Перевёрнутый мир - Елена Сазанович

– Вы кого-нибудь любите, Ростислав Евгеньевич? – широко распахнутые детские глаза, в которых такая тоска, нет, что-то большее, мольба, словно она пытается кого-то спасти. – Кого же?

Джерри подпрыгнул на задних лапах и лизнул меня в лицо, словно умолял, чтобы я ответил. А я молчал, цепляясь взглядом за караван пушистых облаков, словно пытался улететь на них далеко-далеко, туда, где меня не знают и где не задают вопросов. Туда, где не нужно никому отвечать, чтобы не ошибиться с ответом.

Неожиданно поднялся ветер. Он разнес листья по парку, стал гнать и гнать облака, и мой взгляд за ними уже не поспевал. Рита вскочила и присела передо мной на корточках, взяла мои руки в свои.

– Что с вами, ну ответьте же, ответьте, пожалуйста, вы кого-нибудь любите?

Я никого не любил, я давно никого не любил. Но чувствовал, нет, уже знал, что могу, что способен, стоит только ответить на это пожатие теплых рук, стоит только посмотреть в глаза. И я смогу.

Ветер трепал пышные волосы Риты, ее хвостик сбился набок, на своем лице я почувствовал капли дождя.

– Ростислав Евгеньевич, не отвечайте, не надо. Я же все, все про вас знаю, вы никого не любите, вы не любите даже свою работу! И этот фильм… Все его хвалят, и вас хвалят, а он… Это дурной, очень дурной фильм. Вы же мечтали о роли лесного бога. А играете дешевого супергероя. Это не про вас! Вы же совсем другой! Ростислав Евгеньевич! Вы запутались, вы сами ничего не понимаете. А я понимаю, вам нужно все бросить, абсолютно все. И мы уедем! И не нужно играть роль лесного бога. Можно просто быть им. Я знаю, вы сможете… Мы будем жить в деревне, у самого леса, там все по-другому. Вы просто не знаете, вы там не были, но я вам покажу. И вы навсегда влюбитесь в лес… В рощи, дубравы, поля… Птиц и зверей. Только они настоящие… Им не нужно притворяться, чтобы жить…

– Рита, Рита, успокойся, не надо. – Я почти грубо разжал ее пальцы и резко встал.

Хлынул ливень, ветер мешал говорить, разнося слова вместе с листвой по промокшему асфальту.

– Ты ничего не можешь знать, Рита. У тебя другая жизнь! Если бы я захотел изменить свою, то сделал бы это. Но я ничего, больше ничего менять не буду! Потому что уже поздно…

– Это неправда, неправда, я ненавижу кино точно так же, как вы. И почему, ну почему слово «кино» и «кинология» так похожи?! Это же два разных мира, как ложь и правда. Я для себя выбрала правду. Вы тоже, тоже сможете ее выбрать… Только откажитесь. А я… Я вам помогу…

Мне было настолько плохо, настолько больно, что внезапный холод меня спасал. Физическая дрожь заглушала душевную боль, и мне становилось легче, и я благодарил Бога, что пошел дождь.

– Рита! – Я кричал, перебивая вой ветра. – Рита! Ты совсем замерзла, беги домой, Рита! Я никогда, никогда не смогу полюбить тебя, и лес тоже, и твою кинологию. Я всего лишь дешевый киношник, и этим все сказано!

– Я вам не верю… Не верю… Вы просто потеряли что-то дорогое и боитесь его искать… Но я смогу помочь! – Риту тоже бил озноб, она задыхалась, она продрогла до нитки, ее зубы стучали. Джерри взволнованно терся у ее ног, пытаясь хоть чем-то помочь. – И я знаю, знаю, что вы… Вы меня… Почти… Почти…

– О боже! – я схватился за голову. – Нет, девочка, ты ошибаешься, ты глубоко ошибаешься! Я тебя не люблю! – Я жестоко чеканил слова, и они ударялись о стволы деревьев и застревали в листве. – Я никогда не смогу тебя полюбить, потому что я люблю совсем другую женщину. Совсем другую. И никогда от нее не откажусь. Как не откажусь и от теперешней жизни. Она моя! Плохая или хорошая, но она моя! Я ей принадлежу, я к ней приручен и я ее приручил!..

Ливень резко закончился. Резко закончился и наш диалог. Стало настолько тихо, что капли дождя, падающие с деревьев, напоминали звуки камнепада. Рита медленно повернулась, зацепила промокшего Джерри за ошейник и пошла прочь. Я смотрел вслед маленькой трогательной фигурке, за которой еле поспевал огромный промокший пес.

Правда, которая так и не была произнесена, повисла в воздухе. Правда, что я никого не любил, но мог влюбиться в Риту и быть с ней счастливым, как мог когда-то стать счастливым с Валькой. Правда, что эта жизнь совсем не моя, ни плохая, ни хорошая, и я ей не принадлежал, как и она мне. Правда состояла в том, что я был никем. Этот воскресный дождь мог меня смыть, не оставив и следа на асфальте. И еще правда была в том, что эта девочка пыталась сегодня спасти меня своей любовью. А я отказался. По доброй воле отказался от своего счастья. Потому что считал, что не имею на него права. Я почему-то решил, что знаю все на свете и, отказавшись от Риты, спасу ее. Я чувствовал себя мучеником, принесшим себя в жертву. И только моя совесть, мой вечный оппонент, робко заметила, что я не мученик, а просто трус, который бегает по замкнутому кругу, считая, что из него нет выхода. И ни разу не попробовав просто остановиться на каком-то этапе пути. Я чувствовал себя окольцованным, не пытаясь даже понять, что окольцованны в этом мире все. Просто многие умеют остановиться и не пытаются разбить этот круг.

Мне очень хотелось сказать что-то доброе, теплое Рите. Но было так холодно. И все же я попытался.

– Девочка, – окликнул я ее. – Счастье – это не обязательно тот мир, тот человек и та профессия, которые ты сама выбираешь. Бывает, что выбирает оно. И оно тебя выберет, попомни мое слово. И мне еще скажешь спасибо! – кричал я ей вслед.

Она оглянулась.

– Спасибо! – крикнула Рита в ответ. – Я запомню ваши слова. И буду ждать, что меня выберут…

Джерри в ответ только зло гавкнул в мою сторону. Похоже, он не на шутку на меня рассердился.

С тех пор мы редко встречались с Ритой. То ли она избегала меня, то ли я ее. Во всяком случае, нас это устраивало. И только в один воскресный вечер неожиданно нагрянула ее мамаша, вполне симпатичная женщина, которая старалась казаться гораздо моложе своих лет. Хотя это было напрасно. Она выглядела и молодо, и свежо. Пройдя в мою комнату и оглядев обстановку оценивающим взглядом, она заявила:

– Я вас уважаю, Ростислав Евгеньевич. И как нашего соседа – вы никогда не причиняли нам хлопот, разве что иногда, когда по ошибке ломились пьяным в дверь.

Похоже, она не умела ничего забывать.

– Уважаю и как знаменитого актера. Фильмы с вашим участием действительно великолепны и заслуживают самой высокой похвалы.

Похоже, с Ритой у нее были противоположные вкусы.

– И все же, – она поправила высокую прическу, стараясь выглядеть передо мной светской львицей. – И все же. У девочки первая влюбленность. Я этого ее увлечения не одобряю. Но первое всегда быстротечно. Потому что оно необязательно и без обязательств. Это потом все идет медленнее и труднее. Погрязаешь в долгах и обязанностях… И вот поэтому…

Она присела на край плюшевого дивана и стала теребить шелковый шарфик в своих ладонях, как совсем недавно ее дочь – поводок.

– И все же, – она наконец откровенно посмотрела в мои глаза. И вдруг в один миг с нее спал весь лоск и вся спесь. Она стала просто мамой. Мамой очень хорошей девочки Риты. – Ростислав Евгеньевич, если у вас нет серьезных намерений… Моя дочь очень молода. Я не хочу, чтобы она пережила трагедию. Конечно, рано или поздно она ее переживет. Но пусть попозже. Пусть хотя бы наберется опыта. И к миру станет относиться не так серьезно и не так драматично. Возможно, тогда ей станет легче. Вы меня понимаете?

Я ее понимал. Вдруг я ясно и отчетливо, словно это было вчера, вспомнил свой разговор с доктором Кнутовым. Когда он просил за Вальку. Мама Риты тоже просила. И они были так в этом похожи. Они всего лишь родители.

– Обещаю вам, обещаю, – я сказал это твердо, как когда-то говорил Кнутову. У меня уже был опыт. – Я никогда не причиню вашей дочери зла. Никогда. Она очень хорошая девочка. И она найдет свое счастье.

– Но мне не нравится эти ее чрезмерное увлечение кино… – она вдруг запнулась и сердце мое екнуло, – кинологией. Эти собаки. Их так много. Молодая девушка должна дружить не только с собаками, она же так красива, умна. Разве стоит тратить жизнь на этих четвероногих?

Я считал, что стоит. Именно этого жизнь и стоит. Но я промолчал.

– Возможно, ей стоит подумать о другой профессии. И о другом человеке.

– Возможно, – покорно согласился я. Мне вдруг захотелось, чтобы меня оставили в покое.

– Я рада, что вы меня понимаете. И что вы поддерживаете мои тревоги.

Ничего я не понимал. И ничего не поддерживал. Мне просто вдруг показалось, что я вновь, уже своим молчанием или равнодушным поддакиванием предал Риту. Она этого не заслуживала. И вдруг меня окончательно осенило. Не мне она в любви объяснялась. Вернее, это было не столь важным. Ей было важно меня спасти. Она не знала – от чего или от кого, но спасти. Я же ее спасти не мог. Точнее, просто не захотел. Так было удобнее. Мне казалось, тогда казалось, что жизнь сама знает, кого спасать и от кого. Но я глубоко ошибался…

А этим вечером я знал только одно. Что смогу организовать маленькое спасение. Спастись от несметной тоски, которая после встречи с Ритой и разговора с ее мамашей меня настолько заела, что казалось, еще чуть-чуть – и на мне не останется живого места. И я решил заглянуть на вечеринку, куда был приглашен еще неделю назад, но идти не собирался, поскольку хотел провести хоть один достойный выходной. Достойного выходного не получилось. Пришлось выбирать из двух зол меньшее. И я выбрал. Правда, в очередной раз ошибся.