Леонид Красин. Красный лорд - Эрлихман Вадим Викторович

Г. Чичерин, доложивший по итогам работы своей комиссии об участии большевистского руководства в экспроприациях вопреки решениям Пятого съезда. Персонально ответственными за это объявлялись Красин и Богданов, но тень была брошена и на Ленина. Это заставило его на время забыть о разногласиях и заявить, что нападки на его товарищей подрывают репутацию всей партии. Обвинив Чичерина в пристрастности, большевики добились создания новой комиссии во главе с Зиновьевым, которая, естественно, сделала все, чтобы замять этот неудобный вопрос.

Красин (в центре) со служащими компании «Сименс-Шуккерт»

Пленум упразднил меньшевистское Заграничное центральное бюро РСДРП, заменив его новым, где большевики и меньшевики были представлены поровну. Ни Красин, ни Богданов в него не вошли, хотя у них оставалось немало сторонников в партии. Бороться за сохранение своих позиций они не стали, но решили сохранить «рычаг влияния» в виде партийной школы, которую планировалось создать на Капри под эгидой Горького. Предполагалось, что слушателями школы станут молодые революционеры из России, а лекторами — их опытные товарищи, которые будут обучать новичков не только подпольной работе, но и теории марксизма, истории, философии.

Завод компании «Сименс» в Санкт-Петербурге

Красин согласился участвовать в работе школы, но без особого энтузиазма. В августе он писал Горькому: «Надеюсь скоро переехать в Германию и осесть уж где-нибудь надолго. Надоела эта вечная кочевка». К осени у него уже созрела идея вернуться к инженерной работе, и он вступил в переговоры с руководством крупной немецкой электротехнической компании АЕГ, с которой ранее поддерживал связи как сотрудник «Общества электрического освещения». Порой утверждают, что он устроился туда сразу после приезда в Европу и был уволен, когда в компании узнали о его причастности к «эксам», но до осени он в Германии не появлялся, а узнать о его бурном прошлом в АЕГ никак не могли, поскольку, как уже говорилось, тождество Красина и Никитича оставалось тайной для всех, кроме узкого круга лиц. А если бы и узнали, то сильно не расстроились — компания тесно сотрудничала с немецкой армией, которая уже готовилась к войне с Россией и не отказалась бы от сотрудничества с отъявленным врагом царской власти.

Вацлав Воровский

В АЕГ Красин не прижился по совсем другой причине: как бесправному эмигранту, ему платили сущие гроши, приходилось подрабатывать переводами научных и технических текстов, о чем он вскользь упоминает в мемуарах. Возможно, речь шла о рекламных материалах или инструкциях для контрагентов компании в России. Как бы то ни было, в конце 1908 года он расстался с АЕГ и нашел работу в другой крупной компании — «Сименс-Шуккерт». Тогда же он начал готовить переезд к нему из Петербурга семьи, который задерживался очередной беременностью жены — 5 декабря она родила дочь Любу. Ее старшая сестра Людмила вспоминала: «Как только это случилось, она взяла нас троих, и мы поехали в Берлин. Моим первым впечатлением в Берлине был отец, шагающий по станции; в одной руке он держал мою руку, а в другой — шляпную коробку квадратной формы. В этой коробке была моя младшая сестра Люба, которую мы потом всегда дразнили, говоря, что она приехала в Германию в коробке от шляпы».

С их приездом на Красина сразу легла обязанность содержать вместо себя одного семью из семи человек; седьмой была не бросившая хозяев эстонка Ляля, ставшая теперь не только нянькой, но и уборщицей, кухаркой и прачкой. При жалованье 250 марок, что равнялось 120 рублям, это было непросто, а он умудрялся помогать и товарищам, которым приходилось еще хуже. При первой возможности он навестил в берлинской тюремной больнице Камо, который по-прежнему притворялся сумасшедшим: хотя за ними бдительно следили, Красин постарался ободрить узника и дать ему понять, что партия обязательно освободит его. Не оставил он и старого бакинского товарища Николая Козеренко, который после ссылки оказался в Берлине как корреспондент газеты «Киевская мысль» и попал в больницу, что съело все его небольшие средства. Узнав об этом, Красин сумел бесплатно устроить его в частную клинику и всячески помогал «дружеским, деликатным, местами трогательным участием».

Козеренко пишет, что в Берлине его друга тоже мучили боли в желудке, от которых он лечился строгой диетой. Прочитав книгу И. Мечникова «О человеческой природе», он вдохновился советами автора, каждый день ел гречневую кашу и пил «мечниковскую» простоквашу, что позволило ему поправить здоровье. На питании приходилось экономить, как и на всем остальном, что он, привыкший к более состоятельной жизни, переносил плохо, а его жена, как писал Козеренко, «меньше всего подходила к роли экономной хозяйки». Гость из России упоминает и о расхождении Красина с Лениным, как и о том, что он тогда теснее всех общался с Горьким и часто навещал его на Капри. Он также участвовал в работе берлинского издательства Горького, которым руководили Иван Ладыжников и болгарин Аврамов. По словам Козеренко, «по его внешности трудно было догадаться, что живется ему очень и очень нелегко. Он, как и в дни юности… был бодр и жизнерадостен, со всеми приветлив и радушен».

Красина по-настоящему увлекала его новая работа, тем более что Германия тогда была самой передовой страной в области науки и техники. Он вспоминал: «Учиться действительно было чему, ведь это был как раз предвоенный подъем германской технической и коммерческой инициативы и предприимчивости, обещавший Германии мировую гегемонию». Его все меньше занимали события в Большевистском центре, где Ленин стремился закрепить свою победу над соперниками. Пятая Всероссийская конференция РСДРП, прошедшая 21–27 декабря в Париже, вопреки предложениям «отзовистов», поддержала работу думской фракции партии, хотя мягко покритиковала ее за «некоторые отступления» от линии партии и невыполнение директив ЦК. Богданов, обиженный тем, что конференция проигнорировала его позицию, в феврале 1909-го публично раскритиковал позицию Ленина и всей редакции «Пролетария», ведущую, по его мнению, к расколу большевиков.

В ответ на это 12 февраля Каменев, Зиновьев и Таратута обвинили Богданова и заодно и Красина, который никакого участия в конфликте не принимал, в клевете на редакцию и присвоении партийных денег. Последнее было отголоском невыполнения Красиным решения об уничтожении 500-рублевок, захваченных Камо в Тифлисе. Обвиняемым предлагалось в недельный срок отчитаться партии во всех расходах финансового бюро, которое они возглавляли, сдать Большевистскому центру все оставшиеся у них деньги и извиниться перед редакцией «Пролетария», в противном случае им грозило исключение из БЦ. Это заявление было напечатано в «Пролетарии» для сведения — и устрашения — всех ленинских оппонентов. Отчет Красина и Богданова, если он и был, до нас не дошел, но они, как уже говорилось, сообщили об уничтожении злополучных купюр, что было неправдой — и ленинские соратники скоро об этом узнали.

Итог противостоянию Ленина и «отзовистов» подвело совещание расширенной редакции «Пролетария», состоявшееся 29 июня в Париже. Оно решило исключить Богданова из БЦ по обвинениям в «ультиматизме», «ревизионизме», попытке раскола партии и создании раскольнической школы на Капри, которая еще даже не начала работать. На том же заседании было решено уничтожить всю переписку Ленина и Красина, раскрывающую роль вождя в организации «эксов», которые теперь при общем согласии «повесили» на Красина и Богданова (хотя денег с них больше никто не требовал). Другое решение предусматривало обращение к ЦК с просьбой исключить Богданова не только из БЦ, но и из партии.