Океан веры. Рассказы о жизни с Богом - Наталья Черных

Надеть крест — значит, быть готовым собой пожертвовать

В роду отца Михаила были раввины. Учился он в одной из самых престижных московских гимназий, его однокашниками были сыновья ученого Вернадского и художника Поленова. Евангелие и строй православных богослужений привлекали его, но решение принять Святое Крещение принято было только годы спустя. В Первую Мировую Михаил служил в хозяйственных частях. Крещение принял в 31-летнем возрасте, в Киеве. Святое имя было выбрано Михаил — в честь князя Михаила Черниговского, одного из первых русских святых. «Почему же не в честь Архистратига Михаила?» — недоумевала подруга жены. Михаил ответил, что чувствует как бы родство и сходство судеб с Черниговским князем. Кончина Михаила Черниговского была мученической. В дореволюционные годы на мученичество в судьбе Михаила Шика ничто не указывало.

Один из собеседников обратил внимание на высказывание Шика: «Не гордыня ли — притязать непременно на мученический венец». М. <…> усмехнулся и <…> сказал: «До венца тому, кого пошлют туда, куда Макар телят не гонял, еще очень далеко. И венец там получить трудно, потому что жизнь там нелегкая. И так ее вынести, чтобы попасть в ряд святых мучеников — удел немногих. Ведет сюда обыкновенных, грешных людей — логика первого решения <…> и логика исторического момента». Надеть крест — значит, быть готовым собой пожертвовать. Принять священство — все равно что отдать себя на растерзание. Но к жертве почти невозможно быть готовым. Боль, утомление, голод, смерть. Это можно предвидеть, но не реагировать на это невозможно.

Дальше события развивались с ужасающей простотой и ясностью. Некоторое время относительного семейного благополучия, и потом — началось. Бутырка, болезни, унижение. Все не передать. Но мне запомнился один случай, который перескажу. 1926 год, Самарканд. Изложение событий, описанных в небольшой весточке к жене.

Отец Михаил следует к месту ссылки, в Чарджуй (Чарджоу) по этапу. Арестантов немного, так что «буржуи» — политические — находятся в одном помещении с уголовниками, «шпаной». Шпана, применив нехитрые методы, запугала «буржуев» и обложила их поборами. Деньги, курево, продукты, вещи — шпане нужно все, и она без особенного труда это получает. Наряду с поборами «ребятки» практикуются в известном им мастерстве — воруют. Иногда устраивают, ради развлечения, шутки. Опасные шутки — но такова атмосфера лагеря. Никакой героики. Никакой романтики. Весь пафос — в том, что взял чужую вещь. На этапе это очень несложно. Других развлечений нет, и не предвидится.

Христос не зря сказал покаявшемуся разбойнику: нынче со Мною будешь в раю

Вместе с группой заключенных, в которой находился отец Михаил, прибыла другая группа. В ней — бывшие начальствующие лица с острова в Аральском море, называемом остров Возрождения. Змея пожирала свой хвост — прибывшие были такими же чекистами. А стали врагами народа. Как скупо записал отец Михаил, «шпана порывалась свести счеты с этой компанией». Конечно, для уголовников это были такие же менты, из-за которых многим «ребяткам» пришлось теперь ехать в Чарджоу. Возможно, желание «разобраться» подогревалось и охранниками. Но атмосфера точно стала грозовая. Однажды отец Михаил вышел в туалет без подрясника — эта одежда говорила о его сане и служила как бы опознавательным знаком. Тут же подвалили двое молодцов, «на эмоциях». И стали допрашивать, не он ли начальник «острова», как прозвали группу бывших начальствующих лиц. Отец Михаил сказал, что нет. В доказательство показал свою косицу: мол, я по другой части, я духовного звания. Молодцы, секунду подумав, отошли в сторону и стали шептаться. Вернулись, в глазах — сомнение: «А крест носишь?» Исповедь, что ты будешь делать.

Тогда отец Михаил достал вырезанный в Бутырках крест, из фанеры. Фанерному кресту молодцы не поверили. «Почему фанерный?». «Потому что в ГПУ кресты снимают», — ответил отец Михаил. Молодцы переглянулись.

— Точно. Они же против религии идут.

Как могли эти молодцы сочувствовать религии? Что для них была вера? Этого уже никогда не узнать. Но Христос не зря сказал покаявшемуся разбойнику: нынче со Мною будешь в раю. Самодельный фанерный крест оградил священника от нападения и побоев. Фанерный крест, вырезанный в скорбных думах о себе, о семье… и о Кресте Христовом. Не освященный в церкви, носимый так, чтобы не очень было заметно. Но без креста никак нельзя. Христианин держится за крест — и Крест держит его. Даже такой, фанерный.

Младший помощник

(будущий патриарх Сергий (Страгородский) в Японии)

В одном из разговоров о судьбе православия в экзотических странах, да и вообще о других странах, мой знакомый Кирилл сказал: — Знаю только два народа, у которых есть врожденная тяга к тому, что могу назвать «орднунг», порядок. Немцы и японцы. Не зря Япония была на стороне Гитлера во время Второй мировой войны.

Мысль запала; поначалу я согласилась только для виду, а потом поняла, что именно виду имел Кирилл. В то время, двадцать лет назад, мы увлекались дальневосточными культурами (я, в основном, поэзией, Кирилл — рисунком и боевыми искусствами, хотя и относился довольно критически). Эта тяга к порядку имеет в основе очень трепетное чувство. Небольшие, довольно скудные, пространства, трудные для земледелия. Потому в современной Японии каждое дерево в городе кажется посаженным в специальный огромный сосуд, а полы подъездов в немецких домах моют особым составом. Внешне чрезвычайная аккуратность выглядит почти нелепо. Что изменится от того, если вымыть дорожку перед домом с шампунем или же поменять песок возле клумбы? Оказывается, и я очень поняла, что многое изменится. Ведь в православном мире так же: или ты читаешь молитвы кое-как, в кресле с поджатыми ногами, или стоишь. С поджатыми ногами, конечно, доверительнее. Кажется, что так свидетельствуешь свою немощь. Но это не совсем молитва, а что-то вроде необязательной беседы, хотя в чрезвычайных ситуациях, может, и простительно. А если болит спина, и все равно стоишь — вот тут уже можно поговорить о том, как молишься и как сознаешь свою немощь. Кирилл выразился «орднунг», порядок, следование системным командам. Но в основе — любовь к идеальному, тяга… к лучшей жизни. И… нематериальной жизни. Японец любит свои иероглифы, которые нельзя взять в руки, которые даже не слова, а фрагменты увиденного, он отличает одну свою азбуку от другой, хирокану от катаканы. Немец-слесарь обращается к хозяйке, вызвавшей его — «Гуте фрау», «добрая женщина», как говорили в пятнадцатом веке. Почти аскетика. Здесь нет места дурной слабости. Но есть место любви.