Чистота - Эндрю Миллер

Элоиза, которая ни разу не взглянула ни на кого, кроме инженера, дарит ему четыре или пять секунд, чтобы он объяснился. Он глубоко вдыхает, хмурится, открывает рот.

– Шляпы, – произносит он. – Как я мог забыть шляпы?

Она едва заметно кивает, потом, словно происшедшее не имеет к ней никакого отношения, словно это какая-то ерунда, с которой пришлось неожиданно столкнуться и которая больше ничуть ее не интересует, она поворачивается и идет дальше по улице.

Мужчина еще больше высовывается из окна.

– Шляпы! – кричит он. – Слышали, что он сказал? Он сказал: «Шляпы!» Шляпы!

От Жан-Батиста до окна не больше двух шагов. Он подходит, подходит быстро – гораздо быстрее, чем мужчина успевает среагировать, – хватает его за волосы и с силой тянет голову вниз по узкому подоконнику. В другой руке у него ключ от кладбища. Он приставляет конец ключа к горлу мужчины, к мягкой ямке под нижней челюстью.

– На кого я, по-твоему, похож? – спрашивает он тихо, почти светским тоном. – На кого я, по-твоему, похож?

Потом – когда будет повод вспомнить эту историю, – мужчина расскажет, что в тех серых глазах он увидел свою смерть, будет утверждать, что именно так оно и было. И его будут слушать. Но что бы он ни увидел, этого достаточно, чтобы он замолчал. Женщины и те перепуганы. Представлению конец. Они рассеиваются, каждая отправляется по своим мелким надобностям. Целую минуту инженер стоит совершенно один.

Глава 2

Во время следующей встречи с месье Лафоссом – через три дня после происшествия на Рю-Сен-Дени – Жан-Батист подает прошение об отставке. У него нет сомнений в правильности этого поступка. Он больше не хочет руководить работами на кладбище Невинных. Он вообще не хочет иметь к ним никакого отношения. Он хочет куда-нибудь уехать, заняться чем-то другим. В конце концов, он инженер – в этом-то он уверен. И ему следует найти более подходящую работу.

Лафосс, который никогда не садится в ходе этих свиданий в гостиной Моннаров, ждет, когда молодой человек закончит свою речь, а затем говорит, что отставка – привилегия людей значительных, а он, инженер, к таковым не относится. Инженер – это на самом деле что-то вроде слуги, и даже не самый старший среди слуг. Он слуга, которого наняли по прихоти министра. Слуга, которого отпустят, когда в нем отпадет надобность. Таковы условия. Нарушить их значит полностью уничтожить всякую надежду на будущее продвижение по службе. Пожалуй, то, что инженер не понял этого сразу, выглядит скорее печально, чем забавно.

– Так, значит, я должен оставаться здесь? И у меня нет иного выхода?

– Браво, месье. Вы наконец осознали очень важную вещь. А теперь позвольте мне продолжить и обсудить с вами то, ради чего я взял на себя труд сюда приехать.

Лафосс прибыл обсудить – хотя их беседы никогда не бывают похожи на обсуждения – новость, что каменоломня у Врат ада наконец готова к приему материалов с кладбища. Его светлость епископ окропил святой водой подвалы и проходы, где будут сложены кости. Повозки будут ездить ночью в сопровождении священников из духовной семинарии, что в Сен-Луи. По дороге им приказано громко молиться хорошо поставленными, мощными голосами. Будут кадила, факелы, черный бархат. Все, что должно свидетельствовать об особом внимании министра, о его благочинности…

– Могу ли я сообщить министру, – спрашивает Лафосс, – что вы уже в полном здравии? Что подобные приключения больше не повторятся?

Он ничего не говорит о надетом на инженера новом черном кафтане, который, кажется, тона на два темнее его собственного.

Глава 3

Ужин с Моннарами. Капуста, фаршированная каперсами. Телячьи почки в вине. Тыквенный пирог.

Месье и мадам едят в состоянии сильнейшей неловкости. Инженер, для которого любая еда теперь свелась к ощущению объема, количества, мягкости, поверхностной структуры и степени сухости, просто ест. Мари сияет.

Глава 4

Девятого марта в ночь, сразу после одиннадцати по часам инженера, вереница телег – крепких и поместительных, годных для перевозки камней, – готова двинуться к Новому мосту и далее, к каменоломне. Погрузка заняла более трех часов, однако костяные валы на кладбище с виду меньше не стали. Что до подземных склепов и захоронений над галереями, до них еще даже не дошло.

Лошади в постромках терпеливо ждут. Иногда какая-нибудь бьет по булыжнику копытом. Священники – бледные вымуштрованные молодые люди, соревнующиеся в набожности. Они берут факелы, переглядываются с соседями, смотрят на телеги с покрытым бархатом грузом.

– Будем надеяться, у этих ребят прочные башмаки, – говорит Арман. – К концу они пройдут путь до Луны и обратно.

На той стороне Рю-де-ля-Ферроннери собрались двадцать или тридцать зевак. До этой ночи людям особенно не на что было посмотреть. Дым костров, еженедельное появление шахтеров, похожих на моряков, отпущенных с корабля в чужеземном порту, со взглядами, в которых чувствуется тяжесть скрытого знания. А теперь эта процессия – телеги и огни, священники в длинных, застегнутых на медные пуговицы одеяниях. Первое неоспоримое свидетельство конца кладбища Невинных! Первая партия останков. Нет – и не было – никаких протестов, никаких сожалений. Как бы сочувственно люди ни относились к этому участку зараженной земли, никто, кроме Зигетты Моннар, не попытался встать на его защиту.

В последний момент, когда все готово и зрелище вот-вот должно начаться, появляется отец Кольбер. Он выходит ощупью через дверь кладбища, втискивает свое мощное тело между Арманом и Жан-Батистом, сквозь цветные очки гневно глядит на них, потом на молодых священников. Из рук одного он выхватывает факел, шагает в начало процессии и встает во главе.

Инженер дает сигнал кучеру. Тот свистит лошадям. Раздается звяканье упряжи, скрежет железных ободов, катящихся по камням, а с телег доносится приглушенное постукивание и поскрипывание костей, которые от тряски пересыпаются под покрывалами.

Священники начинают петь псалом Miserere mei, Deus[16], но ритм их шагов и пения перебивается грохотом сапог Кольбера, идущего в собственном ритме. Кольбер ведет телеги к реке, его раскрасневшееся лицо решительно обращено вперед, словно там, впереди, их ждет истинный ужас преисподней.

Глава 5

Общая могила у кладбищенской стены очищена и засыпана свежей землей. Две другие раскопаны. Инженер совершенствует методы работы. По мере весеннего убывания ночи он заставляет горняков трудиться усерднее, добавляет часы к рабочему дню. Убегает уже второй горняк, но через три дня возвращается, молчаливый и голодный. Что до остальных, кто знает? С виду кажется, что они примирились с такой работой, с ее особенностями, внутренне закалились. Жан-Батисту очень хотелось бы услышать, о чем они говорят, когда остаются одни. Он восторгается ими, их мужеством, ощущением независимости. Разве они не кажутся менее порабощенными, чем он? Не кажутся более свободными? Один горняк его особенно занимает, особенно волнует его воображение. Тот, с обрубком пальца и лиловыми глазами, который появляется и исчезает, точно призрак. Заметно, что остальные вежливы в общении с этим человеком, слушаются его и, находясь рядом, неизменно показывают уважение. Лекёр – надежный источник информации о рабочих – немногое может о нем рассказать, кроме того, что он примкнул к ним вскоре после их отъезда из Валансьена: заменил одного шахтера, который заявил, что не может ехать дальше. Зовут Хоорнведер. Возможно, Хоорнведер. Хоорнведер или Тант, а может, Моэмус. Часто рабочие просто придумывают себе имена. У инженера есть какие-то основания для недовольства? Нет-нет, говорит Жан-Батист. Никаких оснований. Одно любопытство.

К середине месяца к Вратам ада уже отправляют по пять партий в неделю, и какое-то время эти процессии – завывающие священники, свечи, телеги с их скорбным грузом – входят в перечень городских развлечений. «Французский меркурий» печатает небольшой путеводитель, где указываются время выхода процессий и места, где их видно лучше всего (особенно рекомендуется переход через реку). Молодые парочки, чаще всего принадлежащие к высшим сословиям, торопятся насладиться этим зрелищем. Скрестив руки на груди, с суровой ухмылкой следят за ним моралисты. Путешественники-иностранцы пишут на родину письма, изыскивая подходящие метафоры, дабы представить всю Францию как петляющий караван костей. Потом город пожимает плечами. И ищет иные способы развлечься. Кафе. Политика. Возможно, очередной бунт.

Глава 6

Арман добивается приглашения в дом Моннаров поиграть на фортепьяно Зигетты. Он вызывает – за счет Моннаров – мастера, способного, подобно зубодеру, безупречно, вслепую ремонтировать инструменты: цокая языком и гримасничая, тот залезает до половины внутрь фортепьяно и умудряется наконец его настроить.

Арман садится играть, и кажется, будто он стряхивает в клавиши звуки с кончиков пальцев. При первом же грохоте аккордов Рагу съеживается под сиденьем, потом вылезает и начинает яростно точить когти о ворс ковра.