Свои и чужие - Иван Чигринов

Со временем он наконец понял, откуда такое ощущение: от бездеятельности.

А пока Чубарь маялся, благо условия позволяли — его никто не подгонял и не прогонял. Правда, иной раз он чувствовал неприятную тяжесть, однако это быстро проходило, достаточно было вернуться из очередного задания Шпакевичу, как все становилось вроде бы на место.

Вот и теперь сомнения недолго мучили Чубаря — тем более что скоро появился Шпакевич, за которым ходил куда-то тот самый партизан, что сопровождал накануне Карханова с Чубарем в Кулигаевку к Сидору Ровнягину. По всему было видно, что он приставлен к командиру отряда. Широкоплечий, крепкий и, судя по всему, вышколенный жизнью адъютант по фамилии Князев, казалось, не двигался, а мгновенно и почти незаметно перемещался с одного места на другое. Он никому не мешал своим присутствием, будто и вправду его не было рядом. И вместе с тем, как говорится, способен был вдруг возникать из воздуха. Это Чубарь заметил ещё тогда, как они ходили в Кулигаевку. Но в тот раз подобные свойства можно было объяснить глухой темнотой, которая способствует разным превращениям, помогает человеку делаться одновременно видимым и невидимым. А теперь стоял белый день. Значит, Князев действительно довольно успешно использовал свой прежний опыт в должности адъютанта командира отряда, но могло быть и иначе — он приобрёл такие качества за время пребывания в партизанах, где приходилось приспосабливаться ко всякому.

Кроме Князева выделялись тут ещё двое — Богачёв с Веткиным. Веткин, наверно, за свою жизнь привык к одиночеству: его славянское лицо и вся стать, немного кряжистая и одновременно ещё по-молодому лёгкая, обнаруживали ту сосредоточенность, что редко возникает на поверхности, как правило, теряется в глубине, за невидимой гранью. Другой, комиссар Богачёв, был, как нарочно, противоположностью начальнику штаба Веткину — высоченного роста, подвижный, хоть и не настолько, чтобы казаться быстрым или непоседливым, но даже с первого раза Чубарю нетрудно было понять, что и характер у него открытый. Возраста ни одного из них Чубарь не определил, но подумал, что они оба ему ровесники. И комиссар отряда, и начальник штаба держались с Кархановым без всякой натянутости, а тем более без всякого заискивания, зато почтение было полное. Странно, но Шпакевич с руководством отряда тоже вёл себя без заметного трепета, может, и вправду таил в душе штатское спокойствие.

— Ну, а теперь давайте вместе подумаем, как вам лучше идти, — начал Карханов, когда Шпакевич следом за Князевым перешагнул высокий порог пристройки, и почему-то посмотрел на Чубаря. — А идти на этот раз придётся далеко.

Сказав это, командир отряда достал из кожаной сумки, которая висела наискось от правого плеча к левому боку, обыкновенный школьный циркуль, поставил его острой ножкой на карту, как раз в том месте, где полагалось быть Веремейкам (карта на столе лежала крупномасштабная и совсем не военная, поэтому небольшие населённые пункты, вроде сельсоветов, на ней отсутствовали), а потом шагнул воткнутым в циркуль грифелем к линии фронта, где находились Сухиничи, Масальск, Юхнов, и ловко описал дугу, которая легла на карту половиной окружности.

— Хотя и говорят в народе, что ворона прямо летает, зато дома не часто бывает, однако нам, видимо, придётся выбрать этот путь, — Карханов показал циркулем расстояние между Беседью и Угрой и обвёл взглядом присутствующих: — Какие будут вопросы? Уточнения?

Все некоторое время молчали, словно предложение командира отряда явилось для них неожиданностью. Конечно, Чубарь при этом в расчёт не шёл — он вообще пока ничего не понимал, потому что в суть задачи, которую предстояло выполнить, никто его пока не вводил. Из того, что теперь делалось и говорилось, было ясно одно: надо снова шагать через фронт. Чубарь все-таки улучил момент и глянул вопросительно на Шпакевича. Но Шпакевич даже не попытался поймать его взгляд — стоял, как и все, будто бы безучастный к словам Карханова. Тот снова перемерил циркулем расстояние до линии фронта, и снова карандаш, вставленный в подвижную ножку циркуля, очутился на Масальске, что был обозначен между Сухиничами и Юхновым.

— Кажется, так, — сказал он тем же ровным тоном, что и раньше.

— А я вот о чем думаю, Дмитрий Николаевич, — наконец вернулся из-за невидимой своей грани Веткин и мягко, совсем по-детски улыбнулся. — Часть пути им лучше будет пройти с нами. Видите, — и, склонясь над картой, он стал водить по ней пальцем. — От Батаевских лесов, где мы решили основать свою постоянную базу, почти одинаковое расстояние и до Юхнова, и до Сухиничей.

— Во всяком случае, — поддержал начальника штаба комиссар Богачёв, — резон в этом есть.

Соглашаясь со своими помощниками, Карханов спросил у остальных: — Ну, а вы как считаете? — спросил он Шпакевича и Чубаря.

— Да, резон есть, — ответил Шпакевич, а Чубарь не успел, потому что Карханов неожиданно подвёл итоги:

— Значит, сегодня ограничимся только обозначением маршрута. Детали и все прочее обговорим позже, времени ещё хватает. Ну, а что касается товарища Чубаря, то с ним пускай пока что работает Шпакевич. В конце концов он выбирал себе спутника, ему и в курс дела его вводить. Так, товарищ Шпакевич?

— Так, товарищ командир, — совсем не по-военному переступил тот с ноги на ногу.

Чубарь остался все-таки недоволен — все делалось как бы за его спиной, неважно, что ему наравне с остальными тоже предложили присутствовать на этом совещании. Но показывать своего недовольства при всех он не стал, подумав, тем более что дальше ему предстояло иметь дело непосредственно со Шпакевичем. Ну, а со Шпакевичем любая беседа не составляла труда.

Так и вышло. Шпакевич не заставил его ждать. Уже сразу за порогом штаба он положил руку Чубарю на плечо, сказал:

— Ты, Родион, не сердись, что так вышло… вроде бы нескладно. Не мог я предупредить тебя заранее. Только вчера сам узнал, что придётся идти за линию фронта. Одно успел сделать — уговорить командира, чтобы разрешил вместе с тобой идти.

— А почему так вдруг?

— Понимаешь, тут у нас собралась группа из окруженцев да из военнопленных, которым удалось освободиться из лагерей. Одним словом, надо отвести их за линию фронта, чтобы они снова стали в строй действующих бойцов.

— А почему не оставляете их в отряде?

— Как тебе сказать. В основном — это политруки, командиры Красной Армии с военными специальностями лётчиков, танкистов, артиллеристов. Вернее, это такие кадры, которые пользы больше принесут на фронте, чем тут, в тылу, хотя и тут тоже надо воевать. Но — самолётов у нас нет, танков тоже. Да и пушек мы с собой не возим. Так что рассуди сам: золотой фонд армии должен быть доставлен по прямому назначению. Вот мы и будем с тобой у них за проводников.

— А группа — большая?

— Не очень, одну такую мы уже туда переправили. Правда, фронт в то время ещё близко стоял.

— Они вооружены?

— Не все, но большинство винтовки имеет.

— Ну, а как вы их находите?

— Кого? Винтовки?

— Нет. Командиров.

— Обыкновенно. Одних из-за печки в крестьянских хатах вытаскиваем, потому что в так называемые примаки успели пристроиться, другие сами приходят, ну а некоторых перехватываем на дороге.

— И ту, первую группу, ты водил?

— Нет.

Они помолчали, Потом Шпакевич продолжил:

— Вот я и подумал — что тебе тут, в отряде, без меня околачиваться. Пока ты как следует освоишься да опыта партизанского наберёшься! Поэтому не отказывайся.

— А я и не отказываюсь, раз ты решил, — улыбнулся Чубарь. — Но как оно дальше будет — снова меня в какое-нибудь ополчение отдашь, как когда-то?

— Ну, теперь дело другое, — склонив голову к левому плечу, развёл руками Шпакевич. — Теперь и положение у нас прочное, и все остальное отличается от того, что раньше было.

На том и порешили. Чубарь только хотел ещё разок наведаться в Мамоновку, даже день наперёд выбрал — как раз близилось воскресенье, однако утром всему отряду было приказано двигаться к Батаевским лесам.

— Группа окруженцев и недавних военнопленных, которую Шпакевичу с Чубарем предстояло вывести за линию фронта, находилась в другом месте, кажется, километрах в десяти от Веремеек. По плану командования отряда она должна была двигаться в Батаевские леса параллельным маршрутом. В чем тут был смысл, Чубарь не знал. Так же, как не догадывался, по какой причине они со Шпакевичем не направились туда сразу, а шли вместе с отрядом. Тем не менее, спрашивать ни у кого он не стал — недаром говорят, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Даже Шпакевичу и тому не обмолвился ни словом об этом.

Карханов шёл вместе со всеми с палкой в руке, в длинной, не кавалерийской ли, шинели и выглядел издалека, особенно в холодноватых сумерках лунной ночи, прямо апостолом. На дневных привалах, когда хватало времени не только отдохнуть, вернуть потраченные за ночь силы, но и оглядеться хорошенько вокруг, Чубарь иной раз ловил на себе хотя и беглый, но цепкий взгляд командира, от которого почему-то делалось неспокойно на душе. В такие минуты Чубарь возвращался мысленно в прошлые времена, и ему казалось, что он снова попал в некую полосу отчуждения, что в его положении снова появилась былая неуверенность и снова приходилось повторять уже пройденное им за последние месяцы. Теперь он был убеждён, что расстояние, которое его отделяло от Веремеек и которое все время увеличивалось, заключало в себе причину его беспокойства.