Отчаянный корпус - Игорь Лощилов

Здесь настало время для громогласного призыва к активному участию в новой кампании, но Зайкин не унижался до банальностей. Его дело — заложить идеологический фундамент и предоставить другим под застройку. Он со значением оглядел слушателей, как бы давая понять, что ответ на заданный вопрос очевиден, и закончил непременным экскурсом в историю:

— Тесей, сын царя Эгея, одолел злобного Минотавра, но он вечно блуждал бы во тьме лабиринта, если бы не имел путеводной нити Ариадны. Для нас такой путеводной нитью служат указания товарища Сталина. Будем же неуклонно следовать им по пути к лучезарному будущему!

Зайкина наградили шумными аплодисментами, он сошел с трибуны и почти сразу же обрел обычную безликость. За ним стал нудно читать речь по бумажке старшина Сердюк из пятой роты. Имел он недобрую славу. Был известен чрезвычайной скаредностью, например выдавал нитки на подшивку подворотничков, отмеряя их по линейке, но еще более — зловредностью, границы которой далеко выходили за скромные обязанности старшины роты. Говорили, что до училища он служил в каких-то органах, то ли НКВД, то ли СМЕРШ, во всяком случае, таких, при упоминании которых принято невольно снижать голос. Прежняя служба наложила отпечаток на его отношения с воспитанниками: он устраивал засады на самовольщиков, делал внезапные обыски на предмет выявления курильщиков, проводил долгие допросы нарушителей. В память о прошлой службе у него сохранился именной миноискатель, с которым он в первое время часто ходил по училищным окрестностям в надежде наткнуться на следы вражеских лазутчиков и диверсантов. Понятно, что суворовцы платили ему активной нелюбовью, а сейчас демонстративно не слушали. Лишь Зайкин изображал подчеркнутое внимание и аплодировал громче других.

Затем говорил помощник начальника политотдела по комсомолу лейтенант Беляков. Его тоже никто не слушал. Причина такого пренебрежения для питомцев Кратова не требовала объяснений: он был у них когда-то помощником офицера-воспитателя и запомнился вздорным характером да еще красными щегольскими сапожками, давшими прозвище — Гусек. К счастью, у него не было возможности проявляться в полной мере. Он хорошо рисовал и часто привлекался для оформительских работ. Особенно ему удавались копии творений художников Кравченко и Решетникова, поговаривали даже, что он пишет собственную картину «Сталин под Ржевом», в которой вождь будет изображен рядом с орудием, стреляющим прямой наводкой. Словно в подтверждение таких разговоров он скоро исчез, но спустя некоторое время появился снова, уже лейтенантом — художник, видимо, из него не состоялся и уступил место комсомольскому работнику.

Гусек был суетлив и подвижен, как ртуть, и с такой же легкостью относился ко всякому делу. Прибежит, скажем, на собрание и сразу же начинает томиться, сучить своими маленькими ножками (красных сапожек уже не носил, с формой стало построже), потом не выдержит, бросит несколько общих фраз и сбежит — ему-де еще на три собрания надо поспеть. Рядовых комсомольцев не замечал в упор, не мог запомнить ни одной фамилии и не разговаривал, разве что прочтет стихотворную строчку и спросит: кто написал? Читал обычно из Маяковского или Светлова, так что ребята скоро научились отвечать безошибочно. Зато комсомольских секретарей признавал издали. Улыбается, тянет руку — как дела? Тот, кто неопытный, начинает рассказывать, а Гусек уже завидел другого, бежит навстречу — как дела? Особенно скор он оказался на комсомольские почины, чуть что, призыв напишет, а там и с рапортом подоспеет.

Сейчас Гусек закатывался в привычном раже: «Мы все в едином порыве», «Коммунизм — это молодость мира», «Тебе, Родина, — жар молодых сердец». Перешел на стройки коммунизма, помянул блюминги, тюбинги, слябинги и шагающие экскаваторы, а в конце речи, говоря об указаниях вождя, осмелился уточнить Зайкина: «Для нас, молодых, это не нить, а яркая путеводная звезда!» Ну да это уточнение показалось жалким даже суворовцам самой младшей роты.

Тут объявили незнакомую фамилию, и на трибуне появился дядя Вася из училищной мастерской — он, должно быть, обеспечивал представительство рабочего класса. Дядя Вася был известен тем, что умел все на свете: сколотить шкаф и украсить его затейливой резьбой, выточить сложную деталь, запустить двигатель, сшить сапоги, переплести книгу, починить конскую сбрую. Словом, это был мастер на все руки, несмотря на то что в наличии у него была всего одна рука — вторую он потерял в 43-м году при форсировании Днепра. Ветров любил захаживать к нему в мастерскую, пахнущую свежей стружкой и сыромятной кожей, смотреть на работу умной руки и подручника, как называл дядя Вася искусно сделанный им самим протез. Секретов он не держал и поощрял всякое мальчишеское любопытство: сунет рубанок — строгай, только не поранься.

— Вот стоишь и думаешь: зачем мне, будущему ахвицеру, все это, — поучал он какого-нибудь карапуза. — Сяду я на коня и начну перед девками гарцевать. Ну! Так я тебе скажу: нет большей радости, как своими руками чтой-то исделать или погиблую вещь людям вернуть. А как же! Человек живет и вещь оставляет. Больше исделал, больше оставил. Человека нету, а вещь служит, о нем напоминает. Раньше-то, знашь, какие мастера бывали? Ну! Струмент слабый, образованиев никаких, а как ухищрялись, не чета теперешним.

Сколько раз потом вспоминал его Ветров, слыша, как «теперешние» цедят сквозь зубы: «Не ремонтируем, деталей нет, вещь нестандартная…» Дядя Вася любой нестандартности только радовался, она была для него что брусок для жала — только сильней острила.

— Не горазд я речи говорить, — начал он, — но начальство просило. Много зла немец на нашей земле сотворил, особливо вначале. Потом-то недосуг было — спешил, бежал, кровавым потом утирался, да и уже все порушено было. Шел я по земле, как ослобонили — ну! Одни трубья, под ногами бурялом — век, думал, не отстроиться. А и десяти лет не прошло, как отстроились. Выходит, деньги наши, которы в заем отдавали, на дело пошли… Опять же под 1 марта репродукторы с ночи втыкаем, сообщений о снижении цен ждем — приучили. Потому я на новый заем согласный, раз такое дело, значит…

Он собрался покинуть трибуну, но, что-то вспомнив, остановился.

— Тут говорилось, что за малостью наши деньги государству вроде не очень нужны. Тут я не согласный. В общем деле рази знаешь, какой рупь самый нужный? Гляньте сюды, — указал он на каменную арку над въездными воротами, — тута тысяча кирпичей, а свод на одном держится. Может, мой рупь и будет самым главным. Потому, значит, получку на это дело кладу и пенсию туда ж. От нее все одно рука не отрастет…

Хлопали ему громче и больше всех.

Митинг закончился, но еще долго обсуждался. На самоподготовке Кратова забросали вопросами про блюминги и слябинги, настырный Лабутенко допытывался, как шагает экскаватор, Ветров интересовался судьбой Минотавра. Сократ хмурился и наконец приказал прекратить посторонние разговоры:

— Сначала выполните домашнее задание, а потом говорите про свои слюбинги.

Класс отозвался смешками. Витька Седов, недавно назначенный старшим отделения и получивший звание вице-сержанта, вертелся в разные стороны и пытался утихомирить:

— Тише, ребята, ну что вы все набросились? Читайте книжки.

Он уже предвкушал передачу в свои руки двухдневной власти и примеривался к браздам провления. Потом решил перевести разговор в более спокойное русло и поднял руку:

— Товарищ капитан, а мы будем подписываться на заем?

Сократ поднял брови:

— Это с каких же доходов? Подписку осуществляют те, кто получает денежное довольствие.

— А как же Гусек… виноват, лейтенант Беляков говорил про комсомольский долг, что мы должны все, как один?

— Он говорил про тех, кто получает денежное довольствие, — упрямо повторил Сократ. — Ваш долг — хорошо учиться и обеспечивать своевременное выполнение домашних заданий. Получите звание лейтенанта и будете осуществлять. — Помолчал и ехидно добавил: — Хотите сразу, с места в карьеру.

Класс снова захихикал, а Ветров потянулся к журналу, чтобы записать для потомков новую сократовскую мысль.

После ужина началась подготовка к общеучилищной вечерней поверке, которая всегда проходила по пятницам. Выкроив несколько минут, друзья сошлись вместе, чтобы обменяться впечатлениями минувшего дня, и Сережа похвалился, что по результатом проверки учебного отдела их отделение снова заняло первое место.

«Повезло ребятам с папой, не то что нам с Сократом», — подумал Женя, но развивать свою мысль не стал — раздались команды для построения.

Через некоторое время весь личный состав: суворовцы со своими офицерами, преподаватели, офицеры учебного отдела и разных служб выстроились во дворе на строго определенных местах. Ритуал был один и тот же. Сначала докладывалось о наличии личного состава, потом отдавался рапорт начальнику училища генералу Клименко. Это был рыхлый полный человек, тяжело переставлявший «елочкой» больные ноги. Приняв рапорт, он делал несколько шагов и говорил, растягивая последний слог: