Бремя власти: Перекрестки истории - Дмитрий Мережковский

Энергичные действия властей начались буквально с первых часов нового царствования: продажных чиновников, судей, военачальников и наместников сменили, а вновь назначенным под страхом сурового наказания запретили брать взятки и допускать злоупотребления, для чего им увеличили годовое жалованье и добавили земельки к прежним участкам. Уменьшили подати, налоги и пошлины, собиравшиеся во времена прежнего царя, а некоторые – и совсем отменили; вернули опальных и заключенных, и впредь велено было правосудие отправлять невзирая на лица: «ни одно наказание не налагалось без доказательства вины, даже если преступление было столь серьезно, что требовало смерти <преступника>» [14; 147–148].

Перемены были разительны: «Государство и управление обновились настолько, будто это была совсем другая страна, – пишет Дж. Горсей, – новое лицо страны было резко противоположно старому; каждый человек жил мирно, уверенный в своем месте и в том, что ему принадлежит. Везде восторжествовала справедливость» [14; 90].

Федор продолжал свой привычный образ жизни: «Извне все легко могли видеть в нем царя, изнутри же подвигами иночества он оказывался монахом; видом он был венценосцем, а своими стремлениями – монах, причем второе не смешивалось (с первым) и не показывалось явно, и этого доброго стремления и любви к Богу не могли остудить ни жизнь с супругою, ни высота самого царского престола, ни великое изобилье благ, связанных с самодержавием» [48; 189].

И если русскому народу подобное религиозное пристрастие монарха не казалось чем-то необычным – более того, именно благодаря этому пристрастию страна богатела и процветала! – то для иностранных наблюдателей сугубая царская религиозность служила лишним подтверждением «слабости» ума: по словам голландского купца Исаака Массы,[72] «царь больше походил на невежественного монаха, чем на великого князя» [44; 97], а французский офицер Жак Маржерет[73] писал, что Федор – «государь весьма небольшого ума, любивший боле всего звонить на колокольне и большую часть времени проводивший в церкви» [44; 17].

Хотя Федор много времени отдавал молитвам и церковным службам, он тем не менее сам принимал участие в государственных делах, присутствовал на заседаниях Боярской думы, советовался с боярами и военачальниками, слушал их доклады и раздавал приказы: «Возвратясь из церкви домой, царь садится в большой комнате, в которой для свидания с ним и на поклон являются те из бояр, которые в милости при дворе. Здесь царь и бояре, если имеют что сказать, передают друг другу. Так бывает всякий день, если только здоровье царя или другой случай не заставят его изменить принятому обыкновению. Около девяти часов утра идет он в другую церковь в Кремле, где священники с певчими отправляют полное богослужение, называемое обедней, которая продолжается два часа, и в это время царь обыкновенно разговаривает с членами Думы своей, с боярами или военачальниками, которые о чем-либо ему докладывают, или же он сам отдает им свои приказания. Бояре также рассуждают между собой, как будто они находились в Думе» [52; 153–155].

«Род мой вместе со мной умрет…»

Но дворцовая борьба не прекращалась.

Здоровье царя Федора всегда было слабым, попытки произвести на свет наследника не увенчивались успехом – царское окружение не могло не задумываться о том, кому перейдет русский трон со смертью монарха.

Основной движущей силой интриг были князья Шуйские – Рюриковичи по крови, занимавшие видные должности при царе Иване. Им необходимо было утвердиться и при царе Федоре в надежде на то, что государь передаст власть представителю их рода.

Мешали Годуновы, главной опорой которых являлась царица Ирина. Был разработан план, по которому царицу следовало сослать в монастырь (из-за ее неплодия), а царю подобрать новую супругу из клана сторон – ников Шуйских, благо пример многократно женившегося Ивана Грозного был еще у всех в памяти.

К Шуйским примкнули другие бояре, а также митрополит Дионисий[74] и многие посадские люди. Заговорщики, якобы радея о судьбе государства и престола, составили грамоту, требуя от царя развестись «с неплодной женой чадородия ради». Реакция Федора была бурной – он не собирался действовать по чужой указке. Ирина была для него самым близким человеком, верной и мудрой спутницей жизни, венчанной на всю жизнь. Бог не давал выжить их детям, умиравшим при родах, – что ж, такова судьба, полагал Федор.[75]

С челобитчиками разобрались сурово: повинившихся Шуйских удалили от двора: кого в ссылку, кого – на богомолье; Дионисия лишили сана митрополита и отправили на покаяние в Хутынский монастырь в Нижнем Новгороде; другие участники также отправились в дальние края, а некоторые – и в тюрьму. Торговые и посадские люди, вступившие «не в свойское дело», пострадали более жестоко: семерых казнили, остальных сослали подальше от Москвы – вплоть до Сибири.

Это был последний боярский заговор, результатом которого стало окончательное укрепление власти царя Федора и могущества Годуновых. Русский посол Ф. М. Троекуров с полным правом писал полякам, надеявшимся, что крамола Шуйских ослабит положение Федора: «…царь наш дородный государь, разумный и счастливый, сидит он на своих государствах по благословению отца своего и правит государством сам и против недругов всех стоять готов так же, как отец, дед и прадед. Людей у него много, вдвое против прежнего, потому что к людям своим он милостив и жалованье им дает, не жалея своей государевой казны, и люди ему с великим радением служат и впредь служить хотят, и против недругов его помереть хотят. В людях розни никакой» [36; 95].

Жизнь в царстве наладилась, но и царя, и подданных не мог не волновать вопрос о престолонаследии: своих детей у царской четы не было (рождались мертвыми), а отдавать престол «незаконному» царевичу Дмитрию Федор не хотел, понимая, что это повлечет за собой опалу на всех родственников жены.[76]

Смерть царевича Дмитрия только обострила обстановку.

В пьесе А. К. Толстой как бы «спрессовывает» историческое время: события, происходившие в реальности на протяжении чуть ли не шести лет, в пьесе быстро следуют одно за другим в стремительном темпе и держат зрителя в напряжении.

Драма заканчивается трагической сценой, когда царь Федор узнает о смерти Ивана Шуйского, якобы «удавившегося» в темнице, о смерти Дмитрия, заколовшегося ножом, и о войсках крымского хана, надвигающихся на Москву. Федор видит полный крах своих попыток «всех согласить, все сгладить», предчувствует грядущие беды, виновником которых считает себя, сокрушаясь, что престол «Бог весть кому достанется»…

Престол достанется Борису.

Но до этого судьбоносного момента пройдет еще восемь долгих лет.

После многократных богомольных походов царской четы по монастырям Бог услышит мольбы несчастных родителей и дарует им в июне 1592 года дочь, которую нарекут Феодосией. Но радость продлится недолго, а надежда обманет – девочка проживет всего два с небольшим годика и в январе 1594 года скончается.

Через три года за ней последует и ее отец – 7 января 1597 года царя Федора не станет. Наследника он не оставит, сказав перед самой кончиной: «В царстве волен Бог».[77]

Каковы же итоги царствования Федора?

Молениями ли царя, мудрым ли правлением Бориса – но в обществе установился гражданский мир, закончились казни и опалы. Экономическое положение страны улучшилось, расширились международные отношения. Прекратились набеги крымского хана, потерпевшего поражение под Москвой, началось продвижение России на Кавказ, и окончательно была присоединена к России Сибирь. Отстроилась заново Москва, обзавелись каменными стенами старые города и возводились новые: Архангельск, Самара, Саратов, Воронеж, Курск, Белгород, Тюмень, Тобольск, Сургут, Верхотурск и многие другие.

Учреждение патриаршества позволило русской церкви освободиться от опеки Константинополя, а Москве, провозглашенной Третьим Римом, стать христианским центром, опорой православия.

Подводя итог царствованию царя Федора, дьяк Иван Тимофеев пишет: «После отца он без малого четырнадцать лет царствовал тихо и безмятежно, потому что во дни его правления земля не подвергалась нашествию врагов и пребывала в покое, в изобилии и в мире со всеми окружающими.» При полном мира жительстве воины шлемы свои «расковали на орала и мечи на серпы», ибо был он «по природе своей кроток, ко всем очень милостив и непорочен и, подобно Иову, на всех путях своих охранял себя от всякой злой вещи, более всего любя благочестие.» [48; 188].

«Бог царство его миром огради, – заключает князь И. М. Катырев-Ростовский, – и враги под нозе его покори, и время благоутешно подаде».[78]