Поезд на Солнечный берег - Валерия Вербинина

Пончик был допущен к ознакомлению. Он держался так ненавязчиво, что все присутствующие почувствовали к нему непритворное уважение.

– Итак? – сказал Вуглускр.

Сказал по–магнатски широко, сочетая невинный вопрос с каверзной интонацией утверждения. Пробиркин позволил себе самую сладкую, самую медоточивую улыбку из своего набора улыбок.

– Итак, – сказал он, – я закончил свою работу. Вирус существует и готов к действию.

– Я всегда хорошо относился к вам, Пробиркин, – веско проговорил Вуглускр, – но мне нужны доказательства… нам нужны доказательства. Вы готовы предоставить их нам?

Пончик безучастно глядел сквозь стекло на Сильвера, который разговаривал сам с собой и бурно жестикулировал. После знаменательной стычки с Человеком без лица в парке аттракционов Сильвер частенько стал бывать не в себе.

Профессор Пробиркин погладил подбородок.

– Готов, – ответил он на вопрос Вуглускра. – Прошу внимания, господа! Поставленная передо мной задача формулировалась следующим образом. Ввиду долгой и кровопролитной войны, которую мы ведем с мутантами–цветами, которые, превращаясь в людей, представляют угрозу для нашей безопасности и жизнедеятельности…

– Насколько хорошо вы к нему относитесь? – шепотом спросил генерал у магната.

– О, не считал. Но думаю, что на миллион бубликов, наверное, моей привязанности хватит, – небрежно обронил Вуглускр.

– …невозможна, принимая во внимание, что данные, которыми мы располагаем, весьма и весьма приблизительны. Возник вопрос: нельзя ли истребить цветы, воздействуя на их внутреннюю структуру, без сомнения отличную от структуры человека, и, предположим, создать такой вирус, который бы уничтожал либо разрушал структуру мутантов, будучи при этом совершенно безобидным для людей. Особо обращаю ваше внимание на такой факт, впрочем, общеизвестный, что по виду люди и цветы совершенно неотличимы друг от друга, хотя последние по сравнению с первыми отличаются некоторой хрупкостью, нам в принципе не свойственной. Известно, что цветы могут превращаться в людей только на некоторое время и преимущественно в ночную пору, то есть при старом солнце, после чего снова возвращаются в первобытное, так сказать, состояние. Но некоторым из них, особенно орхидеям, розам и некоторым сложноцветным, удается свести его к минимуму, вследствие чего их бывает крайне трудно идентифицировать. Пестициды же и прочие яды, к которым мы прибегали вначале, негативно сказываются и на людях, не давая ответа на главный, то есть кардинальный, он же сакраментальный и злободневный вопрос, а именно: кто есть кто, в то время как этот вопрос…

– Дороговато, – сквозь зевоту сказал Дромадур на ухо Вуглускру, – он того не стоит.

– Посмотрим, – сказал прозорливый финансист и, скрестив руки, стал смотреть.

– Для демонстрации мы пригласили одного из сотрудников генеральского ведомства. Господа, вы видите перед собой человека, который на самом деле не является таковым. На самом деле его зовут…

– Кактус Шипелли, – проскрежетал Дромадур.

– Подвид кактусов с шипами, – по–научному завернул Пробиркин. – Сейчас мы увидим, как под воздействием вируса он из человека превращается в растение, а из растения и вовсе в полнейшее ничто.

– Я надеюсь, – заметил Дромадур. – В жмурки играете? – спросил он у Пончика.

– Нет.

– И правильно: от игр все равно никакого толку.

– Пускайте вирус, доктор Гнус, – распорядился Пробиркин.

На уровне головы Сильвера из стены выдвинулся пульверизатор и обрызгал журналиста. Прюс закашлялся и упал на пол ничком. Судороги пробежали по его телу. Пробиркин вынул из кармана хронометр и одним глазом смотрел на пациента, а вторым – на циферблат, где перемигивались бойкие электронные цифры. Сильвер чихнул.

– Сейчас начнется, – шепотом сказал профессор.

Сильвер снова чихнул. Вуглускр в нетерпении постукивал ногой о пол. Честные голубые глаза Пончика были устремлены в никуда.

– Двойную дозу! – в раздражении крикнул профессор.

Сильвер вторично был обрызган, но от этого только стал яростнее чихать. В кактус он не превращался и вообще вел себя как самый обыкновенный человек.

– Ничего не понимаю, – заявил Пробиркин через два часа, когда все уже устали ждать и переминались с ноги на ногу. – Скажите, вы в нем уверены? – обратился он к генералу.

– Относительно чего, простите? – насторожился бравый вояка.

– Что он кактус.

– Уверен ли я? Ха! – сказал Дромадур с неописуемым презрением и этими словами пригвоздил ученого, как жука к булавке.

Пот ручьями струился по спине Пробиркина.

– Здесь какое–то недоразумение, – начал он.

– Именно, – вежливо согласился финансист, и от вежливости этой пот покатился по профессорской спине прямо–таки океанскими волнами.

– Он не превращается в кактус, – продолжал ученый, слабея.

– Именно, – невозмутимо соглашался финансист.

– Я не понимаю, почему…

– Я тоже.

Взор Вуглускра блеснул сталью. Пробиркин понял, что он погиб. Генерал хрипло засмеялся. Пробиркин погиб вторично. Он зашатался и припал к стене. Мышкетеры из свиты Вуглускра расстреливали его взглядами. В камере Сильвер поносил последними словами Орландо, городские власти, какого–то урода без лица и распевал непристойные песни.

– Из того, что я вижу, – подытожил финансист, – я понимаю, что ваш опыт не удался.

– Дайте мне время, – лепетал Пробиркин, – я все исправлю.

Генерал и бизнесмен обменялись взглядом.

– Время у вас будет, – сказал Розенкрейцер Валтасарович многозначительно. – До конца недели. Устраняйте ошибку. Добивайте вирус. Пойдем, Пончик. Всего хорошего, генерал.

И дверь за ними затворилась, оставив раздавленного Пробиркина наедине с его грустными мыслями, в то время как Сильвер за стеклом допевал последний куплет.

Сон двадцать девятый

Профессор Пробиркин не догадывался, что вирус, который он с такой любовью выращивал, пестовал, холил, лелеял и вообще опекал, оказался настолько неблагодарным, что с помощью доверчивого Гаргульи ускользнул из своей стеклянной тюрьмы. В обществе студента вирус наслаждался жизнью и с большой охотой поучаствовал в нескольких экспериментах совместно с приятелями – вирусами гриппа, после чего был благополучно водворен обратно в банку. Профессор, пришедший ночью, не заметил ничего подозрительного; вирус встретил его обычными издевками, и разозленный Пробиркин, поставив ему кляп, подверг радиоактивной обработке. Гаргулья не успел рассказать профессору о результатах экспериментов, так как ни с того ни с сего приболел, а вирус, пройдя обработку, и вовсе лишился дара речи. По расчетам ученого, его подопечный был теперь готов к воздействию на растительные ткани, и, порядочно помаяв генерала и финансиста, Пробиркин назначил час показательной демонстрации. Предвкушая неминуемый успех, он тем временем предавался упоительным мечтам о размерах государственной премии имени Дромадура, которую ему вручат, и о солидном особняке где–нибудь в районе Оазиса изобилия. Вуглускр обещал также назвать его именем звезду в только что открытой галактике, но Пробиркин звезд с неба не хватал и так далеко не заглядывал. Все его мечты рухнули, когда мутировавший вирус обнаружил все свое ничтожество. Утирая слезы, Пробиркин велел извлечь испытуемого Сильвера, сиречь Кактуса, из камеры и собственноручно обследовал его, дергаясь от отвращения. Несчастный Сильвер стонал и жаловался на головную боль. Он снова уронил глаз, и Пробиркин с неописуемым удовольствием раздавил его. Градусник Сильвера показал тридцать семь и две десятых.

– Все ясно – грипп, – заключил Пробиркин, когда Сильвер чихнул в очередной раз. – Уберите его, я не могу на него смотреть!

Сильвера взяли за шиворот и без всякого почтения спустили в окно, дабы он не марал своим присутствием храм науки. Пробиркин погрузился в размышления. Остатки волос на его голове стояли дыбом от умственного напряжения. После того как он перебрал все возможности, волосы его печально сникли, зато температура отчего–то поднялась.

– Не может быть, – сказал он. – Ни премии, ни особняка. Но как же так?

* * *

Кот Амадей сидел в кресле, заложив лапу за лапу, и с сочувствием глядел на уткнувшегося лицом в подушки Филиппа. Лаэрт просматривал отчет справочной системы Города.

– А может быть, ее зовут Аделина? Аделаида, Андромеда, Адальберта…

– Нет, – сказал Филипп, – как только я ее увидел, я сразу же понял, что ее зовут Ада.

Кот хмыкнул и покрутил лапой у виска, обозначив тем самым душевное состояние Филиппа. Лаэрт сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал возиться, повторяя бесплодные поиски Филиппа.

– Старик, – сказал кот, – я скажу тебе по–дружески, то есть по–товарищески, как мужчина мужчине. Гхм! Ты находишься в состоянии хронической влюбленности. Это со всеми бывает, даже с двуногими. Но…