ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

польское хозяйство на русской почве пойдет прахом.

Вслед за тем Кисель уведомил путивльского воеводу, Никифора Плещеева, что хан

ласкается, через своего посла, к гетману Потоцкому, к князю Вишневецкому, что тот

посол теперь въ

140

.

Прилуке, „и до многих из нас (ласкается), со всеми нами братаючися и дружество

хотя имети"; но твердил Москалю поучительно, что татарское дружество с одним

государством есть вражда против другого. Прошли уже (писал он) времена татарских

опустошений то того, то другого из них. Теперь, если Татары хотят быть с нами в

дружбе, пускай будут в дружбе и с Московским Государством. Заключил же свое

послание словами: „Уже бо их приближаеться кончина, родов же христианских Божию

милостю вознесение: Бенетов и Малтан возяесл Господь".

Через три дня „каштелян енерал киевский, житомирский, овручский, староста

носовский", как величали Киселя царские сановники, торопил бояр князя Алексея

Трубецкого, Григория Пушкина и думного дьяка Григория Чистого к скорым ответам на

его письма восклицая: „Толикое время само вопиет, какое бысть умедление! Впредь же

сице да не будет между нами: дружбе убо и любве приятельской есть противно". По

словам Киселя, ему, теперь уже брацлавскому воеводе, вместе с ясновельможным

паном Кракбвским (Николаем Потоцким), было поручено разузнать, по какой причине

некоторые козаки ушли на Запорожье, и „как будут Крымцы думати, промишляти обо

всемъ".

Тут же кстати („еда к тому пришло") уверял Кисе ль царских сановников, что он

жадничает не буд, а славы московского царя: „Мне не буд жадно, но добродетели его

царского величества: слава убо есть и будет в том его пресветлого величества, что

надарил меня, его королевскою величества великого посла; честь же моя, што на мне

просияет, величества есть добродетель".

Неизвестно, что думали себе в бороду царские сановники об уменье Адама

Свентольдича льстить и выпрашивать, которое в Польше преподавалось, как наука

жизни.

Буря между тем незримо приближалась. Лобызаясь письменно с московскими

приятелями своими по случаю „всеславного воскресения Госиода нашего, Иисуса

Христа", Кисель был преисполнен радостных упований, и из „своего города Кобызчи",

близкого к Киеву, . отъехал в „дальний свой город Гощу, за Киев миль тридцать"; если

же „Орда что задумаетъ", намеревался снова прибыть в Украину, и беззаботно писал о

Хмельницком, не предчувствуя, что он превратит в прах и пепел близкие и дальние

панские города вместе с королевскими.

„Своевольною черкасця Войско Запорожское само по дня лося на Запорожу

поймать, и крест на том целовали. Войско же наше ко-

.

141

ронное, скоро трава начнется, на Шляху Черном-лесу положенно будет, и сам

ясневельможный пан Краковский и с ним пан воевода черниговский, польный гетман,

будет, дондеже объявите я, што Орда думает: аще убо и братається ган, посилаючи к

нам веры не даем. Аще бы з Запорожа збежал Хмельницкий, козак своеволяый, на Дон

и хотел подвизати донцов на море,—по соузе обоих великих господарей наших,

надобно зимать его как здрайцов обоих великих господарстви.

В заключение, Кисель просил приятелей своих передать латинскую грамотку

парскому доктору, который обещал сделать ему водку против его „скорби и болезни,

подакгры*.

Эта болезнь была весьма распространена между польскими панами, и потому имеет

значение историческое. Привычка к пьяной жизни развилась у них в ужасающей

степени еще в царствование Сигизмунда III. Владислав ИУ, как мы видели, страдал

подагрой даже во время вторичного брака. Новый фельдмаршал его, Николай

Потоцкий, был также подагрик. На подагру жаловался в своем бесценном дневнике и

литовский канцлер, Альбрехт Радивил. Если бы шаловливая богиня Венера бросила

яблоко в собрание Избы Земской, или Сенаторской, непременно попала бы в подагрика.

„Старое венгерское* составляло в Польше столь важный предмет государственных

попечений, что на последнем свободном сейме, лишь только панский ареопаг

проглотил без зазрения совести вопрос о полутора миллионах, которые Речь

Посполитая „задолжала жолнеру*, тотчас его занял жизненный польский вопрос „о

skиadzie wina wкgierskiego*. Венгерское вино было, можно сказать, национальною

честью и славою истинно-панского дома. По известной пословице, оно в Венгрии

только раждалось, а воспитывалось и старилось в Польше (Hungariae natum, Poloniae

educatum). Здесь его склады делались ежегодно, с рассчетом пировать, пока Польша

будет стоять на своем вечном основании, на милой шляхетскому сердцу и уму

неурядице. В самом деле, даже во времена последнего окончательного падения панской

республики, поэт Мальчевский написал о Поляках прекрасными стихами то, что они

делали накануне Хмельнгтчины:

Tloch paсski jak serce zdawaи siк otwarty.

A stary wкgrzyn pиodziи nie bez duszy їarty *).

*) И панский погреб, как сердце, казался открытым, а старое венгерское раждаю не

без души шутки.

142

.

Царские вестовщики были пронырливее панских. В Бакчисарае выведали они от

„полонянина" о козадкой стачке с Татарами и донесли своему государю, а из Москвы

бояре Трубецкой, Пушкин и думный дьяк Чистого, от 10 апреля, сообщили Адаму

Киселю следующее:

„Марта де в 5 день приехали в Крым к дарю з Днепра запорожских Черкас четыре

человека, а прислали де их Черкасы крымскому царю бить челом, чтоб он, крымской

царь, принял их в холопство; а они де стоят на Днепре, а в зборе их пять тысяч; и

просили у крымского царя людей, чтоб им итти на королевского величества Полскую

Землю войною за свою черкаскую обиду; и как де они королевского величества с

людьми управятца, и они де крымскому царю учнут служить вечным холопством, и

всегда с ним на войну будут готовы. И крымской де царь тех Черкас, четырех человек,

дарил кафтанами и держал у себя в Бакчисараех неделю, и, дав им по лошади, отпустил

их назад; а крымским лгодем и черным Татаром приказал кормить лошеди и готовитьца

на королевского величества землю; а в Перекоп к Тогаю, князю Ширинскому, писал,

чтоб Нагайские люди на королевского величества землю в войну готовилися ж. Да и

Татаровя де и Русские полоняники говорят не втай, что царь приказал Крымским и

Нагайским людем войною на королевского величества землю готовитьца. А в Крыме де

голод болшой, и прошлого году хлеб не родился, а ныне скот, овцы и коровы вымерли,

и черные Татаровя войне ради, и без войны де нынешнего лета никаким обычаем

пробыть им не уметь".

В заключение важного известия, оказавшагося вполне справедливым, царские

сановники советовали и принять меры к тому, чтобы не „допустить тех Черкас под

владенье крымского царя". В этом совете заключалась не только христианская, по и

русская мысль, хотя Москали смотрели, в этом случае, на самих Черкас исчужа, точно

Малоруссы времен Ярославовскихъ—на Торков и Берендеев.

Недели две корреспонденты двух соседних держав молчали, словно чуяли с обеих

сторон что-то грозное. Наконец, от 4 мая „римским числомъ" польскорусский сановник

уведомил сановников москворусских (из своего города Новосюлт, зде за Киевом миль

пять) о начавшейся Хмельнитчине, в следующих выражениях:

„Никогда холопская рука, найпаче же зменников, невозможна есть подвизатися

противо своим господином; и тот холоп наш, зменник черкаский, з дружиною своею, в

сих днех аще не из-

143

бежит в Крым, изменпо ю головою своею запечатует: полем убо и Днепром на него

пошло войско наше... Все Войско Черкаское Запорожское есть верно, точию еден

зменник Хмельницкий, простых холопов прибравши к себе, на Запороже збежал; и все

козаки черкаские верные, крест целовавши, пошли Днепром доставати зменника того“.

От 10 римского мая князь Иеремия Вишневецкий уведомил путивльского воеводу,

Плещеева, из Прилуки о слухах, которые приходят, беспрестанно повторяясь, что

„неприятеле Креста Христова иаготове собранных орд на урочище стоят у Княжих

Байраков 40.000 подлинно их сказывают, а того еще не ведомо, в которые стороны; чего

им, Боже, не помоги. Естли в панство его королевские милости Коруны Полские, албо в

землю его царевого величества Московскую мысль им есть итти, все иаготове и за

таковыми вестями по обе стороны Днепра с войсви корунными стоять, а я при здешних

маетностях моих с людьми моими готов есм, ожидаю скорые вести, и повести, вуды

мне лучитца итти. И для того сею грамотою моею его царского величества и тебе знати