Светочи тьмы: Физиология либерального клана. От Гайдара и Березовского до Собчак и Навального - Михаил Делягин

Вероятно, причиной этого триумфа была надежда значительной части либерального клана на то, что его «фронтмен» Медведев сможет стать не «техническим», а полноценным президентом и остаться у власти, передав всю ее полноту энергичным реформаторам. Весьма вероятно, что премьер В. В. Путин не возражал против этой перспективы, действительно собираясь уйти на покой после 2012 года, — однако наглядная демонстрация полной ничтожности и кромешной недееспособности либеральных кадров сделала его уход «на пенсию» невозможным в принципе.

Чего стоит предельно убогая «Стратегия‑2020», авторы которой не смогли даже проработать механизмы достижения произвольно собранных, не согласованных между собой и никак не обоснованных целей! Когда ее критика приобрела уничижительный характер, разработчики «решили проблему», увеличив ее объем до более чем тысячи страниц, что сделало ее практически нечитаемой, — и, соот–ветственно, хоть как–то защищенной от профессиональных оценок. Разработанная под руководством Юргенса и с активным участием May специально созданным для этого (по аналогии с готовившим программу для Путина в 1999 и 2000 годах Центром стратегических разработок) Институтом современного развития, «Стратегия‑2020» стала символом полного интеллектуального банкротства современного российского либерализма.

Тем не менее, объединенная академия РАН- ХиГС, которая создавалась, вероятно, в преддверии обретения Медведевым реальной власти как центр подготовки кадров для новой волны либеральных преобразований, призванных вернуть страну в идеальные для либералов 90‑е годы, оказалась вполне успешным проектом. Она эффективно функционирует сейчас, насколько можно судить, в ожидании возвращения либерального клана к власти, обеспечивая упрощение его реванша соответствующей кадровой политикой.

С января 2011 года РАНХиГС на своей базе совместно с Институтом экономической политики имени Гайдара и Гайдаровским фондом проводит ежегодный Гайдаровский форум; May скромно числится членом его оргкомитета.

С того же 2011 года May является членом совета директоров «Газпрома».

В 2012 году был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.

В 2013 году он возглавил рейтинг ректоров российских вузов по доходам (которые составили 36,9 млн. руб.), но в 2014, увеличив их всего лишь до 38,8 млн. руб., «съехал» на четвертое место. При этом ректорская зарплата, как сообщается, состав–ляет лишь незначительную часть его доходов; главное — разнообразная «подработка».

Как член либерального клана, May глубоко интегрирован в систему государственного управления. Он является членом президиума Экономического совета при президенте и членом президентской комиссии по вопросам госслужбы и резерва управленческих кадров. В правительстве Медведева May — председатель экспертного совета и член комиссии по экономическому развитию и интеграции, член комиссий по проведению административной реформы, по координации деятельности открытого правительства и по организации подготовки управленческих кадров для организаций народного хозяйства.

May — председатель общественных советов при Минэкономразвития, Федеральной налоговой службе и Федеральной службе по труду и занятости, член Высшей аттестационной комиссии Министерства науки и образования, научного совета РАН по проблемам российской и мировой экономической истории.

Наконец, он является почетным профессором Российско — Армянского (Славянского) государственного университета.

Интегрированность May во власть видна и на примере его сына, советника первого вице- президента «Газпромбанка», члена общественного совета при Федеральном агентстве по делам молодежи. В 2011 году он пытался открыть медицинскую клинику, среди учредителей которой были сыновья Волошина, Суркова и тогдашнего губернатора Пермского края Чиркунова. Энциклопедия либеральной пошлости

В заявлениях May не удается найти оригинальных мыслей: похоже, он не более чем комбинирует расхожие в либеральной среде политические и экономические штампы. Однако демонстрируемая им полнота использования либеральных стереотипов, умение объединять их в частично непротиворечивые конструкции в сочетании с предельно аккуратной и наукообразной манерой изложения придает его наработкам самостоятельную ценность, превращая их, насколько можно судить, в исчерпывающую энциклопедию либеральной лжи и пошлости.

Занимаясь, по сути дела, политэкономией реформ, May демонстрирует экономический детерминизм, доходящий до степени фатализма, которая с лихвой превосходит самый вульгарный и догматический исторический материализм, по сути дела, отрицавший культурно–психологические и личностные факторы истории. Заявление May на Гайдаровском форуме 2015 года о том, что они с Гайдаром «всегда были марксистами» позволяет предположить, что он действительно считает марксизмом демонстрируемые им его вульгаризацию и упрощение, фантастические даже для пропагандистов- догматиков позднесталинского времени.

Стремясь оправдать либеральных реформаторов, May объясняет всю сложность и многообразие исторического развития России простой динамикой мировых цен на нефть. Мол, у Горбачева не было никакого выбора: его «реформы — это прежде всего результат существенного снижения цен на нефть». И тем более у Гайдара не было выбора: денег–то не было, а без денег можно было делатьтолько то, что делали либеральные реформаторы. Непонятно только, чем же искренне гордится May, вспоминая те дни: если практически все действия реформаторов были строго предопределены внешними обстоятельствами, и они «всего лишь отвечали на вызовы, сформированные» этими обстоятельствами, так что их не в чем винить, — то ведь тогда и гордиться нечем?

Но, когда все силы уходят на самооправдание, людям, производящим впечатление законченных и самодовольных преступников, не до логики.

Правда, поразительный даже для догматиков 50‑х годов фатализм, сводящий все разнообразие развития к исключительно однобоко воспринимаемым статистическим данным, связан не только с оправданием ада либеральных реформ, в который May вместе с Гайдаром погружали страну и который потом вместе славили как высшую целесообразность.

«Начиная с определенного уровня развития, возникновение демократического режима неизбежно», — без тени иронии пишет May, навязывая читателю в качестве некоей аксиомы, что развитие рыночной экономики неизбежно порождает демократию. Это утопическое представление было одним из обоснований кошмара 90‑х годов, — хотя было высмеяно еще в 1906 году Максом Вебером: «Было бы в высшей степени смешным приписывать… капитализму, как он импортируется …в Россию и существует в Америке, избирательное сродство с «демократией» или вовсе со «свободой» (в каком бы то ни было смысле слова)».

May четко и без каких бы то ни было внятных обоснований вводит критерий устойчивости демократии: «Демократический режим устойчив, толь–ко если всеобщее избирательное право появляется при достижении определенного уровня среднедушевого ВВП — примерно 2 тыс. долл, в ценах 1990 года». Понятно, что кризис демократии в благополучных странах современного Запада в принципе не воспринимается сознанием либерального пропагандиста, ибо на капиталистическом Солнце не бывает пятен, — но неужели он не может себе представить даже простой «неустойчивости» «демократического режима» в странах с более высоким ВВП на душу населения? Например, в современной Греции? Например, в случае крайне высокой социальной дифференциации, когда «у нескольких все, а у большинства ничего», как в современной России, формально являющейся для May «демократическим режимом»?

Но May не просто рассматривает экономический рост как обязательную предпосылку демократии (понятно, что для либерала, обслуживающего интересы глобального бизнеса, ни социалистической, ни исламской демократии не может существовать в принципе).

Он еще и вполне «диалектично» выворачивает эту либеральную догму (чуть не написал «свое умозаключение», приношу извинение за глупость) наизнанку и провозглашает демократию необходимым условием экономического развития: «К первичным политическим условиям, необходимым для экономического роста, относятся гарантии неприкосновенности человека, его жизни и свободы».

В пылу либеральной пропаганды и реформаторского морализаторства ректор РАНХиГС просто позабыл (^истории даже святых для либералов США: бурный рост их Экономики в XIX векеГ опиралсягш 4 рабский труд и индустрию работорговли. Бурный экономический рост Италии и Германии при фашистских режимах тоже, по мысли May, опирался на «гарантии неприкосновенности человека, его жизни и свободы»? Либералы с пеной у рта упрекают Китай в недостатке демократии: это значит, что, если верить May, никакого «китайского экономического чуда» нет, не было и не будет? Перечень можно продолжать почти бесконечно: под критерий May не подходят даже США эпохи маккартизма. Можно вспомнить и Южную Корею, уголовный кодекс которой еще в начале 90‑х был секретным, чтобы население трепетало при одной мысли о наказании, которым может подвергнуться за нарушения (а на улицах, по воспоминаниям российских специалистов, было подозрительно много людей с ампутированными конечностями).