История Византийских императоров. От Василия I Македонянина до Михаила VI Стратиотика - Алексей Михайлович Величко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Безусловно, некоторую долю вины в развитии на Востоке идей «папизма» должны разделить не только сторонники взглядов Римских пап из числа византийских клириков, но сами императоры-иконоборцы — об этом писалось в соответствующем разделе. Именно тогда у некоторых патриархов и епископов начали проскальзывать мысли, невозможные в прежние времена. Да, династия Ираклидов дала великих царей. Действительно, императоры-иконоборцы были блестящими государями и военачальниками. Но не при их ли непосредственном участии Восток сотрясался от штормов ересей? Не с ними ли связаны унижения многих архиереев «нового Рима», отлученных Соборами, поставлены под сомнения честь и авторитет Константинопольских патриархов?
Если святой и равноапостольный Константин Великий действительно признал папу Сильвестра владыкой Церкви и Римской империи, то не являются ли недавние события следствием отступления от этого божественного, освященного древностью принципа? В истинность «Константинова дара» на Востоке верили многие. Откуда взялась эта странная практика, при которой василевсы подключались к обсуждению богословских вопросов? Разве канонические правила, доставшиеся от Святых Отцов и Учителей Церкви, говорят об этом праве императора? Неужели цари обладают священнической харизмой, чтобы соучаствовать с иереями в таинствах постижения истинной веры? И постепенно рядом с «симфонией властей» появляются зачатки альтернативной церковно-политической идеологии.
Все это были далеко не только «теоретические» размышления. Отцы VII Вселенского Собора еще не называют императоров — Исавров еретиками. Подобная дерзость была бы невиданным оскорблением царского сана. Но исподволь некоторые участники спрашивали кающихся епископов-иконоборцев: не вследствие ли насилия над собой со стороны верховной власти (!) они предались ереси?[258] На Константинопольском Соборе 843 г. патриарх св. Мефодий заявил императрице св. Феодоре, что не всякий Римский царь вправе рассчитывать на признание и молитвы Церкви, а лишь тот, кто «благочестив» и, главное, правит не самовластно. Иными словами, тот царь, кто не признает за собой право выступать главой церковного управления, но разделяет его с епископатом[259].
А сразу же после VII Вселенского Собора образовалась необычная практика, отличная от строгого церемониала прошлых лет. В первое воскресенье Великого поста, в праздник Торжества Православия, император уже не входил в Святой Алтарь, как это бывало в любую другую воскресную Литургию, а стоял со всем народом. Это была своего рода епитимия, налагаемая на императоров за их поддержку иконоборцев, наглядно подчеркивающая преимущества священства над царством. Впрочем, данная практика длилась недолго, и уже при императоре Константине VII Порфирородном она сходит на нет[260].
Это был далеко не единичный прецедент. На Соборе «В храме Святой Софии» 879–880 гг. кто-то спросил св. Фотия: не вследствие ли тирании он взошел на Константинопольскую кафедру? Намек на императора очевиден. При решении вопроса о четвертом браке Льва Мудрого некоторые епископы говорили, что, поскольку данный запрет был введен Константином V Исавром, он недействителен.
Однако надо иметь в виду, что «византийский папизм» далеко не однозначен. К его сторонникам и даже идеологам принадлежали такие светочи Православия, как патриархи св. Тарасий (хотя и косвенно), св. Мефодий, св. Фотий, св. Игнатий, св. Полиевкт, а впоследствии столичные архиереи Михаил Керулларий, Лихуд, Иоанн VIII Ксифилина и многие другие Константинопольские архипастыри, с которыми нам еще предстоит познакомиться. Не говоря уже о множестве рядовых епископов, клириков и канонистов высочайшего уровня.
Среди них встречались замечательные борцы с римским всевластием за независимость Восточной Церкви, богословы, отстаивавшие чистоту вероучения. Они, не опасаясь даже низвержения с кафедры, активно и жестко противостояли Византийским царям, что некогда позволяли себе отдельные Римские епископы и никогда восточные. И повторяемость этих событий никак не может быть отнесена исключительно к личностям конкретных архипастырей и царей.
Что же произошло? Отчего лелеемая веками византийская «симфония властей» испытала неожиданно такой глубокий кризис? Ответ мы получим, изучив некоторые исторические факты. Сразу оговоримся: описываемая схема развития событий дана в современной редакции — конечно, в действительности она была далеко не столь прямолинейной и последовательной, как это будет изображено. Но, пожалуй, это — единственный (и вполне допустимый) способ наглядно описать и раскрыть исторический контекст тех далеких событий.
I
Многовековая борьба между Римским епископом и Константинопольским патриархом, иногда открытая и подчас происходящая в скрытых формах, никогда не прекращалась. По одному справедливому мнению, все историческое развитие Церкви демонстрирует борьбу за власть. «И само отделение Запада от Востока произошло вследствие неясности отношений между факторами церковной власти и столкновения притязаний на нее, а вовсе не потому, что одна сторона признавала необходимость единой церковной власти, а другая ее отрицала»[261].
В конце VIII века старое противостояние двух «Вселенских» кафедр — Римской и Константинопольской соединилось с новыми политическими обстоятельствами. Оба великих города, две части некогда единой Римской империи, все более отдалялись друг от друга — и церковно, и политически. Как следствие, возникли новые и неожиданные политические комбинации. Папы попеременно то пытались найти альтернативу Византийскому императору в лице западных королей, то, напротив, прибегали к их защите от тех же германцев, которые даже и не думали склонять свою гордую выю перед апостоликом с его амбициозными идеями о превосходстве священнической власти над государственной. Тем временем Константинопольский патриарх набирал авторитет и полномочия, щедрой рукой даруемые Византийскими царями своему первому помощнику в делах церковного управления.
Политически Рим в то время уже не находился в подчинении Византийского царя, но волей-неволей, как носители имперской, кафолической идеи, и папа, и василевс были обречены историей органично существовать рядом друг с другом еще долгое время. Соподчинение интересов царя с их записным врагом очень волновало Константинопольских патриархов, всерьез опасавшихся, что император, давший столичной кафедре столь много прав, может ради политической выгоды и сохранения отношений с Римом отозвать некоторые из них. Это в известной степени оправдывалось не только умозрительными рассуждениями, но и конкретными примерами текущей практики. Император нередко был вынужден договариваться с Римскими епископами как равный с равным. И по условиям договора жертвовать некоторыми интересами. Поскольку папа пока еще не покушался на политические полномочия царя, то единственным лицом, за счет которого можно было договариваться, становился Константинопольский архиерей. Особенно ярким в этом отношении является пример с патриархом св. Фотием, которого царь Василий Македонянин «разменял» на союз с Римом. Другой пример — император Лев Мудрый, добившийся легитимизации своего четвертого брака при помощи Римского папы.
Слабость Византийской империи, еще не оправившейся до конца от иконоборческого кризиса и династических пертурбаций, возрастающее политическое могущество и реальность угрозы со стороны воинственных соседей вынуждали императоров искать
