Океан веры. Рассказы о жизни с Богом - Наталья Черных

Но что на самом деле стояло за этой бодрой записью? Пока будущий Патриарх едет на «Костроме» в Японию, ожидая едва ли не чуда, Святитель Николай изнемогает в отнюдь не чудесных буднях. В которых — то тут, то там — Богом оставлены ценнейшие жемчуга.

Магдалина и воскресший Иисус

«Симеон Мацубара описывает жизнь и смерть одного христианина, по имени Исайя Кондо; точно страница из житий святых. Исайя сам был беден, жил тем, что днем продавал по улицам „сою“, а вечером „соба“, но всем, кому только нужно было, говорил о христианской вере; любимым чтением его было Священное Писание и Жития Святых; самым любимым занятием — молитва. В субботу после полдня он, обыкновенно, прекращал свою разносную торговлю и начинал духовные занятия, в которых и проводил все время до конца воскресенья; в другие праздники поступал так же. Когда священник посещал Аомори, он всегда говел и причащался. В церкви Аомори он, несмотря на свою бедность, всеми был уважаем и избран был в старосты, каковую должность и исполнял со всем усердием. Но особенно отличительною чертою его было милосердие. Катехизатор пишет, что он знает 27 случаев, когда он выручал бедных из самой крайней беды; из них 4–5 он приводит в письме; вот, например, один: ходя с „соей“, наткнулся он в одном доме на такое бедное семейство, что старуха-мать только что померла от голода; другие члены семьи были близки к этому и плакали около трупа, не имея средств похоронить его. Исайя, бросив свою „сою“, прибежал к Мацубара, занял у него иену, заказал кадку для покойницы; потом сам обмыл труп, сам вырыл могилу — уже ночью, с фонарем; сам, с помощью бондаря, снес кадку-гроб на кладбище и похоронил, читая и распевая христианские молитвы, которыми он всегда сопровождал и языческих покойников. Вот другой случай: набрел он на нищего, обессилевшего от голода и упавшего на дороге старика; принес к себе, питал, служил ему и, наконец, отправил к родным, в далекий город. Вообще питался сам скудно, все, что добывал своим промыслом, он раздавал нищим и бедным. Своими делами милосердия он приобрел себе немалую известность в городе, так что местные газеты выставляли его в пример подражания. Умер он от тифа, простудившись. Предсмертные слова, которыми он утешал свою плачущую бабку, до того трогательны, что нельзя читать без слез: смерти нет для него — только жизнь, — здесь ли, там ли, ибо живет он во Христе. Похоронен он великолепно; отец Борис прибыл, несколько окрестных катехизаторов собралось, местные христиане не пожалели ничего. Язычников также множество провожало». (Из дневников Святителя)

Молодой иеромонах Сергий (Страгородский) оставил ценнейшие «Письма миссионера», открывающие полную картину человеческого и духовного опыта нахождения в совершенно чужой стране. Вот одно из первых писем; впечатления от природы Японии еще очень яркие и свежие. Но отец Сергий пишет о красоте почти с иронией: «…постоянная роскошь делалась приторной. Хотелось чего-нибудь покислее, погрубее, чего-нибудь вроде нашего квасу или черного хлеба. Здесь уже слишком все было жирно, сладко, сдобно. Мы вспоминали здесь нашу березку. Куда скромнее она, как-то целомудреннее, скромнее и здоровее здешней, распустившейся, намащеной, одуряющей своим благоуханием, разряженной природы. Конечно, это поражает. Но она слишком роскошна, чтобы ее полюбить, чтобы успокоиться среди нее. Она душит, а не успокаивает… Да и фрукты здешние хороши только, когда они редкость, привыкнешь к ним, и тогда все эти бананы, ананасы и пр. не дадут вам забыть нашего яблока. Где им до него? Не сравняются никогда».

Молодой иеромонах полон надежд и сил. Он настроен преобразовать Японию. Святитель Николай уже утомлен трудами, хотя эта усталость особенного значения для него не имеет. То, что говорил Святитель о японской церкви англичанину, правда. Японская церковь есть, и она останется, хотя для этого не так много предпосылок. Как святитель узнал? Это настоящая тайна. Но он знал. И он любил эту фарфоровую страну, ее трудолюбивых людей, будто бы выкованных из стали или сделанных из каменной керамики. И это — любовь к стране, в которой находишься и трудишься — («радосте и венче мой») — возможно самый тяжелый камень в труде миссионера.

Болота у подножия вулканической гряды Хаккода в центральной части префектуры Аомори

Перед мысленным взором воскресает тысячелетняя история буддизма, история подвигов ума, перед которыми детский лепет вся европейская философия, — история железных усилий воли, во имя учения сковывавших плотскую природу человека

«Япония — золотая середина. Трудно японцу воспарить вверх, пробив толстую кору самомнения. Послушав иностранных учителей и инструкторов по разным частям, атеистов, что-де вера отошла, а коли держать что по этой части, так свое, они возобновили синтоизм, хранимый теперь Двором во всей его точности; послушав некоторых недоверов-иностранцев, что буддизм выше христианства, и посмотрев, хоть с усмешкой, как сии иностранцы кланяются порогам буддизма, они вообразили, что христианство им совсем не нужно, неприлично. И ныне плавают в водах самодовольства, особенно мелководных, благодаря победам над китайцами (три победы одержали), и нет границ их самохвальству! Интересную коллекцию можно составить из… статей ныне, доказывающих как дважды два, что японцы — первый народ в мире по нравственности. <…> Нахлобучили, вероятно, не на малое время на себя шапку европейского и американского учителя по предмету атеизма и вражды к христианству. Тоже — золотая середина! Она еще большее препятствие к истинному просвещению в высоком значении, чем в низменном! Что может быть хуже, прелестнее и вреднее гордости! А она — синоним пошлого самодовольства». (Из дневников святителя).

Через некоторое время отец Сергий напишет, уже умудренный опытом: «Перед мысленным взором воскресает тысячелетняя история буддизма, история подвигов ума, перед которыми детский лепет вся европейская философия, — история железных усилий воли, во имя учения сковывавших плотскую природу человека. И все эти богатырские старания, все это ничем не утолимое стремление разрешить загадку жизни, должны были кончиться вот здесь под плитой (могнльной — А. Дворкин), должны открыть человеку только нирвану, то есть ничто. Бедный человек! Жалкое бытие без смысла, без цели, с загадкой в начале и бесследным уничтожением в конце! К чему страдать, к чему насиловать свою природу, если ей придется пропасть в море чуждой ей и нелюбящей жизни? А человек хочет истины, хочет проникнуть выше и дальше, хочет жить истинно человеческой жизнью. Так и вспоминается Будда с его страдающей улыбкой. Горе тебе, человек, если будешь жить без Бога!»