Охота на герцогиню - Элизабет Бикон

— У меня не было никаких ран, — запротестовала она.

— Вы были девственной, поэтому даже не представляете моих мук. Мне хотелось стучаться в вашу дверь каждую ночь, с тех пор как мы вместе сотворили вас иной, Джесс.

— Вместе, — эхом подтвердила она, наслаждаясь щекочущим отзвуком его слов на своих губах.

— Ну вот, разве вы можете представить нас порознь? — спросил он так, словно возлагал на нее всю ответственность.

— Разве что вы пресытитесь мной? — раздумывала она, пока он расправлялся с хитроумно застегнутыми крючками в боковом шве ее лифа.

— Разве такое может наскучить, Джессика? — спрашивал он, сбрасывая добропорядочный батист с ее плеч.

«Еще корсет», — туманилось в ее голове, и эта интимная деталь вскоре тоже упала к ее ногам.

— Теперь мне сходить за свежей газетой или заказать себе завтрак, чтобы отсрочить предстоящую скуку? — жестко спросил он, освобождая ее ладони из заточения и полностью стягивая с нее платье. Она стояла перед ним едва не в одной сорочке и выразительно качала головой.

— Только посмейте, — пригрозила она и нервно задрожала от затянувшегося ожидания и примитивного желания.

— Я уже едва дышу — вот что вы делаете со мной, Джесс.

Его низкий голос срывался от страсти.

— Тогда снова дышите ради меня, — повелела она, и это были последние почти разумные слова, которые ей удалось вымолвить перед долгим забытьем.

Он словно обезумел, и она, его женщина, тоже сходила с ума, пока он нес ее в глубь комнаты. Он нетерпеливо освободился от сюртука, затем поспешно стал развязывать пояс брюк.

— Мне лучше с вами, Джек, — проговорила она, пока он подтягивал вверх ее сорочку, и она с бесстыдной готовностью раздвинула ноги.

— Моя Джесс, — объявил он и наконец-то вошел в нее.

И все три бессонные ночи отчаянного желания обрушились в одно лихорадочно нарастающее безрассудное соитие, она застонала от удовольствия, слыша, как он вскрикнул в экстазе, и подсознательно радовалась, что кабинет находится в его личном крыле особняка и здесь нет гостевых комнат.

— Готовы признать, что жить без меня не можете? — спросил он самодовольно, возвращая сюртук на свои плечи и оглядываясь в поисках ее безукоризненно чопорного платья и остальных деталей костюма, отброшенных в спешке.

Он, судя по его выражению лица, был более чем уверен, что ее плоть поет от удовлетворения и явно дает ему знать о своих экстравагантных, щедрых, почти ненасытных желаниях.

— И что мне будет за это?

Она постаралась свести все к шутке, между тем как ее раздирали противоречивые ощущения: дурман вожделения, наслаждение их лихорадочно-поспешным соитием и печаль — ведь это не любовь.

— Я, — ответил он, не задумываясь. — Я всего лишь мужчина, но возьмите меня и позвольте мне взять вас, Джесс, своей законно венчанной женой.

— А как же любить и лелеять, Джек? Вы планируете исключить этот пункт из брачного обета? — спросила она, пока он помогал ей или мешал одеться.

— Я буду лелеять вас каждый день, до скончания века, не важно, выйдете вы за меня или нет. Хотя, если вы откажетесь, мне захочется проклясть тот день, когда я загорелся вами.

— Но как же вы ненавидели меня в тот день!

И она раздвинула губы в такой широкой улыбке, что едва не заныли зубы.

— Я не мог разгадать вас. Тогда женщины были для меня закрытой книгой, я постиг их суть позже, после смерти родителей, когда сюда переехали мои двоюродные сестры вместе с тетей Мелиссой и дядей Генри. Но теперь я достаточно искушен, чтобы удивиться, почему сразу же не бежал в страхе от такой задиры, как вы.

— Я вовсе не задира, — воодушевилась она.

— В следующий раз вы мне поведаете, что не переменчивы, словно ветер, и не бурлите, как штормящее море, — сказал он сухо.

— Нет, я, пожалуй, не такова.

Она надулась.

— Тогда я — Королева мая.

— Вы — герцог Деттингем, — мрачно отреагировала она.

— И в этом все дело?

— Нет, дело в том, что я не уверена в своей пригодности на роль вашей жены, в вашем поле зрения достаточно удобных кандидаток для столь нужной вам сейчас женитьбы.

— А вам неудобно стать моей женой, Джесс? — сурово спросил он и грубо рванул ее в свои объятия, так что она с размаху налетела на стальные мускулы его груди и ног и успевшее снова восстать доказательство его мужского желания. — Вам пока неведомо, что мужчина всегда распознает подлинность своей страсти. Нет ничего низменного, мелкого или преходящего в моем влечении к вам. Я готов рвать на себе волосы оттого, что вы так и не поняли всю силу своей власти надо мной, ведь я уже едва контролирую себя. Порой мне кажется, что если бы можно было вернуться в прошлое и обойти вас стороной, чтобы не гореть ежечасно желанием к вам весь день и почти всю ночь, я бы предпочел не знать этих чувств, как их ни назови. Я схожу с ума и делаю вас фурией — очаровательной фурией, и тогда понимаю, что мы рождены друг для друга, как Адам и Ева.

— Я подумаю над этим, — нашлась она и вышла из комнаты, задрав гордо нос.

— Мегера! — крикнул он вслед, она нарочито громко фыркнула и пошла по коридору, почти не думая о больной ноге.

— Идиот! — пробормотала она вполголоса, подойдя к двери, выходящей во внутренний дворик.

Осталось только гордо выйти, не спеша пересечь это открытое пространство, и она окажется в границах своей царственной территории. «Надо же, его светлость герцог Деттингем только что разливался соловьем, словно страдающий от любви мелкопоместный сквайр», — раздраженно думала она в своих апартаментах, наводя лоск на пристойную мисс Пэндл, к счастью, Марты в комнатах она не застала.

В тот вечер Джек рассеянно потягивал превосходный коньяк и притворялся, что внимательно слушает занудные басни лорда Эмблеби об одной древней — и теперь весьма богобоязненной — двоюродной бабушке Джека. «Бог знает, что они все подумали бы, умей они читать мысли», — тихо вздохнул Джек. Весь вечер его мутило от разочарования, растерянности и откровенно плотского желания. В первом он целиком винил Джессику Пэндл, во втором — частично ее же, а с третьим он, честно говоря, не мог ломиться к ней в дверь.

Сегодня, когда он спускался вниз к гостям, собравшимся за вечерней трапезой, дворецкий вручил ему письмо, которое появилось в холле самым таинственным образом. На аккуратном пакете не было ни адреса, ни имени отправителя, а имя получателя написано тем каллиграфическим почерком, каким обычно владеют секретари или писцы. Сургучная печать не несла никакого оттиска, отправитель не побеспокоился выдавить на красном воске даже свои инициалы. «Судя по обертке — казенная бумага», — мрачно заключил Джек.