Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

— А этот денди–боярин, отпрыск древнейшей российской аристократии? Смирно, штабс–капитан! Говорит старший по чину! Он, наоборот, чешет изо всех сил в ставку, чтобы доложить там: войска на территории, где вы, господин секретарь, считаете себя верховной военной властью, стоят не за вас, сепаратистов, а за «единую и неделимую Россию–матушку»! И этот верный служака армии министра Керенского, соратник комиссара фронта Савинкова и ваш союзник в пределах… Киевского военного округа, только тем и бредит, уверяю вас, чтобы всем вам — Петлюре, Савинкову и Керенскому — дать по шее и снова посадить на трон царя Николашку!.. Смирно, штабс–капитан! — завопил Муравьев, перехватив гневное движение Боголепова–Южина. — К вашим услугам: обменяемся выстрелами завтра на рассвете!.. Ха! Вот, господин Петлюра, наши пути и скрестились здесь, в этом вертепе подле штаба. Весьма своевременно очутились вы в нашей невеселой компании…

Петлюра не слушал Муравьева и смотрел на Савинкова.

Савинков! Комиссар фронта, помощник самого Керенского! Он непременно должен что–нибудь знать, вернее — он должен знать все. Но как выудить из него то, чего не знает он, Петлюра? Как узнать о дальнейших планах Временного правительства? Какой еще ход шахматным конем нужно ожидать от него в дальнейшем?.. Ведь Корнилов поднимал путч, опираясь именно на единение с Керенским! В последнюю минуту Керенский — чтобы, так сказать, укрепить свой революционный престиж — дал по шапке своему сообщнику и засадил eгo под арест. Но Савинков… Савинков же был в списке членов нового кабинета министров, который готовил Корнилов совместно с Керенским!.. Уж не был ли именно Савинков главным провокатором Керенского при генерале Корнилове?..

Встреча с Савинковым вообще крайне взволновала Петлюру. Двадцать лет это имя произносили в стране только таинственным шепотом. Двадцать лет — с тех пор, как Петлюра впервые услышал слова «революция, революционер» — наибольшим ореолом романтики было окружено именно это имя. И как же этот кумир полоумных головорезов не похож на… свою собственную легенду! Организатор десятка отчаяннейших покушений на царских сановников — и такая флегматическая фигура. Участник наиболее опасных террористических актов с пистолетом и бомбой в руках — и эти усики шнурочком! Убийство самого министра Плеве — и лысинка с зализанной прядью жиденьких волос! Вот только глаза… глаза, — да, таким взглядом можно и в самом деле убить…

Петлюра отвел свой взор от глаз Савинкова, сделав вид, что смотрит только на пьяного Mypaвьева и надувшегося Боголепова–Южина… Гм! Муравьев и Боголепов–Южин — они тоже должны знать кое–что такое, что остается неведомым для Петлюры. Каким способом вызвать их на откровенность?

И вдруг Петлюру осенило. Савинков — старейший, таинственнейший революционер. Боголепов–Южин потомок древней аристократической фамилии. Да и Муравьев тоже в достаточной степени романтическая личность. Быть может, все они или хотя бы кто–нибудь из них — масон?.. — Вот чудесный случай воспользоваться наукой папского легата, отца–редиметария, аббата Франца–Ксаверия Бонна… Петлюра еще не был торжественно посвящен в голубую иоанновскую масонскую ложу, действующую на востоке Европы — в Польше, Литве и на Украине, — однако элементарной азбукой иероглифической символики, без ознакомления с которой акт посвящения не может состояться, он уже понемногу овладел из лекций брата–поручителя, полковника Бонжура.

Петлюра перестал выстукивать пальцами дробь, вытянул руку на столе — словно бы нечаянно, просто так, и раздвинул два пальца циркулем, а затем — точно так же непринужденно, как бы по ходу естественной жестикуляции, — коснулся этими же пальцами брови: знак для зрения, интернациональный символ всех масонских лож.

В салоне в эту минуту наступило молчание, — Муравьёву надоело пьяно разглагольствовать, и он снова налил себе водки из чайника. Сквозь раскрытые окна с улицы доносился какой–то гомон. Руку Петлюры со скрещенными пальцами и движение к брови должны были заметить все.

Однако никто не откликался на этот сигнал. Шум ни улице все нарастал и нарастал — он как будто бы приближался. Никто из трех присутствующих в салоне не постучал согнутым пальцем в ответ — что символизирует масонский молоток, символ молчания, подчиненности и чистоты совести.

Впрочем, так и должно было быть среди масонов: масон, узнавая брата, прежде чем подать знак в ответ, ждет всех трех опознавательных знаков–символов: для зрения, на прикосновение и для слуха.

У Петлюры было основание полагать, что все примолкли именно потому, что внимательно следили за его жестами. Сердце его забилось учащенно. И он подал второй знак–символ — на прикосновение.

Подать этот знак непринужденно, как бы и не подавая его, было чрезвычайно трудно: ведь все четверо сидели в четырех разных углах весьма просторной комнаты. Но в таком случае азбука иероглифической масонской символики для узнавания брата предусмотрительно разрешает подать этот знак двумя своими собственными руками — с одной на другую: одна рука символизирует самое себя, вторая заменяет остальных братьев, находящихся, в силу обстоятельств, на недостижимом расстоянии.

Петлюра положил правую ладонь, то есть себя, снизу, а левую — сверху: символ покорности старшему брату, братской неразрывности и вечной орденской дружбы.

Но второй знак точно так же, как и первый, не нашел отклика — как и надлежало в кругу братьев–масонов, желающих опознать друг друга: они ожидают третьего знака!

Сердце Петлюры замерло: конечно же, на его жестикуляцию обратили внимание!

— Лейба! — крикнул полковник Муравьев. — Чертов сын! Еще водки! Ведь в твоем выщербленном чайнике не было и сороковки!..

Старый Лейба, шаркая туфлями, удалился с чайником в руке. Шум с улицы слышался уже совсем близко — доносились какие–то выкрики, улюлюканье, свист, гам.

И тогда Петлюра отважился подать третий знак опознавания — для слуха. Это должен был быть решающий момент.

Отвернувшись к окнy — словно бы прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы, и одновременно как бы присматриваясь невзначай к состоянию погоды и между прочим высказывая свой прогноз по поводу метеорологических явлений — к чему собеседники прибегают, как известно, когда им не о чем говорить или же в разговоре наступит неловкая пауза, — Петлюра, словно бы между прочим, но в то же время отчетливо произнес:

— Пламенеет заря на востоке, близится день.

День, собственно говоря, наступил уже давно — было около четырех часов пополудни; с того момента, когда начинало светать, прошло уже много времени, и до ночи, когда небо усеется звездами, было еще далеко — следовательно, фраза, произнесенная Петлюрой, звучала совершенно некстати, но, согласно масонской символической, иероглифической речи, это должно было означать: «Грядет Спаситель, и обновится душа мира!..»