Лунный синдром (сборник) - Михаил Бочкарёв

Постепенно, по мере углубления в город, автобус насыщался пассажирами. И чем больше их становилось, тем активнее становились они. Многие громко и нервно переговаривались по телефонам, выдавая на весь автобус свои заурядные житейские проблемы. Они толкались и занимали освободившиеся сидения. Они ругались. Они смотрели друг на друга враждебно. И мне тоже все они казались глупыми и бессмысленными.

Некоторые из них, наоборот, старались не смотреть никому в глаза. Они лихорадочно листали разноцветные журналы с медийными рожами на разворотах. Изучали гороскопы и советы психологов. Они упивались жизнью звёзд. А звёзды, в свою очередь, самодовольно лыбились жемчужной белизны зубами со страниц и победоносно глядели на серых пассажиров, давая понять всем своим существом, к чему должен стремиться каждый.

И, я думаю, каждый, кто держал в руках подобную прессу, внутренне действительно стремился туда, куда указывали разукрашенные направляющие.

Некоторые читающие были сосредоточенны и внимательны, боясь, вероятно, пропустить мельчайшие детали, другие, наоборот, мечтательно одурманенные животрепещущими картинками светской жизни, благостно улыбались, забываясь и теряя ощущение реальности. Реальности нахождения в обществе пассажиров автобуса.

Вообще я давно заметил: когда люди скапливаются где-либо в большом количестве, они всегда теряют свою естественность. Но каждый по-своему. В некоторых начинает бродить внутреннее напряжение и какой-то странный, почти животный, страх. Другие напускают лишнего отрешённого тумана и высокомерия. Третьи начинают держаться по-деловому, словно находятся на приёме у высокопоставленного чиновника. Четвёртые… да впрочем, не важно. Важно то, что каждый надевает удобную ему маску.

Но зачем? Что он пытается изобразить из себя? О чём думает и к чему стремится? И что при этом испытывает?

Впрочем, какая разница. Всё это вряд ли имеет смысл… — думал я, глядя на залитый дождём город.

К тому моменту, когда я уже подъезжал к нужной мне остановке, в автобусе образовалась жуткая давка и чуть не случилась драка. Какой-то даме другая дама, помоложе, вылила за шиворот холодного дождя с зонта. Поднялся визг и ругань. Смотреть на это было мерзко. Я протиснулся к выходу и выскочил пробкой из почти закрывшихся дверей.

Мы встретились с Бурковым у входа в кафе с символическим названием «Белочка». Сели за столик у окна. Сразу взяли маленький графин водки и одну на двоих порцию «Селёдочки по-царски» с картошкой и луком. В дополнение к закуске я заказал любимый мною вишнёвый сок.

Бурков тут же закурил и мрачно уставился в окно. Я тоже достал сигарету, но курить не стал. Положил перед собой.

— Льёт с утра, а я, представляешь, ботиночки летние надел, — улыбнулся я и вытянул из-под стола ногу, демонстрируя мокрую вдрызг обувь.

Бурков не среагировал никак. Словно я обратился не к лучшему другу, а к какому-нибудь незнакомому цзен-буддисту в токийском метро.

— Что случилось?

Он опять промолчал. Таким мрачным я видел его крайне редко. А может быть, вообще никогда не видел.

— Ну что? Работает? — спросил я.

— Работает, — наконец отозвался Бурков и опять не уделил мне ни капли внимания, — наливай…

Я наполнил рюмки, и мы, не чокаясь, выпили. Холодная водка сначала обожгла горло и внутренности, а затем, спустя мгновенье, разлилась в желудке тёплым воском. Сигаретный дым тончайшей тканью качался на высоте полуметра от стола. Дождь за окном стал ещё сильнее, так что другая сторона улицы оказалась теперь туманной и совсем неразличимой.

Я взял со стола сигарету, с наслаждением прикурил и выпустил медленно дым, так, чтобы он, словно сказочный спрут, впутался в водоросли сизых волокон над нами.

— Так в чём дело, приятель? Чего ты не рад, если всё работает? — я был слегка растерян.

Прибор, над которым бился мой друг последние пять лет, наконец-то оправдал ожидания. Это должно было вызвать, на мой взгляд, совершенно иную эмоцию, нежели ту, что я наблюдал сейчас.

Он тяжело взглянул на меня, тягостно выдохнул дым, и ответил:

— Мы не понимаем мир, в котором живём.

Ничего удивительного в его словах, в общем-то, не было. Философская грусть, не больше, но произнёс он это так невыразимо опустошённо, что у меня мурашки побежали по спине. Мне показалось, что сама атмосфера вокруг нас вдруг изменилась. Словно мир замер на миг, и, качнувшись, время поползло по иной, неизвестной спирали, словно сквозь нас прошла невидимая волна, изменившая реальность.

«Водка палёная!» — мелькнула у меня догадка. Но я спросил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы вовсе не те, кем себя считаем.

— То есть?

— Люди. Человечество… Мы вовсе не венец творения, как многие считают. Мы — пешки. Муравьи, бороздящие огромный, титанический муравейник, который и увидеть-то не в состоянии. Не в состоянии осознать.

Он смотрел на меня сумасшедшими, полными отчаяния глазами. Было в его взгляде что-то доселе мне в нём не открывавшееся. Я вдруг заметил, что и внешне Бурков изменился. Щёки его впали, под глазами наметились тёмные круги. И черты его, давно мне знакомые, также претерпели неуловимые трагические перемены. Я вдруг понял, что он как будто постарел на несколько лет, но не внешне. Внутренне.

— Подожди-ка, успокойся, — начал я, — это всё не ново. Такие теории…

— Я всё видел сам! — перебил он меня, — Я видел всё!

— Что — всё? — я совершенно не понимал, о чём он.

— Всё это! — он мрачно окинул взглядом окружающий мир. Полупустое кафе, люди под зонтами, машины, дождь. Всё текло своим порядком. И люди, и дождь, и в то же время что-то было не так.

— Ты можешь подробнее рассказать? Я тебя не понимаю.

— И не поймёшь. Это надо видеть!

— Ну, так покажи, — улыбнулся я примирительно, надеясь успокоить и себя. Вывести из чудовищного состояния мрачной подавленности. Я ещё раз подумал, что, может, водка так на меня подействовала. Или Бурков начал излучать тяжёлый пессимизм? Хотя пессимизмом я заразился, пока ехал на встречу.

Женя Бурков молча уставился в мои глаза, и смотрел долго и внимательно. Мне опять стало не по себе.

— Я, знаешь, не хочу тебе жизнь портить. Незнание в этом случае — благо, — изрёк он наконец.

«А может, он обглотался чего? — подумал я, — Обожрался с ночи грибов, или ещё какой дряни, ну и сглючило человека, с кем не бывает? Вот и несёт всякий бред?»

— Давай выпьем? — предложил я, и тут же налил.

Мы выпили. В кафе вошли ещё два посетителя. Оба в широкополых шляпах и тёмных плащах. Точно как два шпиона из старой голливудской киноленты. Почему-то я задержал на них взгляд. Было в их облике что-то нелепое. Вычурное и неподобающее окружающей обстановке. Один из них внимательно посмотрел в нашу сторону и медленно отвернулся. Они прошли к дальнему столику у стены и сели друг против друга.

— Вон, смотри, какие кенты бывают, — кивнул я в сторону новых посетителей.

Бурков медленно перевёл взгляд на странную парочку. Побледнел. Быстро отвернулся, и, налив себе водки, выпил, словно забыв, что он в компании друга.

— Ты чего? — спросил я.

— Ничего, — тихо ответил он.

— А… я понял, — это, наверное, за тобой шпионят? — я хотел разрядить обстановку и заговорщицки ему подмигнул. Но он моего юмора не оценил.

— Зря я туда полез. Вообще всё зря! — выдал он как-то обречённо, — Человеку лучше не знать таких вещей.

— Да ты расскажешь, в конце концов, или нет, что с тобой случилось? — меня начала раздражать его хмурость и подавленность. Может, и правда мозги набекрень съехали? Шутка ли: столько лет ковыряться в вопросах, которые у другого и в голове никогда не возникнут?

Но он молчал, и молчание затягивалось, погружая меня, и без того невесёлого, в омут унылейшей депрессии. Дождь лил за окном, не прекращаясь. Сигналили машины, омывая бордюры выпавшей с неба водой. Люди бежали по лужам, спасаясь зонтами от косых капель.

— Ну, так что? — не выдержал я, — будешь говорить? Или, может, мне уйти? Зачем ты вообще меня позвал?

— Ну, хорошо, я тебе расскажу, — наконец согласился он, — нужен какой-то пример… что-то похожее… — он на минуту задумался, — Вот: представь себе ферму, где выращивают, скажем, свиней или коров. Как ты думаешь, понимают они, для чего существуют? И как осознают тот мир, что их окружает?

— По-своему понимают, думаю.

— А я вот так не думаю. Свиньи эти родились и выросли в мире, устроенном со всеми для них необходимыми удобствами. Со всей инфраструктурой, требуемой для их жизни. Они сыты, спят в тепле, за ними налажен уход. Ветеринарные обследования. Ну, что там ещё с ними делают? Я не фермер, почём мне знать? Однако единственное, для чего они живут, смысл их существования — это быть кормом для людей. Так?

— Ну, так.