Отчаянный корпус - Игорь Лощилов

— Это Щипачев?

— Нет, это Фет.

— Все равно, мы уже не только чувствуем, но и думаем одинаково, верно?

Женя кивнул, а она задержала его наклоненную голову и неумело ткнулась губами в переносицу. Его будто током ударило, он даже не сразу понял, что произошло, а когда понял, Нина уже скрылась за дверью своего дома. Неведомая доселе нежность переполнила все его существо. «Милая, милая, — думал он, смотря на вспыхнувшее окошко ее комнаты, — догадываешься ли ты, каким восторгом наполнена моя душа, и что за буря поднялась в ней из-за твоего прикосновения?» В голове вертелся еще какой-то романтический вздор, сквозь голые ветви мигали расшалившиеся звезды, а сладкий тенор, пробиваясь сквозь открытую форточку, настойчиво советовал: «Лови, лови часы любви, когда ого-о-онь гори-ит в крови».

Неделя пролетела, словно во сне, чего только не напридумывал он в своем затворничестве, какие слова не наготовил, но при очередной встрече Нина держалась как ни в чем не бывало, даже недоуменно поморщилась, поймав его нетерпеливые взгляды. Зато Агния Львовна веско сказала:

— Ранние браки бывают, как правило, самыми крепкими.

Женя по привычке кивнул, хотя так и не понял, к чему это было сказано. Когда они все-таки поцеловались, и уже более основательно, Нина спросила: «А дальше что?» Не знавший ответа Женя потянулся к ней снова. Она отстранилась:

— Мы не дети и должны отдавать отчет в своих поступках.

В ее словах проглядывала житейская мудрость Агнии Львовны, но так ли была она необходима для зарождающегося чувства? Женя не мог понять, что от него хотят, и Нина презрительно скривила губы: «Видишь, тебе даже нечего ответить». После нескольких подобных отповедей Женя замкнулся и стал утомительно скучным, их отношения сделались менее доверительными, в простых словах чудился тайный смысл, а Нина стала явно опасаться укромных уголков.

— Мама сказала, что ты человек страстей и не способен на глубокое чувство, — как-то объяснила она свое поведение.

Ему показалось глупым доказывать обратное, просто решил умерить пыл и временно прекратить встречи. Как ни трудно, но характер был выдержан. И все же, всякий раз идя в увольнение, он надеялся на счастливый случай. Надеялся и сейчас.

Дома был праздник, пахло пирогами, мама весело суетилась у керосинки. Она похвалилась, что получила за сверхурочные и теперь на покупку пальто для Лены, младшей дочки, не хватает совсем немного. А еще у них было собрание, ее отметили и выдали в виде премии два билета на концерт.

— И знаешь, куда? — мама весело помахала билетами. — На Нечаева.

Город был действительно обклеен афишами московской знаменитости, заливавшейся по радио с раннего утра до позднего вечера.

— Интересно только, почему он без своего приятеля?

Приятель — это певший с ним дуэтом Бунчиков. Женя вспомнил уроки Агнии Львовны и снисходительно пояснил:

— Они теперь вместе не поют. Поссорились.

— Как жаль, — сказала мама, — у них так хорошо получалось. Но все равно интересно послушать. Возьми билеты и пригласи Нину.

— А ты?

— Я свое отслушала, — она бросилась к задымившей керосинке.

Ах, милая мама, ей ведь недавно исполнилось только сорок лет. И вообще, будь Женя более сообразительным, он бы догадался, что никому в голову не придет награждать всегда нуждающуюся машинистку столь редкостными билетами, что они появились усилиями самой мамы, обеспокоенной его невеселым в последнее время настроением. Но куда там! Разве могла подняться до такого подозрения эгоистическая юность? Женя сразу же подумал о том, как было бы интересно пойти на концерт, тем более, что ему еще не приходилось слушать столичных «соловьев». В училище нередко устраивались концерты, но в основном силами областной филармонии или окружного ансамбля, те же, чей голос был на слуху у всей страны, сюда пока еще не долетали. Потом он подумал, что это хороший повод для встречи с Ниной, и придвинул билеты. А когда увидел цену — 20 рублей каждый — сразу вспомнил о своих затруднениях. Вместе с десяткой, которую непременно сунет мама на лимонад и пирожные, у него на руках окажется почти половина требуемой суммы. Случай посылал счастливую возможность начать хоть как-нибудь выбираться из создавшегося положения. А пока он мысленно благодарил его, у калитки коварного домика мелькнул знакомый силуэт, и Женя, враз позабыв обо всем, стремительно загромыхал к колонке.

— Не смей наливать полные ведра! — крикнула вдогонку мама.

У Нины был печальный вид, глаза припухли от слез. На вопрос — как живешь? — горько махнула рукой.

— Ты даже не можешь представить, как опостылела мне здешняя жизнь, — чуть не плача говорила она, когда Женя, исполнив обязанности водоноса, повел ее к центру города. — Иногда думаю: брошу все, завербуюсь и уеду в дальние края, чтобы не видеть, не слышать. Мама стала очень утомительной, все обсчитывает: с этим нужно дружить, потому что у него папа доцент медицинского института и может помочь при поступлении; на этого тратить времени не стоит; зато вон тот — перспективен, поскольку может научить сценическому мастерству. Нас ведь, ко всему прочему, готовят в артистки… Я потеряла себя, перестала быть сама собою. Обо всем нужно рассказывать, на все спрашивать совет. Я подавлена, боюсь, ничего не соображаю, путаюсь в простейших вопросах, и тогда она с каким-то злорадным торжеством говорит, что без нее я никуда не гожусь.

Жене было искренне жаль Нину, хотелось как-нибудь помочь, но как? Он сказал:

— Есть простой способ: соглашайся, но делай по-своему. Мне, во всяком случае, это часто помогает. Нужно потерпеть, осталось совсем немного. Окончишь школу, поступишь в институт и будешь жить по-своему.

Нина посмотрела исподлобья:

— Ах, какая у вас у всех одинаковая мудрость, и слова одинаковые. Тошно… Думала, что хоть ты что-нибудь свое скажешь.

Они остановились на площади, в разных концах которой громоздились афиши с изображением упитанного певца.

— Давай завтра пойдем на концерт, — предложил Женя.

Нина поморщилась:

— Терпеть не могу этих эстрадников. Мама говорит, что они такого поведения… — и осеклась — уж очень неуместной оказалась ссылка на мамочку, чей утомительный надзор только что осуждался. Женя попытался успокоить и погладил руку, но Нина раздраженно отняла ее. Нет, общаться с капризной девчонкой — одно мучение! Он досадливо отвернулся и вдруг заметил Сережу, внимательно изучавшего соседнюю афишу: наверное, шел в их направлении, а заметив, притормозил, чтобы не мешать разговору. Как бы то ни было, но его появление оказалось кстати.

— Вам нравится Нечаев? — спросила Нина после знакомства.

Сережа обаятельно улыбнулся, это у него всегда здорово выходило.

— Есть старое правило: что не видел, смотри, что не слышал, слушай. И только потом суди.

— Да, но кто же его не слышал? — воскликнула Нина. — Нет, лично мне он совсем не нравится. Поет, будто под шарманку, да еще ногой притопывает: бум-па-па, бум-па-па… Хотя, конечно, вам, любителям четких ритмов, он должен быть по душе.

Женю всегда коробило от этих безапелляционных суждений о вкусе военных, и в другое время он бы не удержался от ядовитого ответа, но сейчас защищать честь мундира предстояло не ему.

Сережа опять улыбнулся и спокойно сказал:

— Ритмы нравятся не только военным. Еще древние говорили: «В каждом живом — сообразный порядок движенья: в танце искусном и беге коней торопливых».

«Браво, Серж, — мысленно восхитился Женя, — вот уж не думал, что его так кстати занесет к древним грекам».

— По-вашему, мы все маршируем? — В голосе Нины слышалось кокетство.

— Если бы! Нам как раз не хватает организованности.

— Ну уж нетушки! Мы все так заорганизованы, что дальше некуда. Только и слышишь: сюда — можно, туда — нельзя.

— Это внешняя видимость. Я имею в виду самоорганизованность, которая позволяет ставить взвешенные жизненные цели, правильно распределять силы и не допускать малополезных действий.

— Какие же цели у вас, если не секрет?

— Мои цели расписаны на двадцать шесть лет вперед.

— Почему именно на двадцать шесть?

— Через год окончу училище, потом двадцать пять лет службы.

— И в конце, конечно, генеральские погоны?

— Конечно, в 1979 году.

— Как долго! И женитьба…

— В 1963 году.

— Но ведь так неинтересно жить, если все известно.

— Интерес в том, чтобы ускорять хорошее и отодвигать плохое.

— Вот! Бери пример с человека, которому все ясно, — повернулась Нина в сторону Жени.

Конечно, можно было бы поспорить и сослаться на известное мнение поэта о тех, кто постоянно ясен, но Женя не счел возможным задирать друга, к тому же ему показалось, что он просто дурачится.

— Я обязательно перепишу, — ответил он, — в двух экземплярах.