таком, что идет под грифом "совершенно секретно". Вот, собственно, и все. Иди ко мне!

– Надо бы хоть свет выключить…

– Выключи. – Не стал спорить Макс.

Рашель встала. Высокая, стройная в простом домашнем платье, которое и не должно было, по идее, "ничего показывать", но все равно не могло ничего скрыть.

– Безумие какое-то… – Но она подошла к стене, опустила эбонитовый рычажок, выключая лампочку под потолком.

Стало темно, но не надолго. Как только глаза привыкли, мерцающего красно-желтого света пламени, игравшего в угольной горелке, оказалось вполне достаточно, чтобы увидеть как, заведя руки за спину, расстегивает женщина пуговицы на платье, как опускается темная, теряющая форму ткань вниз к щиколоткам, как переступает Рашель, выходя из "тряпичной кучи", освобождается от светлой, неразличимого в полумгле цвета сорочки, и нагая идет к нему.

"Вот так и выглядит счастье…"

Воды набралось уже вполне достаточно даже и на двоих, и Макс, не отводя жадного взгляда от идущей к нему жены, закрыл кран. Настала тишина. Он услышал гул пламени в горелке, плеск воды, когда Рашель перенесла длинную изумительной красоты ногу через край ванны, почувствовал ее ладони на своих плечах… Он думал, она сядет к нему на колени, так чтобы он мог обнять ее, лаская полные груди, но Рашель решила по-своему, как поступала и во многих иных ситуациях. Она села на него верхом, оказавшись лицом к лицу, и сказала голосом, упавшим на целую октаву и опустившимся еще глубже в грудь:

– Ну, и на какое безумство ты подписался на этот раз?

– Ты же знаешь, в какие игры играют люди, и каковы могут быть ставки?

– Не скажешь?

– Не надо тебе. – Помотал он головой и положил свои сильные ладони на ее тонкие плечи. – Пока живы, мы вместе, а помирать я пока не собираюсь, и тебе не позволю…

Глава 8

Дела давно минувших дней…

Приснилась горящая степь, и черные тени несущихся сквозь белое пламя коней…

Проснулся рывком, словно вынырнул из омута. Сердце бешено колотилось, металось там, за решеткой ребер, словно пойманный зверь в клетке, а в голове крутились обрывки фраз, бессмысленные и ни к чему конкретно не относящиеся, словно только что где-то там – за темной стеной сна – орал во все горло:

"В штыки…! В шашки…!"

Кто? Где? Когда?

Кравцов глянул искоса на Рашель. Жена спала, тихонько посапывая во сне тонким чуть вздернутым носом. Волосы рассыпались по подушке широкой волной. В полумраке спальни – начинался рассвет – они казались темными, возможно, даже черными, но на самом деле были рыжевато-каштановыми, того цвета, что пробуждал у Кравцова воспоминания об осени. Лиственный лес под солнцем, "Летний сад" в Петербурге, когда все краски осени смешиваются вместе, рождая настроение…

Он осторожно вылез из-под одеяла и, как был голый, пошел на кухню. Кухню им Котовский тоже обставил, что называется, на зависть, но она выглядела пустой и необжитой, что, в принципе, немудрено. Чугунная угольная плита оказалась холодной. Вряд ли Рашель растапливала ее хотя бы раз. Но зато на готовочном столе – у стены – стояла керосинка. Макс взял с полки коробок спичек, подкрутил колесико регулятора и зажег плоский фитиль. Вспыхнул фиолетово-желтый огонек. Кравцов наклонился, прикурил и только после этого поставил на конфорку полупустой чайник.

"Итак…"

Итак, не успел Кравцов вернуться в Москву, а охотники уже трубят в рожки, и охота эта опаснее войны, беспощаднее тифа.

"На горних высотах дуют смертельные ветры…"

Макс прогулялся по кухне, чувствуя под босыми ногами бодрящую прохладу крашенных досок, пыхнул папироской, вспомнил с сожалением о своей трубке – он к ней успел привыкнуть – и понял наконец, что спать больше не будет. Тогда он вздохнул коротко, глянул в окно, за которым занимался рассвет и пошел искать чистые подштанники, тапки – ну, не ходить же все время босиком – и трубку с кисетом. Когда, спустя десять минут, он вернулся на кухню, чайник с энтузиазмом попыхивал паром из круто вздернутого носика и посвистывал хрипло и с натугой, пытаясь справиться с нарастающим внутренним напряжением.

"В самый раз!"

Кравцов заварил чай прямо в граненом стакане. Сахар искать не стал, но зато плеснул себе в другой стакан немного оставшегося "с праздника" "шустовского" и, не торопясь, набил трубку.

"Итак, Григорий знает про Рашель…" – Ну, не бином Ньютона! Одесса – город маленький, секреты в нем плохо хранятся.

"Во всяком случае, некоторые…"

Кравцову понадобилось больше года, чтобы уже в Москве – от Блюмкина – узнать, что Рашель – младшая сестра Лизы Винницкой.

Встретились в приемной Троцкого. Кажется, Яков искренне обрадовался, но сказать определенно трудно. Себе на уме человек, непростой, незаурядный.

– Я тебя вчера видел в Политехническом, – сказал, поздоровавшись. – Я ошибаюсь или с тобой была Рахель Кайдановская?

– Рашель, – автоматически поправил Макс.

– Можно подумать! – хохотнул Блюмкин.

– Ты с ней давно? – спросил, явно заинтересовавшись, через мгновение.

– А тебе какое дело? – Максу вопрос не понравился.

– Я сестру ее, покойную, знал. – Вздохнул Яков. Кажется, искренне вздохнул.