Три грустных тигра - Гильермо Инфанте

Мы вернулись в отель. Я предупредил служащих из администрации, что мы отбываем сразу после обеда, что счет должен быть готов к тому времени, как мы спустимся, а обедать мы будем в отеле и расплатимся наличными. Затем мы поднялись наверх.

Как обычно, я отворил дверь, чтобы пропустить вперед сеньору Кэмпбелл, и она включила свет, потому что шторы были спущены. Она вошла в гостиную нашего люкса и проследовала в спальную комнату, а я подошел раздвинуть шторы, по пути вознося хвалу воскресному отдыху в Тропиках. Включив свет, она издала громкий, пронзительный крик. Я подумал, ее ударило током, все знают, какие за границей опасные выключатели. Потом подумал, что ее укусила какая-то ядовитая змея. Или, быть может, она застукала in fraganti еще одного вора. Я вбежал в спальню. Сеньора Кэмпбелл застыла, окаменела, почти в истерике, полностью потеряв дар речи. Сначала я не понял, что происходит, увидев, как она стоит посреди комнаты, будто в ступоре. Но тут она овладела собой и со странными гортанными звуками указала пальцем на кровать. Там было пусто. Ни мапанаре, ни вора, ни двойника Супермена. Тогда я перевел взгляд на тумбочку. Там, поверх стекла, на светло-зеленой столешнице чернела незаурядная, выдающаяся, обвинительная, наконец, отвратительная другая трость.

Señor[38] Кэмпбелл, профессиональный писатель, «как водится», плохо рассказал историю.

Вид Гаваны с корабля был прекрасен. Море было тихое, ясная поверхность почти кобальтового оттенка, изредка расчерчиваемая широким темно-синим швом — Гольфстримом, как кто-то объяснил. Была небольшая рябь из крохотных волночек, пенных чаек, спокойно парящих в опрокинутом небе. Город, белый, головокружительный, возник неожиданно. Я заметила в небе несколько грязных туч, но солнце просвечивало сквозь них, и Гавана казалась не городом, а видением города, привидением. Потом она раздвинулась вширь и принялась низать друг на друга мимолетные цвета, мгновенно тающие в солнечной белизне. Перед нами была панорама, реальный волшебный фонарь, кинематограф жизни: это польстит мистеру Кэмпбеллу, рьяному любителю кино. Мы плыли меж зеркальных зданий, бликов, gaseliers[39], искрящихся в глазу, мимо парка с блестящими или выжженными газонами, к другому городку — темному и старинному, более прекрасному. Пристань непреклонно навалилась на нас.

Да, правда, кубинская музыка примитивна, зато в ней есть жизнерадостное очарование, неизменный резкий сюрприз в запасе и нечто неопределенное, поэтичное, что взлетает ввысь, до неба, под звуки maracas и гитары и мужских голосов falsetto[40] или — иногда — хриплых вибрато, как у блюзовых[41] певцов, — гармонический ход, свойственный как Кубе и Бразилии, так и Югу, потому что это Африканская традиция; в свою очередь, барабаны bongó и conga привязывают ее к земле, a claves — загадочные «стучащие деревяшки» из рассказа сеньора Кэмпбелла — не инструменты для литургических заклинаний и не какой-то тайный код, а две маленькие палочки, чтобы играть на них, а не дирижировать, хрупкие ударные инструменты, которыми постукивают друг о друга col legno[42], см. заметки Джона Сэйджа на полях задней стороны обложки LP[43] Арпеджио «Ударные ударные» AGO690 — эти «музыкальные палочки» — словно бездвижный горизонт.

К чему так драматизировать неудобства, связанные с нездоровой, но явно же не атрофированной ногой? Возможно, сеньор Кэмпбелл хочет, чтобы это казалось боевой потерей. В актуальности же он ревматик.

Трость была именно что самая обычная. Из темной, вероятно, твердой древесины, но, в моем понимании, никак не черного дерева. Без всяких там странных рисунков и гермафродитовой головы на набалдашнике. Таких тростей клеится[44]на земле тысячи: грубовато вырезанная, по-своему привлекательная и живописная; назвать ее необычайной — нонсенс. Думаю, у многих кубинцев есть точно такие же. Я не говорила, что трость возбуждающая: это грязная Фрейдистская инсинуация. И вообще, в жизни не купила бы такой пошлой штуки, как трость.

Стоила она несколько сентаво. Кубинский песо равнозначен доллару. Кстати, «веер» по-испански abanico, а не habanico. Вероятно, путаница вызвана особой симпатией к La Habana. И не говорят habañeros, по той же причине, что не пишут Habaña. Прилагательное mucho всегда сокращается до тиу, когда ставится на место наречия. И еще las mujeres, а не los, поскольку именно las — женский род определенного артикля. Не ожидайте finesse[45] со стороны сеньора Кэмпбелла, когда он говорит о mujeres. О женщинах то есть[46].

Многое в Гаване я нашла очаровательным, но, никогда не стыдясь собственных чувств, могу назвать, что именно. Мне понравился, нет, я влюбилась, просто влюбилась в характер, актуально темперамент жителей La Habana и прочих мест. Я безумно влюбилась в Кубинскую Музыку, с Большой Буквы. Между мной и «Тропиканой» возникла любовь с первого взгляда. Несмотря на тот факт, что это аттракцион для туристов, и это чувствуется во всем, там красиво, зелено, фантастически; «Тропикана» — сам остров в миниатюре. Еда была съедобной, а это единственное качество, действительно присущее пище, выпивка же — как везде. Но музыку и красоту девушек из шоу и дикую необузданную фантазию хореографа я забыть не могу.

Конферансье был весьма импозантный, латинский типаж, высокий и смуглый с зелеными глазами, черными усами и ослепительной улыбкой. Настоящий профессионал, умеющий воспроизвести своим глубоким баритоном благозвучное Американское произношение, и ни в коей мере не пидор, как рискованно выразился сеньор Кэмпбелл; по-испански это слово означает «странный» или «королева».

По благороднейшей из причин сеньор Кэмпбелл предается словесным — единственным доступным ему — упражнениям с целью превратить меня в прототип уникального вида: характерную представительницу женского пола. То есть умственно отсталую с IQ[47] дурочки, туповатую Пятницу[48], тугодумную прямую женщину[49], не доктора Панглосса, а доктора Ватсона в юбке с запчастями от акулы-кредитора у смертного одра должника. Он сам настолько недалек, что ему вздумалось называть меня сеньора Кэмп toute courte[50]. Я не говорила ничего похожего на: «Медовый мой, это же Тропики», или: «Это же souvenirs, дорогой», или другой подобной белиберды. То ли он перечитал юмористических выпусков «Пепиты», то ли пересмотрел все телеспектакли с Люсилль Болл. С другой стороны, я бы не отказалась очутиться на месте Люсилль, если бы у сеньора Кэмпбелла был такой же взгляд, как у Дези Арнаса[51], — и такой же возраст.

По мере (недо)развития истории вы можете неоднократно встретить слово «туземец» в уничижительном контексте. Пожалуйста, не вините Старика сеньора Кэмпбелла за тавтологию. Думаю, это неизбежно. Когда Ср. — он, Сеньор с Большой Буквы, Сеньор Собственной Персоной, который так обожает все эти титулы, что наверняка рвет и мечет всякий раз, когда я умышленно забываю назвать его полностью, Сеньор «теперь ты здесь» — Сеньор Редьярд Киплинг Кэмпбелл узнал, что администрация отеля «из наших», как он выразился, имея в виду, состоит из Американцев, он улыбнулся широкой улыбкой завзятого conoisseur[52] в каком-нибудь музее. Для него hot polloi[53] Тропиков — неизбежно ленивые любители сиесты. И чего различать, как их там зовут. К примеру, шофер вполне четко и разборчиво сказал, что его зовут Ррррамон[54] Гарсия.

Мне вовсе не казались забавными его бесконечные хождения по всему городку с тростью в руке. Когда мы выходили из «Тропиканы» не п, р, о, с, п, и, р, т, о, в, а, в, ш, и, м, и, с, я, а просто совершенно пьяными, он то и дело ронял ее в небольшом, хорошо освещенном, забитом до отказа вестибюле, и его плачевные попытки сохранять равновесие вот уж действительно «нарушали общественный порядок».

Он просто обожает, когда его принимают за миллионера Кэмпбелла. Сам вечно утверждает, будто они близко связаны. Я смеялась не над званием «плейбоя мирового масштаба», а из презрения к его лицемерному недовольству, когда его назвали «владельцем суповой империи». Вшивый актеришка.

Преувеличенную и иногда надуманную любовь к выпивке, которой он так кичится, а также многие другие литературные приемы он беззастенчиво спер у Хемингуэя, Фитцджеральда et al[55].

Никакого сексуального похищения не было. Да, Рамон (я, в конце концов, тоже стала так его называть, пришлось) предложил поехать посмотреть живые картины, но лишь после многочисленных doubles entendres[56] сеньора Кэмпбелла, который, хоть и не говорит, купил в Бельгийском книжном магазине[57] не меньше дюжины романов издательств «Обелиск» и «Олимпия Пресс»[58], при всем честном народе тыча мне в нос обложками, на которых было написано, что эти книги запрещено продавать в UK[59] и в США, а также непременно пожелал приобрести дорогостоящий, пухлый Французский роман «Prelude Charnel»[60], с роскошными цветными иллюстрациями, который я потом должна буду переводить в постели. Он также словом не обмолвился о названии фильма, который мы смотрели. Baby Doll[61]. Он не осведомлялся напрямую о tableaux vivantes[62] и сексуальных подвигах, но неоднократно намекал на «Каса Марина» и район красных фонарей, Колон. Оставлю без комментариев его якобы сонливость при виде тщетных сладострастных трудов или переменчивых Sexe, Son et Lumieres[63]. Скажу лишь, что не только я, несчастная распущенная особа, получила удовольствие от вида Отелло/Лотарио/Супермена — позаимствуем у сеньора Кэмпбелла метафорику и пунктуацию. И добавлю, наконец, что со времен Синга Без Век[64] мой муж — единственный человек на земле, способный спать с широко открытыми глазами.