Секретные архивы ВЧК-ОГПУ - Борис Сопельняк

Так продолжалось довольно долго... И вот однажды, в конце декабря, Ленин вызвал Бонч-Бруевича, попросил поплотнее закрыть дверь и, пристально глядя в таза, спросил заговорщическим шепотом:

— Вы сможете выполнить сверхсекретное и архиважное задание?

— Я постараюсь, — понизив голос, ответил Бонч-Бруевич.

— Если вы за него возьметесь, то напрячься придется очень серьезно.

— Раз надо, значит, напрягусь.

— Вы сможете достать то, чего нигде нет?

—Как это?—не понял Бонч-Бруевич.—Как можно достать то, чего нигде нет?

— То-то и оно! — лукаво прищурясь, но строгим голосом продолжал Ленин. — И это еще не все. О том, что вы будете это нечто искать, не должна знать ни одна живая душа.

— Сдаюсь, — умоляюще поднял руки Бонч-Бруевич. — У нас сейчас много чего нет, но если то, что вы имеете в виду, искать под большим секретом, то как же его найдешь?!

—Ага, сдаетесь! — захохотал Ленин. — А еще управделами Совнаркома! Я-то думал, что для вас нет ничего невозможного, а вы спасовали. Ладно, батенька, не буду вас больше мучить. Речь идет о детском празднике, который я хочу устроить в лесной школе. Елка там есть, но нет ни игрушек, ни хлопушек, ни гирлянд, ни конфетти. Я уж не говорю о подарках! Так вот надо раздобыть костюмы для Снегурочки и Деда Мороза, а также хлопушки, игрушки, гирлянды, маски и, конечно же, побольше конфет, пряников, печенья и других сладких вкусностей. Сможете?

—Да-а, это действительно то, чего нигде нет, — задумчиво поскреб бороду Бонч-Бруевич. — Бронепоезд или десяток пулеметов — это я достать могу, но игрушки и хлопушки...Что ж, придется напрягаться, и, как вы правильно заметили, очень серьезно.

— Судя по всему, расходы предстоят немалые, а так как это наша частная инициатива, то давайте рассматривать это как складчину. Вот вам моя доля, — протянул Ленин несколько банкнотов. — А что касается секретности операции, то прошу отнестись к этому с полной серьезностью: никто не должен знать, куда вы будете отправлять все эти игрушки, пряники и хлопушки.

— Понимаю, — кивнул Бонч-Бруевич. — Взять след я никому не позволю, и никто не будет знать, где этот праздник встречаете вы.

— Вот и прекрасно. О дате и времени выезда я сообщу дополнительно.

— Я пошел, — двинулся к выходу Бонч-Бруевич, но потом вдруг остановился, покрутил головой, досадливо поскреб бороду и, держась за ручку двери, обернулся к Ленину. — Вы меня извините, но самого главного я так и не понял: какой праздник мы будем отмечать. Если Новый год, то опоздали, мы же в феврале этого года перешли на григорианский календарь. Если Рождество, то в самый раз, но мы неоднократно заявляли, что являемся воинствующими атеистами и отмечать поповский праздник большевикам вроде бы не с руки.

— Вы правы, с Новым годом мы опоздали, на дворе уже 1919-й,—успокаивающе приобнял своего давнего друга Ленин. — Если вы помните свое беззаботное детство, то вся православная Русь вначале отмечала Рождество, которое плавно переходило во встречу Нового года. И это было логично: сначала Иисус родился, а потом, много лет спустя, летоисчисление стали вести от Рождества Христова. Россия этому отчаянно сопротивлялась, и лишь при Петре I, на рубеже XVIII века, Новый год стали встречать не 1 сентября, а 1 января. С переходом на григорианский календарь эта традиция разрушилась и сложилась противоестественная ситуация: сначала наступает Новый год, а потом рождается Христос. Из-за этой путаницы Новый год мы еще не научились встречать, а Рождество—разучились. Но дети-то тут при чем? Им-то какое дело до этой неразберихи с календарями? Вот я и подумал: раз встречу Нового года мы проворонили, надо устроить им елку неделей позже. А то, что это будет в канун Рождества, то это случайное совпадение. Вы понимаете: сов-па-де-ни-е,—произнес он по слогам.—И пусть ваша атеистическая совесть спит спокойно,—улыбнулся он и подтолкнул Бонч-Бруевича к двери.

Бурная деятельность, которую развил Владимир Дмитриевич по добыванию шариков, игрушек и хлопушек, не осталась незамеченной, но он отчаянно отбивался от объяснений, уверяя, что речь идет о создании музея народных ремесел, куда со временем должны попасть не только елочные украшения, но и ложки, матрешки, прялки, самовары и прочая избяная утварь. Как бы то ни было, но за несколько рейсов все добытое добро было отвезено в Сокольники, и там полным ходом шла подготовка к празднику.

И вот настал день, когда радостно возбужденный Ленин вызвал Бонч-Бруевича и, понизив голос, спросил:

— Как там, все готово?

— Готово, Владимир Ильич. Там все готово и вас с нетерпением ждут.

— Очень хорошо! — азартно потер он руки. — Едем двумя машинами. Сперва вы, а через часик мы: я решил захватить с собой Марию Ильиничну.. Не возражаете?

—Я-то не возражаю. А вот как на это посмотрит Дзержинский?

—Дзержинский? При чем здесь Дзержинский?—недоуменно вскинул брови Ленин.

—Насколько мне известно, еще после августовского покушения чекисты начали разрабатывать инструкцию, в соответствии с которой, в целях безопасности, категорически возбраняется ездить в одной машине более чем одному члену правительства. Это правило распространяется и на членов семей руководителей партии и правительства.

— А мы ему ничего не скажем! — махнул рукой Ленин. — Мы вообще никому ничего не скажем. Никто не должен знать, куда, когда и зачем мы едем!

— Хорошо, — словно что-то предчувствуя, вздохнул Бонч-Бруевич. — Тогда я пошел, вернее, поехал.

— Ждите нас к вечеру... И поаккуратнее на дороге! А то я вас знаю, как только оказываетесь в автомобиле, воображаете его птицей-тройкой, а себя тем самым русским, который никак не может без быстрой езды.

На том и порешили... В начале четвертого Бонч-Бруевич позвонил своему неизменному шоферу, бывшему матросу Рябову, и велел подавать машину. От охраны он отказался, но револьвер на всякий случай взял.

До Красных ворот доехали без приключений, а вот у трех вокзалов началась какая-то чертовщина. По более или менее расчищенным тротуарам гуляла праздношатающаяся публика, среди которой легко угадывались и так называемые «бывшие», и невесть откуда взявшиеся молодые парни в матросских клешах, с фиксами в зубах и с нарочито длинными челками, выбивающимися из-под фасонистых фуражек.

— Они же должны быть в армии, — недоумевал Бонч-Бруевич. — На фронтах на учете каждый штык, каждая шашка, мы призываем пятидесятилетних рабочих, а эти бугаи фланируют по улицам, и у каждого в кармане, кроме кастета, есть кое-что посущественнее. Нет, с этой воровской братвой надо что-то делать! Одна милиция с ней не справится. Без чекистов здесь не обойтись. Ну вот, опять свистят!

И Бонч-Бруевич, и Рябов давно обратили внимание на то, что как только машина успевала поравняться с группой таких парней, раздавался пронзительный свист. Метров через сто — снова такая же группа и снова свист. Создавалось впечатление, что эти люди следят за автомобилем и передают его от заставы к заставе или от поста к посту, выбирая наиболее удобное время для нападения.

— Не нравятся мне эти свисты, ох не нравятся, — процедил сквозь зубы Бонч-Бруевич, сжимая рукоятку нагана. — Надо предупредить Гиля, чтобы вез Ильича другим путем.

Добравшись до лесной школы, Бонч-Бруевич тут же кинулся к телефону и стал названивать в кремлевский гараж. Когда ему сказали, что машина с Лениным выехала за пределы Кремля полчаса назад, он прилип к окну, вглядываясь в темноту и ожидая вспышки автомобильных фар.

Прошло еще полчаса, потом — еще, а машины все не было.

— Что же могло случиться? — не находил себе места Бонч-Бруевич. — Может, что-то с машиной? Лопнула шина или что-нибудь с мотором? Нет, это исключено, Степан Казимирович очень аккуратный и предусмотрительный шофер, на неисправной машине он не поедет.

Попали в сугроб? Столкнулись с трамваем? Господи, что это я, — остановил он сам себя. — Что за дурацкие мысли! А вот свист в ушах не проходит...

И тут раздался стук в дверь.

— Владимир Дмитриевич, к вам можно? — возникла на пороге Крупская.

— Да-да, конечно, — засуетился Бонч-Бруевич. — Прошу вас, проходите, присаживайтесь, — предложил он стул.

— Ну что там? — кивнула она на телефон. — Что говорят в гараже?

— Говорят, что выехали. Ждем с минуты на минуту. Хотя дороги никуда не годные, тащиться приходится по трамвайным рельсам, так что возможны задержки.

— Думаете, ненадолго? А то детишки водить хороводы без Владимира Ильича не хотят. Я им предложила поиграть или попеть, а они отказываются, говорят: «Подождем дядю».

— Подождем, конечно, подождем. Дядя, то есть, извините, Владимир Ильич, скоро приедет, — смутился Бонч-Бруевич. — Так им и скажите.

Между тем обстоятельства сложились так, что дядя, го есть Владимир Ильич Ленин, мог никогда и никуда не приехать: в эти минуты он стоял под дулами двух уткнувшихся в виски револьверов, а в грудь упирался маузер. Револьверы держали Заяц и Лягушка, а маузер — Яшка Кошельков. Этих бандитов знала вся Москва, а Яшка был настолько знаменит, что носил совершенно официальный титул «король бандитов».