Бремя власти: Перекрестки истории - Дмитрий Мережковский

Благородные бояре были возмущены возвышением выскочки Бориса и его влиянием на царя: Федор «верил всему, что говорил ему Борис, предоставлял все на его волю, и все, что хотел Борис, хотел также и великий князь. и что бы Борис ни делал, все было хорошо» [44; 97].

Но на самом деле эти отношения отнюдь не были столь однозначны и безоблачны, а положение Бориса – так твердо и неколебимо: в 1584–1585 годах, судя по росписям царских пиров и военным назначениям, Борис даже не входил в ближний круг царя, где первыми были Григорий Васильевич Годунов и братья Трубецкие.

События 1585 года, когда царь Федор тяжко заболел, также свидетельствуют не в пользу Бориса. Возможная смерть государя без наследника грозила Годунову потерей влиятельного положения при дворе, и он начал переговоры с венским двором о заключении брака между Ириной – буде она овдовеет – и австрийским принцем, которого можно было бы возвести на московский трон и сохранить таким образом собственное положение доверенного лица и управителя.

Федор выздоровел, а дерзкие планы Годунова стали известны царю, вызвав его крайнее возмущение. Боярская дума отказала Борису в доверии. Предусмотрительный Годунов сделал на случай возможной опалы и конфискации имущества колоссальный вклад в Троице-Сергиев монастырь: тысячу рублей, деньги по тем временам огромные и не подлежащие изъятию. Мало того! Он запросил английское правительство о возможности предоставить ему и его семье убежище в Англии [46; 42–47].

Но Борис не сдавался. Его поддерживали влиятельные дьяки братья Щелкаловы,[86] причем старший – Андрей – наставлял Бориса, «како преходну быти ему от нижайших на высокая, и от малых на великая, и от меньших на большая и одолевати благородная» [41; 57].

Общество разделилось на два лагеря: Годуновы против Мстиславских, Шуйских, Воротынских, Головиных и прочих. Борису удалось одолеть врагов: Головиных отстранили от казначейских должностей, старик Мстиславский сослан был в Кириллов монастырь и пострижен, другие недруги – кто в ссылке, а кто и в тюрьме. Теперь против Годунова стояли Шуйские во главе с князем Иваном Петровичем – народным любимцем. Это был сильный противник.

Иван Петрович Шуйский – князь, боярин и воевода, герой успешной обороны Пскова от войск Стефана Батория в 1581 году – проявляя незаурядное личное мужество, он с пятидесятитысячной пехотой и семитысячной конницей противостоял стотысячному польскому войску. В 1585 году, во время коронования Федора, Иван Шуйский получил звание наместника Псковского и все доходы со Пскова – подобной награды не имел до него никто из бояр. «Воинская слава князя Ивана Петровича гремела не только по всей России, но и в целом образованном мире, читавшем еще недавно на всех европейских языках описания знаменитой осады Пскова и восторженные хвалы его защитнику» [50; 377].

А. К. Толстой создал в драме выразительный образ, в котором беззаветная храбрость и честность сочетаются с наивностью и мягкостью сердца – «зело он мягко-серд», «младенец сущий». Прямота, благородство, великодушие, доблесть, рыцарство – все эти прекрасные качества уживаются в нем с боярской гордостью, необдуманной стремительностью поступков и некоторой односторонностью. Воин с душой ребенка – но не политик, не интриган. В этом его сила, в этом и его слабость.

Интрига против Годунова провалилась – кроткий царь Федор возмутился требованием отпустить царицу «во иноческий чин» и вступить в новый брак «чадородия ради». Братьев Ивана и Андрея Шуйских сослали, имущество конфисковали. В ссылке они и умерли – как говорили в народе, не без участия приставов Годунова, ускоривших кончину опальных. Положение Годунова укрепилось. К лету 1587 года он вполне мог торжествовать победу – соперников ему не было.

«Борис Федорович – теперь лорд-правитель (lord-protector of Russia), – пишет Дж. Горсей. – Велика была его наблюдательность, которая помогла ему быть прославляемым, почитаемым, уважаемым и грозным для его людей, он поддерживал эти чувства своим умелым поведением. Так как был вежлив, приветлив и проявлял любовь как к князьям и боярству, так и к людям всех других сословий» [14; 87–88].

Годунов правил страной, оставаясь в тени, «поддерживая» власть царя – так же, как держал он, стоя рядом с троном, «царского чину яблоко золотое».

Постепенно за рубежом создавалось представление о Борисе как о человеке, принадлежащем к правящей династии, обладающем огромной властью, соправителе и «кровном приятеле» государя – чему немало способствовали иностранные дипломаты и купцы, обласканные им, а также возвращаемые по домам пленные. «То великий человек, – еще в 1585 году писал один из московских дипломатов, явно под указку Бориса, – боярин и конюший, а се государю нашему шурин, а государыне нашей брат родной, а разумом его Бог исполнил и о земле великой печальник» [41; 63].

Титул Годунова, постепенно обраставший новыми и новыми званиями, звучал весьма выразительно: «Государю великому шурин и правитель, слуга и конюший боярин и дворовый воевода и содержатель великих государств, царства Казанского и Астраханского». Борису дан был высший чин конюшего, и он стал во главе Конюшенного и Земского приказов, которые собирали налоги с посадов и черносошных крестьян. Примерно в 1588 году Борис получил даже позволение вступать в переписку с иностранными монархами и обменивался посланиями, например, с Максимилианом, братом императора Рудольфа, и с королевой Елизаветой: «…то его царскому имени к чести и к прибавленью, что его государев конюший боярин ближний Борис Федорович Годунов ссылатись учнет с великими государи» [41; 65].

Во время дворцовых приемов Борис стоял у самого трона – выше сидящих «в лавках» бояр, на пирах за его здоровье пили сразу же после Федора и других государей, а иностранные послы после царя представлялись Борису, у которого были собственные двор и штат. Богатство Годунова было впечатляющим: по размерам доходов с ним не мог соперничать никто из бояр – он был в состоянии, по словам Дж. Горсея, в какие-нибудь сорок дней поставить в поле сто тысяч хорошо снаряженных воинов.

Обладая таким могуществом и богатством, Борис был в то же время «щедрым помощником нуждающимся, кротко и внимательно выслушивал всевозможные просьбы народа о всяких вещах; он был приятен в своих ответах всем, жалующимся на обидящих, и быстро мстил за обидимых и вдов; он много заботился об управлении страной, имел бескорыстную любовь к правосудию, нелицемерно искоренял всякую неправду, даже чрез меру заботился в городах разных зданий для наполнения царства и снабжения их приличными украшениями» [48; 230–231].

Борис был справедлив и добродетелен – устроитель земли русской, защитник слабых, он даже пытался побороть два отечественных порока: взяточничество и «чрезмерное богомерзкое винопитие». Даже те, кто был настроен в целом отрицательно к Борису, не могли не признать, что Годунов – «усердный ревнитель о всяком благочестии», «прилежный охранитель старинных церковных порядков» и всякого зла «властный и неумолимый искоренитель, а другим за добро искренний воздаятель» [48; 230–231].

Читая все эти слова, трудно поверить, чтобы такой человек мог оказаться злодеем, палачом и страшным грешником, навлекшим на Русь гнев Божий.

Хотя… Вот свидетельство Дж. Горсея, «пригретого» Борисом и в целом ему симпатизировавшего: «Он. приветлив, склонен и доступен для советов, но опасен для тех, кто их дает, наделен большими способностями». В то же время он «склонен к черной магии, необразован, но умом быстр, обладает красноречием от природы и хорошо владеет своим голосом, лукав, очень вспыльчив, мстителен, не слишком склонен к роскоши, умерен в пище, но искушен в церемониях…» [14; 133].

Опасен для советчиков.

Неумолим в искоренении зла.

Лукав, вспыльчив и мстителен.

Все отмечают «дней Годуновых прекрасное начало»: «В начале своей жизни он во всем был добродетелен, – не может не признать даже Иван Тимофеев. – Во-первых, он делал добрые дела прежде всего для Бога, а не для людей» [48; 230–231].

Что же изменилось?

Властолюбие победило добродетель?

Какие бы честолюбивые планы Годунов ни строил, он не мог не сознавать, что вряд ли станет официальным наследником престола. Шуйские были гораздо родовитее Годуновых, и даже среди собственных родственников Борис отнюдь не был первым по придворной иерархии и стоял, например, ниже своего дяди Дмитрия Ивановича. К тому же Борис старше Федора на пять лет, и у него самого нет наследников мужского пола (сын родился лишь в 1589 году).

Столь желанное Годуновым возвышение произошло только во второй половине 1591 года, после смерти царевича Дмитрия. Это трагическое событие было впоследствии использовано различными придворными группировками, боровшимися за власть, в их интересах. И хотя специальная комиссия, расследовавшая дело, пришла к выводу о нечаянном самоубийстве мальчика, слухи о причастности Годунова к кровавому убиению невинного младенца росли и укреплялись во мнении народном.