Кабинет доктора Либидо. Том IX (Ц – Ч – Ш – Э – Ю – Я) - Александр Сосновский

По накалу страстей этот роман Ц. стоит особняком. К. Родзевичу удалось пробудить в ней обыкновенную «земную» женщину. По собственному признанию: «Вы сделали надо мной чудо, я в первый раз ощутила единство неба и земли. (…) Я не умела с живыми! Отсюда сознание: не женщина – дух! (…) Вы, отдавая полную дань иному во мне, сказали: «Ты еще живешь! Так нельзя».

В конце октября 1923 С. Я. Эфрон написал М. А. Волошину: «М <арина> – человек страстей. Гораздо в большей мере, чем раньше, до моего отъезда Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – неважно. Почти всегда (теперь так же, как и раньше), вернее всегда, все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживается скоро, М [арина] предается ураганному же отчаянию… Что – не важно, важно как. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, – любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние.

И это все при зорком, холодном (пожалуй, вольтеровски-циничном) уме. Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо) <…>. Громадная печь, для разогревания к [отор] ой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно…

Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно».

Близкие отношения с К. Родзевичем, которые Ц. называла «любовь-боль», продолжались до декабря 1923. Затем наступило неминуемое охлаждение. В канун 1924 он начал ухаживать за их общей знакомой Валентиной Евгеньевой Чириковой. Ц. в отчаянии: «Не хочу верить. – Хочу верить. Но на беду зорка и чутка, фальшь и умысел чую за сто верст <…> Нет, я Вас таким не хочу. Лучше никаким, чем таким. Я могу иметь дело только с настоящим: настоящей радостью, настоящей болью, настоящей жестокостью <…> Игра, Радзевич, для других. Я люблю сущности».

«Произошел не разрыв – расхождение. Я предпочел налаженный быт», – пояснил позднее К. Родзевич. В январе 1925 он уехал из Праги, но отнюдь не исчез из жизни Ц. К. Родзевичу адресованы едва ли не самые сильные ее лирические стихотворения – «Поэма конца» (12 декабря 1923) и «Поэма горы» (1 января – 1 февраля 1924). 1 февраля 1925 у Ц. родился сын Георгий (Мур). «Жалко, что вы не видели нашего прелестного мальчика, – писал С. Я. Эфрон друзьям, – на меня не похож совершенно. Вылитый Марин Цветаев». Биографы до сих пор спорят, кто был отцом ребенка. Сам К. Родзевич от него отказался: «К рождению Мура я отнесся плохо. Я не хотел брать никакой ответственности. Да и было сильное желание не вмешиваться. Думайте, что хотите. Мур – мой сын или не мой, мне все равно. Эта неопределенность меня устраивала… Я тогда принял наиболее легкое решение: Мур – сын Сергея Яковлевича. Я думаю, что со стороны Марины оставлять эту неясность было ошибкой… Сын мой Мур или нет, я не могу сказать, потому что я сам не знаю».

В июне 1926 К. Родзевич женился на Марии Сергеевне Булгаковой, дочери известного философа С. Н. Булгакова. Однако, незримое присутствие Ц. ощущалось еще долго. Молодая жена сокрушалась: «Однажды мне было очень неприятно найти, уже после нашей свадьбы, в его кармане пламенную призывную записку от нее. Она всегда так поступала». В стихотворении «Попытка ревности» (1928) Ц. язвительно вопрошала бывшего любовника:

После мраморов КаррарыКак живется вам с трухойГипсовой?..

Впоследствии К. Родзевич был завербован НКВД. В 1936 под именем Луис Кордес занимался созданием «Интернациональных бригад» в Испании, командовал батальоном подрывников. Во время фашистской оккупации жил в Париже, участвовал в движении Сопротивления. После войны увлекся рисованием и скульптурой. Умер весной 1988 в доме для престарелых под Парижем.

1 ноября 1925 семья Ц. переехала во Францию, где провела последующие четырнадцать лет. В январе – феврале 1928 познакомилась с восемнадцатилетним юношей Николаем Павловичем Гронским (1909—1934). Родился в Териоках, детство провел в Петербурге и в Тверской губернии, в Весьегонском уезде. Одиннадцатилетним мальчиком вместе с родителями покинул Россию. Окончил русскую гимназию в Париже. Отец – Павел Павлович Гронский, приват-доцент государственного права Петербургского университета, в Париже был сотрудником русской газеты «Последние новости», где иногда печаталась Ц. Мать – Нина Николаевна увлекалась художественной лепкой. В конце 1926—1927 семья Гронских жила по соседству с Цветаевыми в парижском пригороде Белльвю.

По воспоминаниям Ц., начинающий поэт Н. Гронский пришел к ней летом 1928 с просьбой подарить одну из ее книг. Любовь вспыхнула мгновенно. В отличие от К. Родзевича, Н. Гронский благоговел перед талантом Ц. и восхищался ей как женщиной: «Я люблю тебя <…> Primo: как человека (существо), Secundo поэта, Tertio – женщину». Ц. также переполняли глубокие чувства: «Мой родной мальчик! Я в полном отчаянии от всего, что нужно сказать Вам: скажу одно – не скажу всего – значит не скажу ничего – значит, хуже: раздроблю все». Роман также оказался непродолжительным: «Он любил меня первую, а я его последним. Это длилось год. Потом началось – неизбежное при моей несвободе – расхождение жизней, а весной 1931 года и совсем разошлись: наглухо».

В 1931 Н. Гронский женился; в 1932 окончил филологический факультет Парижского университета; продолжил образование в Бельгии, где работал над диссертацией о Гаврииле Державине. Последняя записка Ц., адресованная Н. Гронскому, датирована январем 1933. 21 ноября 1934 Н. Гронский погиб, попав под поезд парижского метро. Через три недели после смерти вышла книжечка его стихов «Белладонна». Ц. посвятила памяти своего юного друга статью «Поэт-альпинист» и стихотворный цикл «Надгробие».

В 1930-ые Ц. жила практически в нищете: «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живем. Мой единственный доход – от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живем на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода». Однако, страстное желание любить не покидало Ц. и в этих условиях. Ее внимание привлекли личность и творчество Н. Барни.

Приятельница Елена Извольская привела Ц. на одну из литературных пятниц, которую устраивала Н. Барни. Ц. прочитала собственный французский перевод своей поэмы «Молодец» («Le gars») о несчастной любви девушки и вампира. По словам Е. Извольской, выступление не имело успеха. Присутствующие оказали Ц. «не более чем прохладный прием, и после визита к мисс Барни Марина никогда больше не искала контактов с французскими литературными кругами». Е. Извольская не указала точную дату визита, отнеся его к «середине 30-х годов». По мнению Л. Фейлер, это событие состоялось осенью 1930. Не исключено также, что Ц. встречалась с Н. Барни еще ранее того. Об этом позволяет судить собственноручное замечание Ц. в начале «Письма к амазонке»: «Я думаю о Вас с той поры, как увидела Вас – месяц?» (1932).

Знакомство с Н. Барни принесло Ц. много разочарований. Помимо прочего, Н. Барни не сдержала обещания опубликовать поэму «Молодец» и даже потеряла доверенную ей рукопись. Горькая обида на Н. Барни лейтмотивом проходит через все эссе Ц. «Письмо к Амазонке». В парижский период своей жизни Ц. неоднократно возвращалась к лесбийской теме. Так, в мемуарном очерке «Пленный дух» (1934) она рассказала, как переживала отъезд Аси Тургеневой за границу со своим женихом Андреем Белым: «…Вот – уедет, меня – разлюбит, и чувство более благородное, более глубокое: тоска за всю расу, плач амазонок по уходящей, переходящей на тот берег, тем отходящей – сестре».

Сохранилось также письмо Ц. к известной петербургской красавице Саломее Гальперн-Андрониковой. Оно написано под впечатлением эротического сна, который Ц. увидела ночью 11 августа 1932: «Дорогая Саломея, видела Вас нынче во сне с такой любовью и такой тоской, с таким безумием любви и тоски, что первая мысль, проснувшись: где же я была все эти годы, раз так могла ее любить (раз, очевидно, так любила)».

В эмиграции Ц. продолжала много и плодотворно работать. Особое место в ее творчестве заняла автобиографическая проза («Живое о живом», 1933; «Мать и музыка», 1935; «Нездешний вечер», 1936; «Мой Пушкин», 1937 и др.). В отличие от стихов, эти очерки имели успех в эмигрантской среде. Летом 1936 Ц. получила по почте книгу стихов «Неблагодарность» молодого, до той поры малознакомого ей автора. Анатолий Сергеевич Штейгер (1907—1944) родился в селе Николаевка Черкасского уезда Киевской губернии. Потомок старинного швейцарского рода. Сын барона Сергея Эдуардовича Штейгера, предводителя дворянства Каневского уезда и члена Государственной Думы. С раннего детства болел тяжелой формой туберкулеза. В 1920 вместе с родителями едва успел спастись от наступающей на Одессу Красной армии. В дальнейшем жил в Чехии и Франции. С 1931 большую часть времени проводил в высокогорных санаториях Швейцарии. Довольно быстро добился признания как один из наиболее значительных поэтов первой волны русской эмиграции.