Итальянская партия - Антуан Шоплен

Так получилось, что в эпоху человечков я ходил на занятия в Академию художеств, на курс живописи. Исключительно потому, что моя подруга Жюстина туда тоже постоянно таскалась. (Правда, она, в отличие от меня, подрабатывала там натурщицей, пытаясь свести концы с концами.)

Однажды вечером я заговорил о своем проекте “Все еще жив” со своим тогдашним преподавателем. Старик выслушал меня, довольно долго молчал, все сильнее морща лоб и слегка покачивая головой. Вскоре он устроил мне встречу с комиссаром Мегрэ. Это случилось погожим зимним утром, в воскресенье. Мы с ним немного побродили по Парижу, я показал ему несколько человечков, которых мы незадолго до того расставили вместе с Дорс.

Десять дней спустя мы подписали договор. Идея Мегрэ состояла в том, чтобы показать публике эволюцию моего маленького народа. Каждые два года мы будем делать муляжи моих скульптур. Точнее, того, что от них останется, потому что за это время некоторые из них, разумеется, частично разрушатся, а другие просто исчезнут. Итак, мы собирались демонстрировать муляжи, привлекая к их изготовлению студентов-добровольцев, дешевую рабочую силу, и эти выставки-биеннале должны были стать заметным событием. Тем более что каждую фигурку предполагалось выставлять лицом к лицу с ее более ранними версиями и тем самым давать представление о том, как они менялись на каждом этапе. И так будет продолжаться до тех пор, пока последняя из них не разрушится.

Все вступало в силу с момента заключения договора, попутно раз в год предполагалось выплачивать мне довольно солидную сумму. Я не колеблясь все подписал.

Куратор произносил громкие фразы. Он с воодушевлением говорил о проекте, называя его неогалереей Эволюции, об эрозии цивилизации, о безжалостном зеркале, в котором отражается хрупкость человеческой жизни. Он выразил восхищение творческим подходом к формальному воплощению идеи, присущим этой работе, богатством пространственно-временного раскрытия образов и т. д. В какой-то момент я отключился.

Немного времени спустя министр завершил официальную часть коротким выступлением, из которого я не запомнил ни слова. Мои мысли витали далеко.

Сразу после этого я сообщил Амандине, что ухожу. Что хочу домой. Она попыталась меня задержать хоть ненадолго, подводя меня за руку то к одному гостю, то к другому. Я раскланялся с несколькими особами, сиявшими улыбками и макияжем, как правило мне незнакомыми. Последний раз прошел мимо пяти версий моих человечков: каждая следующая была все меньше похожа на первоначальную. В конце концов мне удалось ускользнуть.

Около одиннадцати часов, уже улегшись в кровать, я услышал звонок в дверь. У меня разыгралась небольшая мигрень, но она не мешала неспешно, с расстановкой изучать записи шахматных партий, начинавшихся с защиты Грюнфельда.

Я открыл дверь. Обнаружив за ней Амандину в сопровождении ее молоденькой помощницы Сони, державшей в каждой руке по бутылке шампанского, я поначалу запротестовал. Они, конечно, извинились, что пришли так поздно и без предупреждения. Они столько всего должны мне рассказать. Все так хорошо прошло, это был такой успех, люди были совершенно очарованы. Они вошли, я достал бокалы, и мы выпили шампанского.

Амандина, сидя на диване, то скрещивала ноги, то снова их расплетала. Она скинула свои лодочки и, не прекращая говорить, зацепилась большими пальцами ног за край стола, легонько коснулась голеней и принялась тереть ступни, гладить их.

Она все ближе придвигалась ко мне, не переставая болтать и смеясь по любому поводу. Кончилось все тем, что она обняла меня, потянулась губами к моему лицу, ее пальцы медленно заползли мне под майку. Она начала меня целовать, и с этого момента все пошло привычным путем.

Сидевшая напротив нас Соня медленно задрала юбку и стала себя ласкать. Чуть погодя по знаку Амандины она присоединилась к нам и, окончательно возбудившись, скользнула в середину.

Наутро я проснулся в одиночестве.

Рядом с билетом на самолет до Рима я обнаружил послание на бумажной салфетке: “Пока, художник!” – с подписью “Амандина и Соня” и двумя кривоватыми сердечками, нарисованными, по-видимому, губной помадой.

IV

Завершив последнюю партию против двух австрийских туристов, с грехом пополам пытавшихся объединенными усилиями справиться со мной, я собрал фигуры и спрятал доску под стол. Заказал кампари и попросил хозяина принести мне ужин.

Мой взгляд, мой разум блуждали без цели.

Кампо-деи-Фьори представлялась мне непрерывно кипящим котлом. Впрочем, звуковой строй существенно изменился по сравнению с утром. Умолкли горластые зазывалы. Почти все прилавки теперь были укрыты чехлами. Зато тут и там виднелись шумные кружки молодых людей, которые стояли на месте или перемещались. Их общий вокальный фон перемежался смехом и криками, иногда сопровождаемыми резкими жестами, стремительными поворотами, беспорядочными прыжками, игривыми поцелуями. Взрослые пары замедляли шаг и с улыбкой обходили их. Молодые люди с готовностью восторгались чем угодно, например, двое парней восхищенно смотрели, как девушка с грязными босыми ногами, выбиваясь из сил, жонглирует тремя булавами.

Крышкой котла Кампо-деи-Фьори служил ровный квадрат голубого неба, по-прежнему светлого, несмотря на то что солнце уже скрылось за декорацией западных фасадов.

Генри Даргер тоже мог бы здесь пройти, присесть за мой столик. Это было бы замечательно.

Он молча рассмотрел бы меня, потом расслабился и разговорился, рассказал бы об “Истории моей жизни”, автобиографическом произведении в пять тысяч страниц. Поведал бы по порядку обо всех побегах из детского интерната для слабоумных. Наверное, с трудом удержался бы, чтобы не начать мастурбировать у всех на виду, как с ним это неоднократно случалось. Он наверняка разложил бы прямо на площади, на мостовой, свои монументальные наивные картины, объяснил причины придуманной им войны между королевством Аббиения и жестокими гланделинианцами, которой посвящены пятнадцать тысяч страниц его великого творения.

Я отхлебнул чуточку холодного кампари и улыбнулся, представив себе эту забавную и абсурдную ситуацию. И переполох, который могло бы вызвать внезапное появление такого типа, как Генри Даргер, в чистеньком замкнутом пространстве Кампо-деи-Фьори.

Что и говорить, такое вряд ли могло бы произойти, тем более что Даргер покинул этот мир много лет назад.

Нет, единственное, что было реальным, – это лекция о нем и его творчестве для Музея ар-брют в Лозанне, которую я согласился провести. Очередная идея Амандины. “Пойми, Гаспар. Это твое. Лучше тебя это никто не сделает”.

Придется попотеть.

V

Солнце вело себя точно так же, как накануне, оно разбросало первые лучи по крышам домов, обрамляющих площадь, и неожиданно повсюду разлилось мягкое тепло.

Я только что закончил скучную партию со стариком, не произнесшим ни единого слова. Обдумывая ходы, он непрестанно шевелил нижней челюстью,